(no subject)
why I wanted (and still want, unfortunately) to do science
Когда я начинала серьезную науку - во всяком случае то, что от нее осталось в современном мире, я была в одном из лучших университетов мира (Киото), в одной из уникальных лабораторий. Когда я начинала, я не знала об этом, мне казалось, что наука везде такая же, как там; это далеко не так. У нас тогда был state-of-the-art equipment, атомный микроскоп, аналогов которому не было (да в общем и сейчас нет) в мире, у нас были новейшие конфокальные микроскопы непосредственно из компании Олипус - вещи, которыми владеет далеко не каждая лаба в мире; российским университетам до этого крайне далеко - от слова "невозможно", потому что сами эти микроскопы стоят огромных денег, и потому что им нужно сервисное обслуживание, а Олимпус не работает с Сибирью. Я этого тогда не знала, но работать там было большим удовльствием. У меня были такие счастливые моменты, когда я могла взять чашку чая, приготовленные клетки, и уйти в темную комнату снимать live-cell-movies. Это было круто потому, что сами движения молекул внутри клеток (а я снимала молекулы) занимают минуты, и являются такими медленными, что их не видно глазом. То есть ты сидишь несколько часов, уставясь на экран, который кажется тебе абсолютно неподвижным(!), а когда ты собираешь из кадров фильм, то внезапно там оказывается ФОНТАН ЖИЗНИ, просто феерверк молекулярного движения. Это меня завораживало до безобразия.
Но, к сожалению, эти крайне интересные данные никуда не пошли, потому что я их делала под конец, когда научилась делать, и развивать это никто не стал; опубликовать же это не было возможным (и, наверное, не является возможным) в современном научном мире - нужна story. Это тоже не мой термин, это термин из бизнеса, из продаж - типа пойди и заинтересуй людей рассказыванием истории о твоем продукте. Это заводит науку в тупик, потому что так приходится прятать неоднозначные даные, т.е. грубо говоря подтасовывать истину. И еще потому, что даже если данные крайне интересны сами по себе, но у тебя нет story - опубликовать их где бы то ни было практически невозможно. Мувики эти так и по сей день лежат у меня на диске, и страдают, потому что они охрененные и уникальные, а сунуть их в какой-то журнал не представляется возможным. Недавно правда появился журнал Science Matters, который утверждает, что публикует отдельные наблюдения, и вот сейчас пока я писала пост, подумала, а не выложить ли мне туда эти мувики с небольшим квантификационным анализом. Ну крайне интересно потому что. В двух плазмидах очень небольшая разница, и с точки зрения современных представлений они должны идти по одинаковому пути после выхода из эндлоплазмического ретикулума, а они идут в разные стороны и с разной скоростью, и это блин зависит полностью от очень короткой последовательности аминокислот в самом начале протеина. Ну да ладно.
Правда о том, как функционирует современная наука, дошла до меня гораздо позже. Сначала у меня был шок, когда я попала в Швейцарию, и там выяснилось, что оказывается в Европе и в США, и вообще на западе никто и не покупает микроскопы лабами. Я не знаю почему это так, потому что у меня нет досутпа к данным бюджетов европейских лаб. В Швейцарии, безусловно, было намного больше денег (по моим наблюдениям об обычной жизни), однако почему-то микроскопы покупались на целый университет, и там на них надо было записываться в очередь. Это было для меня отрезвляющей реальностью, а также одним из фактором, породившим ненависть к западной науке, потому что оно создавало ощущение нищеты. Несмотря на хорошее обеспечение рагентами, там энзимами и антителами и т.д. Но в Японии до сих пор многие лабы покупают свои собственные микроскопы. И там не надо на них в очередь стоять или по ночам на них сидеть, потому что мест других нет. Кроме того, эти места, где микроскопы на западе - это не лабы, а как бы "центры", которые ПРОДАЮТ микроскопное время, что уж совсем меня выбешивало, потому что какого хрена какой-то центр купил на бюджетные деньги микроскопы, а потом продает время на них кому-то другому. В моем представлении это было одно из проявлений "бизнессизации" науки (термин Nature), которая разрушительна для науки в целом. Отчасти поэтому у меня не сложилось со Швейцарией - проект у меня был прекрасный, работник я была прекрасный (это видно хотя бы по тому факту, что со времени моего ухода из той лабы руководительница, которая меня уволила, не опубликовала НИ ОДНОЙ бумаги. Ни одной блин!! Ну в общем poor managerial decision это было с ее стороны, меня выгнать - у меня уже две статьи написаны, причем обе за полтора года с нуля в незнакомой мне ранее области). Я бы это так не оставила, сидеть без публикаций 3 года. Что я псих что ли.
