(no subject)
Китаец был вежливым и очень политкорректным. Пока Джон с важным видом расхаживал по гостинной, он сидел напротив меня на удобном стуле и вел то, что принято считать переговорами. На прозрачном стеклянном столе между нами лежали десятки чертежей и планов.
Было чудовищно жарко. Никогда бы не подумал, что в этой стране может быть так жарко. К счастью, мой собеседник притащил с собой переносной холодильник. Китаец каждые пятнадцать минут доставал из него бутылку минералки, политкорректно наливал полный стакан-башню и протягивал мне. Я в жизни своей не пил более вкусной воды.
Джон нервировал меня. Его штаны цвета пустынного хаки и зеленая солдатская футболка маячили где-то за спиной китайца. Проклятый янки как будто приехал на вторую "Бурю в пустыне". Я еле сдерживал себя, чтобы не послать его простым русским языком. Он бы, конечно, ничего не понял, но... Проклятая политкорректность.
Собеседник показывал мне схему нового тоннеля американцев и сухо докладывал, как проходило строительство. Мне, в принципе, было все равно, но я вежливо слушал его и потягивал прохладную воду. Интересно стало, когда он показал, где новый подземный путь соприкоснуться со старым, нашим, русским тоннелем, построенным годах в 60-70. Тогда мы не закончили строительство, а теперь... теперь из-за американцев уже не важно, хотим мы что-то заканчивать или нет. Когда Джон скрылся за дверью, я тихо сказал, что мне жаль, что все так получилось. Китаец пристально посмотрел на меня и кивнул. Добавил, что ничего еще не получилось. Я тогда его не понял.
Спуск в гиганское сооружение был долгим. Какой, к черту Ла-Манш - тоннель под проливом можно было сравнить разве что с одной веной огромного существа, во внутренностях которого мы двигались. Надо отдать должное американцам: они смогли сделать все это подземное строение привлекательным. Живые растения, ненавязчивое дневное ощущение, мягкие цвета. Курорт просто, разве что птички не щебетали. Картину нарушила выскочившая из зарослей временная техническая дверь. "Здесь", - холодно сказал китаец, и Джон вопросительно посмотрел на меня. Я покосился на план, на GPRS-приемник и кивнул в ответ.
Дверь вскрыли. Пустой коридор, в который буквально врезался наш гигантский тоннель, осветился десятком мощных фонарей. Джон бросил что-то торжественное и уверенно направился в пыльную тьму. Наша группа двинулась вслед. Я с первых шагов понял, что что-то здесь не так. По древним советским планам ничего подобного здесь быть не могло. Коридор выглядел как самый обычный коридор в самом обычном здании. Только когда спустя километр слева и справа показались окна, все стало ясным.
Прямая каменная кишка, по которой мы двигались, висела в воздухе, протянутая от одной стены пещеры до криво стоящего дома. Я не знаю, было ли пещерой то место, где мы находились - оно было слишком необъятно. И все доступное пространство заполняли дома. Как будто живые, сами выросшие здесь из кирпичей и бетонных плит дома-растения. Они изгибались, переплетались, высились гигантскими столпами, проростали друг в друга провисающими коридорами, обвивались ржавыми лесницами, кровоточили застывшим бетоном и голодно смотрели черными окнами. Необъятное месиво в сотни метров высотой, мертвое, сломаное и застывшее. Столько лет покоящееся здесь, на огромной глубине в неизвестной пещере. "Что это за чертовщина?!" - зорал на меня Джон, но необъяснимый ужас сковал меня.
Я видел, я один среди них всех видел, что дома построены словно в насмешку над людской архитектурой. По всем канонам, но - извращенно, нарочито грубо и неестественно искаженно. В планировке не было логики и расчета. Это был пошлейший и ужаснейший памятник человеческому зодчеству. Кто мог его воздвигнуть?...
На мои крики, что надо уходить отсюда, Джон никак не отреагировал. Да и остальные смотрели на меня, как на психа. Пришлось взять себя в руки.
Дальше наша группа разделилась. Я послушно двигался за Джоном и старался не смотреть по сторонам. Мы шли по мертвым этажам, вывернутым наизнанку, ставили метки, фотаграфировали и снимали. С каждым шагом гнетущая атмосфера нарастала. Я чувствовал, что этот мир не предназначен для человеческих глаз. Я не ошибся. Развязка наступила быстро.
Кто-то из группы ушел вперед, разведать следующий коридор. Через минуту раздался крик, и мы бросились за пропавшим. Я, Джон и еще трое человек очутились в пустой комнате с одним единственным окном. Мрачные темные стены покрывала не то древняя ржавчина, не то застывшая кровь. Посреди нее стояла кровать, от которой остались только ножки да прлотянутые между ними пружины. На них сидел в какой-то скрюченной позе наш товарищ, смотрел в потолок и страшно кричал. Кажется, вместо глаз у него осталось два черных провала.
Первым делом я посмотрел на потолок, но ничего там не обнаружил. За спиной закричали, и кто-то бросился бежать. Я обернулся и увидел, как закрывается за Джоном дверь, а на полу уже корчатся в крике еще двое. И тогда я увидел.
Весь пол был покрыт фотографиями. Маленькими карточками от полароида. Сотнями. Тысячами. На каждой - одно из окон подземного города. Мой взгляд случайно упал на одну, и оторваться я уже не мог. Карточка увеличивалась, вытесняла все в моем сознании и словно приближалась. Вместе с тем изменялась сама фотография. Окно рывками двигалось ко мне, и стала видна пустая комната. Я задергался, заметался, но тела уже не чувствовал. Я не мог остановить приближение картины. От меня осталось только зрение.