Потом был РИКЕН, замечательный институт сам по себе, у меня никаких к нему претензий (ну кроме того что мне попалась неудачная лаба, и мой проект был опубликован другими раньше меня, и мне все пришлось начинать обратно с нуля на полдороге, да еще и в статистике. Вообще это еще одно доказательство того, что я не особенно стандартный ученый, потому что для меня выдумать средний проект не составляет вообще никакого труда, а если потрудиться, то можно выдумать и довольно хороший. Но не это главное. Главное пришло, когда я стала публиковать статьи, и до мне ВНЕЗАПНО дошло, что гораздо легче опубликовать очень тупой проект (фактически копипасту чей-то чужой статьи, но со своими клетками), чем реально оригинальную и ценную идею. Это вот было наибольшим шоком. Когда я поняла, что наука поставлена на поток, и этот поток настолько интенсивный, что когда рецензенты твоей статьи сталкиваются с чем-то сложным, которое требует вникания - они имеют с этим проблемы в виде непонимания написанного, а вот когда они реценируют что-то, что ужасно похоже на что-нибудь, что они уже где-то видели, то процесс рецензирования становится намного легче для них. Это свидетельство того, что ревьюеры просто-напросто настолько загружены, что у них уже не осталось никакого времени никуда вникать. И это было самым жестоким для меня открытием. Кстати, я стала увлекаться Nature News, и обнаружила, что есть целый слой людей, специально изучающих тему, что происходит с современной наукой, и данные, которые они собирают, вообще-то ставят волосы на голове дыбом.
Еще в 1963 году физик и историк науки Дерек де Солла Прайс обратил внимание на тенденцию к росту количества статей: тенденция была экспоненциальна. Дерек предсказал еще тогда, что такое развитие приведет к "апокалипсису в науке". Экспоненциальное увеличение количества статей продолжается уже 250 (двести пятьдесят) лет, и ученый понял, что этот рост не может продолжаться бесконечно. Он, по сути, является аналогом вздуваюзегося пузыря, и ученый предсказал, что если так будет продолжаться, то он должен неминуемо привести ко времени, когда “мы должны будем иметь 2 ученых на каждого мужчину, женщину, ребенка и собаку". Еще одним предсказанием, логически следующим из этих данных, было предсказание, что качество статей должно радикально снизится в этих условиях. Что, собственно, и происходит.
Т.е. более 50 лет назад Дерек предсказал, что современная наука, по сути, в конце концов придет к точке невозврата, и будет поставлена перед фактом, что должна произойти трасформация - и наиболее страшное предсказание состояло в том, что эта трансформация сама по себе непредсказуема - по сути, энигма. Экспоненциальный рост должен преобразоваться в нечно радикально другое, неизвестное и, возможно, опасное. Он предсказал главное: наука в течение нашего поколения должна будет взорваться изнутри, так как не будет более возможным решить возникшие проблемы проповедованием "честных исследований" и "улучшенных протоколов".
Он был прав бесповоротно. Тренды этого видны уже сейчас. Например, анонимные опросы ученых разных ворастов показывают, что ученые, которым за 30, все еще ставят на первое место качество своих данных (т.е. избегают подделок данных), в то время как количество молодых ученых, ставящих эти моральные принципы на первое место, значительно снижено. Другими словами, из-за все более возрастающего давления и конкуренции в среде ученых за гранты и позиции, молодые ученые потеряли свою мораль. Они готовы подделать данные, лишь бы опубликовать очередную статью, ибо для них этот вопрос напрямую свзан с их выживанием.
Знаменитое выражение publish or perish перестало быть просто выражением, а стало суровой реальностью, с которой молодым ученым (как бы талантливы они ни были) приходится считаться как с наиболее важной проблемой в их жизни. Наука более не об истине - она о выживании кажого отдельного ученого.
Это не значит, что не существует ученых, которые все еще верны моральным принципам прошлого и верят в то, что их долг и работа - производить реальные данные, соответствующие истине. Тем не менее, процессы разрушения этой схемы (или этой философии) происходят в соответствии с экспонениальными трендами, предсказанными еще 50 лет назад. То, что мы подошли к самому краю взрыва, свидетельствуют проекты, начатые молодыми учеными с целью бороться с убивающей их системой.
Так, молодые ученые не верят более в систему peer review, которая уже больше не работает так, как она должна была работать. Они начинают собственные проекты, которые призваны решить проблему. Например, возникают новые журналы, предлагающие post-publication-peer-review (рецензии и комментарии к статье, которая УЖЕ опубликована). Среди них портал ReimagineReview, призывающий альтернативный подход к оценке статей. Журнал Nature начал свой собственыый проект позволяющий комментировать статьи, находящиеся еще в процессе публикации. Журналы разряда BMC (часть Springer Nature) и Британский Медицинский Журнал предлашает открытое рецензирование, когда рецензенты не имеют права прятать свои имена, а должны писать рецензии открыто, журнал eLife и F1000 Research экспериментируют с открытыми форматами, которые позволяют авторам и рецензентам взаимодействовать в открытую, или публиковать статьи ДО их рецензирования.
Начаты даже отдельные проекты, созданные молодыми учеными, которые пытаются изменить сам формат публикаций: отойти от устаревшей и губительной модели публиковать "полноценные статьи", которые теперь, в наш век, требуют наличия story, к публикации данных-в-процессе-их-создания, другими словами они пытаются бороться с существующими трендами, поощряющими подделки данных, путем реформирования системы - tracking data generation in real time - когда каждый может увидеть полученные данные тогда, когда они еще не должны быть оформлены в story, другими словами на этапе, когда ученый только начал свое исследование и все еще не в состоянии или не заинтересован лгать. Такие платформы позволили бы не только уменьшить количество поддельных данных, но и дать возможность индивидуальным исследователям дать какое-то представление о том, как именно они работают и насколько много важных данных они создают.
В контексте моей карьеры это означает, что у меня, вероятно, больший шанс получить какую-то позицию за счет признания моих реальных заслуг, нежели при стандартной модели, которая не учитывает такие факты, как например "опоздание опубликовать свою работу" - когда моя идея, созданная независимо, публикуется большой группой ученых, которым несравненно легче провести огромную работу за счет большего наличия ресурсов - что приводит к тому, что моя работа остается никем не увиденной, так как опубликовать работу, повторяющую чужой эксперимент (даже если изначально я пришла к этой идее независимо) просто невозможно.
Хотя сейчас, в связи со сложившимися обстоятельствами, моя карьера находится под угрозой, я все равно хочу заниматься наукой. Так получилось, что я просто одна из тех людей, которым это... не то чтобы нравится - нравиться может мороженое или поездка на пляж - а является частью моего мировоззрения. Если бы это было не так, моя лента в телефоне не состояла бы на 50% из новостей науки, а половина из этих 50% - серьезные статьи и большие исследования. Потеря карьеры в науке для меня было бы потерей огромной части моей идентичности, профессионального самоопределения, или, выражаясь более понятно, потерей своей значимости в мире. Дело не в клетках, наблюдать за которыми для меня огромное удовольствие само по себе. Дело в том, что я потратила 7 лет, семь долгих лет упорного труда и веры в то, что это возможно для меня - остаться в науке. В отличие от многих людей, которые действительно случайно пришли в аспирантуру, я пришла туда с четким пониманием того, что я верю, что люди должны делать мир лучше, применяя свои способности. Как совместить эту веру с совеременным состоянием на рынке научного труда (меня коробит вообще от этого определения - "рынок научного труда") - мне пока непонятно.
Когда я начинала серьезную науку - во всяком случае то, что от нее осталось в современном мире, я была в одном из лучших университетов мира (Киото), в одной из уникальных лабораторий. Когда я начинала, я не знала об этом, мне казалось, что наука везде такая же, как там; это далеко не так. У нас тогда был state-of-the-art equipment, атомный микроскоп, аналогов которому не было (да в общем и сейчас нет) в мире, у нас были новейшие конфокальные микроскопы непосредственно из компании Олипус - вещи, которыми владеет далеко не каждая лаба в мире; российским университетам до этого крайне далеко - от слова "невозможно", потому что сами эти микроскопы стоят огромных денег, и потому что им нужно сервисное обслуживание, а Олимпус не работает с Сибирью. Я этого тогда не знала, но работать там было большим удовльствием. У меня были такие счастливые моменты, когда я могла взять чашку чая, приготовленные клетки, и уйти в темную комнату снимать live-cell-movies. Это было круто потому, что сами движения молекул внутри клеток (а я снимала молекулы) занимают минуты, и являются такими медленными, что их не видно глазом. То есть ты сидишь несколько часов, уставясь на экран, который кажется тебе абсолютно неподвижным(!), а когда ты собираешь из кадров фильм, то внезапно там оказывается ФОНТАН ЖИЗНИ, просто феерверк молекулярного движения. Это меня завораживало до безобразия.
Но, к сожалению, эти крайне интересные данные никуда не пошли, потому что я их делала под конец, когда научилась делать, и развивать это никто не стал; опубликовать же это не было возможным (и, наверное, не является возможным) в современном научном мире - нужна story. Это тоже не мой термин, это термин из бизнеса, из продаж - типа пойди и заинтересуй людей рассказыванием истории о твоем продукте. Это заводит науку в тупик, потому что так приходится прятать неоднозначные даные, т.е. грубо говоря подтасовывать истину. И еще потому, что даже если данные крайне интересны сами по себе, но у тебя нет story - опубликовать их где бы то ни было практически невозможно. Мувики эти так и по сей день лежат у меня на диске, и страдают, потому что они охрененные и уникальные, а сунуть их в какой-то журнал не представляется возможным. Недавно правда появился журнал Science Matters, который утверждает, что публикует отдельные наблюдения, и вот сейчас пока я писала пост, подумала, а не выложить ли мне туда эти мувики с небольшим квантификационным анализом. Ну крайне интересно потому что. В двух плазмидах очень небольшая разница, и с точки зрения современных представлений они должны идти по одинаковому пути после выхода из эндлоплазмического ретикулума, а они идут в разные стороны и с разной скоростью, и это блин зависит полностью от очень короткой последовательности аминокислот в самом начале протеина. Ну да ладно.
Правда о том, как функционирует современная наука, дошла до меня гораздо позже. Сначала у меня был шок, когда я попала в Швейцарию, и там выяснилось, что оказывается в Европе и в США, и вообще на западе никто и не покупает микроскопы лабами. Я не знаю почему это так, потому что у меня нет досутпа к данным бюджетов европейских лаб. В Швейцарии, безусловно, было намного больше денег (по моим наблюдениям об обычной жизни), однако почему-то микроскопы покупались на целый университет, и там на них надо было записываться в очередь. Это было для меня отрезвляющей реальностью, а также одним из фактором, породившим ненависть к западной науке, потому что оно создавало ощущение нищеты. Несмотря на хорошее обеспечение рагентами, там энзимами и антителами и т.д. Но в Японии до сих пор многие лабы покупают свои собственные микроскопы. И там не надо на них в очередь стоять или по ночам на них сидеть, потому что мест других нет. Кроме того, эти места, где микроскопы на западе - это не лабы, а как бы "центры", которые ПРОДАЮТ микроскопное время, что уж совсем меня выбешивало, потому что какого хрена какой-то центр купил на бюджетные деньги микроскопы, а потом продает время на них кому-то другому. В моем представлении это было одно из проявлений "бизнессизации" науки (термин Nature), которая разрушительна для науки в целом. Отчасти поэтому у меня не сложилось со Швейцарией - проект у меня был прекрасный, работник я была прекрасный (это видно хотя бы по тому факту, что со времени моего ухода из той лабы руководительница, которая меня уволила, не опубликовала НИ ОДНОЙ бумаги. Ни одной блин!! Ну в общем poor managerial decision это было с ее стороны, меня выгнать - у меня уже две статьи написаны, причем обе за полтора года с нуля в незнакомой мне ранее области). Я бы это так не оставила, сидеть без публикаций 3 года. Что я псих что ли.
Потом был РИКЕН, замечательный институт сам по себе, у меня никаких к нему претензий (ну кроме того что мне попалась неудачная лаба, и мой проект был опубликован другими раньше меня, и мне все пришлось начинать обратно с нуля на полдороге, да еще и в статистике. Вообще это еще одно доказательство того, что я не особенно стандартный ученый, потому что для меня выдумать средний проект не составляет вообще никакого труда, а если потрудиться, то можно выдумать и довольно хороший. Но не это главное. Главное пришло, когда я стала публиковать статьи, и до мне ВНЕЗАПНО дошло, что гораздо легче опубликовать очень тупой проект (фактически копипасту чей-то чужой статьи, но со своими клетками), чем реально оригинальную и ценную идею. Это вот было наибольшим шоком. Когда я поняла, что наука поставлена на поток, и этот поток настолько интенсивный, что когда рецензенты твоей статьи сталкиваются с чем-то сложным, которое требует вникания - они имеют с этим проблемы в виде непонимания написанного, а вот когда они реценируют что-то, что ужасно похоже на что-нибудь, что они уже где-то видели, то процесс рецензирования становится намного легче для них. Это свидетельство того, что ревьюеры просто-напросто настолько загружены, что у них уже не осталось никакого времени никуда вникать. И это было самым жестоким для меня открытием. Кстати, я стала увлекаться Nature News, и обнаружила, что есть целый слой людей, специально изучающих тему, что происходит с современной наукой, и данные, которые они собирают, вообще-то ставят волосы на голове дыбом.
Еще в 1963 году физик и историк науки Дерек де Солла Прайс обратил внимание на тенденцию к росту количества статей: тенденция была экспоненциальна. Дерек предсказал еще тогда, что такое развитие приведет к "апокалипсису в науке". Экспоненциальное увеличение количества статей продолжается уже 250 (двести пятьдесят) лет, и ученый понял, что этот рост не может продолжаться бесконечно. Он, по сути, является аналогом вздуваюзегося пузыря, и ученый предсказал, что если так будет продолжаться, то он должен неминуемо привести ко времени, когда “мы должны будем иметь 2 ученых на каждого мужчину, женщину, ребенка и собаку". Еще одним предсказанием, логически следующим из этих данных, было предсказание, что качество статей должно радикально снизится в этих условиях. Что, собственно, и происходит.
Т.е. более 50 лет назад Дерек предсказал, что современная наука, по сути, в конце концов придет к точке невозврата, и будет поставлена перед фактом, что должна произойти трасформация - и наиболее страшное предсказание состояло в том, что эта трансформация сама по себе непредсказуема - по сути, энигма. Экспоненциальный рост должен преобразоваться в нечно радикально другое, неизвестное и, возможно, опасное. Он предсказал главное: наука в течение нашего поколения должна будет взорваться изнутри, так как не будет более возможным решить возникшие проблемы проповедованием "честных исследований" и "улучшенных протоколов".
Он был прав бесповоротно. Тренды этого видны уже сейчас. Например, анонимные опросы ученых разных ворастов показывают, что ученые, которым за 30, все еще ставят на первое место качество своих данных (т.е. избегают подделок данных), в то время как количество молодых ученых, ставящих эти моральные принципы на первое место, значительно снижено. Другими словами, из-за все более возрастающего давления и конкуренции в среде ученых за гранты и позиции, молодые ученые потеряли свою мораль. Они готовы подделать данные, лишь бы опубликовать очередную статью, ибо для них этот вопрос напрямую свзан с их выживанием.
Знаменитое выражение publish or perish перестало быть просто выражением, а стало суровой реальностью, с которой молодым ученым (как бы талантливы они ни были) приходится считаться как с наиболее важной проблемой в их жизни. Наука более не об истине - она о выживании кажого отдельного ученого.
Это не значит, что не существует ученых, которые все еще верны моральным принципам прошлого и верят в то, что их долг и работа - производить реальные данные, соответствующие истине. Тем не менее, процессы разрушения этой схемы (или этой философии) происходят в соответствии с экспонениальными трендами, предсказанными еще 50 лет назад. То, что мы подошли к самому краю взрыва, свидетельствуют проекты, начатые молодыми учеными с целью бороться с убивающей их системой.
Так, молодые ученые не верят более в систему peer review, которая уже больше не работает так, как она должна была работать. Они начинают собственные проекты, которые призваны решить проблему. Например, возникают новые журналы, предлагающие post-publication-peer-review (рецензии и комментарии к статье, которая УЖЕ опубликована). Среди них портал ReimagineReview, призывающий альтернативный подход к оценке статей. Журнал Nature начал свой собственыый проект позволяющий комментировать статьи, находящиеся еще в процессе публикации. Журналы разряда BMC (часть Springer Nature) и Британский Медицинский Журнал предлашает открытое рецензирование, когда рецензенты не имеют права прятать свои имена, а должны писать рецензии открыто, журнал eLife и F1000 Research экспериментируют с открытыми форматами, которые позволяют авторам и рецензентам взаимодействовать в открытую, или публиковать статьи ДО их рецензирования.
Начаты даже отдельные проекты, созданные молодыми учеными, которые пытаются изменить сам формат публикаций: отойти от устаревшей и губительной модели публиковать "полноценные статьи", которые теперь, в наш век, требуют наличия story, к публикации данных-в-процессе-их-создания, другими словами они пытаются бороться с существующими трендами, поощряющими подделки данных, путем реформирования системы - tracking data generation in real time - когда каждый может увидеть полученные данные тогда, когда они еще не должны быть оформлены в story, другими словами на этапе, когда ученый только начал свое исследование и все еще не в состоянии или не заинтересован лгать. Такие платформы позволили бы не только уменьшить количество поддельных данных, но и дать возможность индивидуальным исследователям дать какое-то представление о том, как именно они работают и насколько много важных данных они создают.
В контексте моей карьеры это означает, что у меня, вероятно, больший шанс получить какую-то позицию за счет признания моих реальных заслуг, нежели при стандартной модели, которая не учитывает такие факты, как например "опоздание опубликовать свою работу" - когда моя идея, созданная независимо, публикуется большой группой ученых, которым несравненно легче провести огромную работу за счет большего наличия ресурсов - что приводит к тому, что моя работа остается никем не увиденной, так как опубликовать работу, повторяющую чужой эксперимент (даже если изначально я пришла к этой идее независимо) просто невозможно.
Хотя сейчас, в связи со сложившимися обстоятельствами, моя карьера находится под угрозой, я все равно хочу заниматься наукой. Так получилось, что я просто одна из тех людей, которым это... не то чтобы нравится - нравиться может мороженое или поездка на пляж - а является частью моего мировоззрения. Если бы это было не так, моя лента в телефоне не состояла бы на 50% из новостей науки, а половина из этих 50% - серьезные статьи и большие исследования. Потеря карьеры в науке для меня было бы потерей огромной части моей идентичности, профессионального самоопределения, или, выражаясь более понятно, потерей своей значимости в мире. Дело не в клетках, наблюдать за которыми для меня огромное удовольствие само по себе. Дело в том, что я потратила 7 лет, семь долгих лет упорного труда и веры в то, что это возможно для меня - остаться в науке. В отличие от многих людей, которые действительно случайно пришли в аспирантуру, я пришла туда с четким пониманием того, что я верю, что люди должны делать мир лучше, применяя свои способности. Как совместить эту веру с совеременным состоянием на рынке научного труда (меня коробит вообще от этого определения - "рынок научного труда") - мне пока непонятно.