Окно заняло всю карточку, всю мою вселенную. Невидимый фотограф влез в комнату. Но движение не останавливалось.
Когда при следующем рывке картина приблизилась, я закричал. Потому что на фотографии в пустой комнате рядом с ржавой кроватью появилась фигура. Моя фигура.
И все исчезло. И начался ад.
Я стоял перед дверью комнаты мертвого города. В моей голове заели три ноты надоевшей песни. Я открывал дверь и бежал вперед.
Я стоял перед дверью комнаты мертвого города. В моей голове заели три ноты надоевшей песни. Я открывал дверь и бежал вперед.
Я стоял перед дверью комнаты мертвого города. В моей голове заели три ноты надоевшей песни. Я открывал дверь и бежал вперед...
Больше в этой вселенной ничего и никогда не было. Стена, дверь, три ноты. Стена, дверь, три ноты. Ничего не было за моей спиной. Ничего не было мной. Все вокруг было бесконечной пустотой. Я ничего не помнил, ничего не знал, ничего и не мог знать, ПОТОМУ ЧТО НИЧЕГО И НИКОГДА НЕ БЫЛО. ВООБЩЕ НИЧЕГО И НИКОГДА. Я только кричал от выгрызающего сознание ужаса, но у меня не было рта, чтобы кричать.
Стена, дверь, три ноты.
Я десять тысяч лет стоял перед дверью комнаты мертвого города. В моей голове вот уже десять тысяч лет заедали три ноты надоевшей песни. Я миллиарды раз открывал дверь и бежал вперед.
Я даже не мог умереть. Я попал в петлю вечного тоскливого ужаса. Единственное, чего я хотел - выбраться, сбежать, прорвать пустоту. Единственное, что я чувствовал - присутствие мертвого города, его хищную радость кота, поймавшего мышь. И я не мог выбраться из клетки. Потому что кроме клетки ничего и никогда не было... Я открывал дверь и бежал вперед. За ней была только новая дверь. И три заевших ноты. Я открывал дверь и бежал вперед...
Я все-таки проснулся. Я кричал, но по привычке не открывал рта. Инстинктивно включил свет. Невозможно описать, каким счастьем было узнать, что в этом мире есть лампа. Есть часы с цифрами 6:34. Есть тумбочка, кровать, шторы, обои, подушка, простыня, книга, телефон. Что есть я, Сергей, что у меня есть память, что я где-то есть, и есть это "где-то". Я не совру, если скажу, что это был самый ужасный кошмар в моей жизни. Я как будто постарел. Я закрываю глаза и чувствую, что эта мертвая петля бесконечности еще лежит внутри моего сознания и ждет.
Я спал всего несколько часов, но я готов поклясться, что там прошли тысячи, десятки тысяч лет. Я сбивался, считая открытые двери. Сбивался с миллиардов, начинал заново и сбивался с миллиардов миллиардов. Сбивался и начинал заново...
С Днем Рождения, Сережа. Твой выдуманный город из сновидений поздравляет тебя и дарит эти сотни лет жизни.
Теперь мне кажется, что я еще открываю эти двери. А все, что я вижу и слышу - просто иллюзия сошедшего с ума.
Было чудовищно жарко. Никогда бы не подумал, что в этой стране может быть так жарко. К счастью, мой собеседник притащил с собой переносной холодильник. Китаец каждые пятнадцать минут доставал из него бутылку минералки, политкорректно наливал полный стакан-башню и протягивал мне. Я в жизни своей не пил более вкусной воды.
Джон нервировал меня. Его штаны цвета пустынного хаки и зеленая солдатская футболка маячили где-то за спиной китайца. Проклятый янки как будто приехал на вторую "Бурю в пустыне". Я еле сдерживал себя, чтобы не послать его простым русским языком. Он бы, конечно, ничего не понял, но... Проклятая политкорректность.
Собеседник показывал мне схему нового тоннеля американцев и сухо докладывал, как проходило строительство. Мне, в принципе, было все равно, но я вежливо слушал его и потягивал прохладную воду. Интересно стало, когда он показал, где новый подземный путь соприкоснуться со старым, нашим, русским тоннелем, построенным годах в 60-70. Тогда мы не закончили строительство, а теперь... теперь из-за американцев уже не важно, хотим мы что-то заканчивать или нет. Когда Джон скрылся за дверью, я тихо сказал, что мне жаль, что все так получилось. Китаец пристально посмотрел на меня и кивнул. Добавил, что ничего еще не получилось. Я тогда его не понял.
Спуск в гиганское сооружение был долгим. Какой, к черту Ла-Манш - тоннель под проливом можно было сравнить разве что с одной веной огромного существа, во внутренностях которого мы двигались. Надо отдать должное американцам: они смогли сделать все это подземное строение привлекательным. Живые растения, ненавязчивое дневное ощущение, мягкие цвета. Курорт просто, разве что птички не щебетали. Картину нарушила выскочившая из зарослей временная техническая дверь. "Здесь", - холодно сказал китаец, и Джон вопросительно посмотрел на меня. Я покосился на план, на GPRS-приемник и кивнул в ответ.
Дверь вскрыли. Пустой коридор, в который буквально врезался наш гигантский тоннель, осветился десятком мощных фонарей. Джон бросил что-то торжественное и уверенно направился в пыльную тьму. Наша группа двинулась вслед. Я с первых шагов понял, что что-то здесь не так. По древним советским планам ничего подобного здесь быть не могло. Коридор выглядел как самый обычный коридор в самом обычном здании. Только когда спустя километр слева и справа показались окна, все стало ясным.
Прямая каменная кишка, по которой мы двигались, висела в воздухе, протянутая от одной стены пещеры до криво стоящего дома. Я не знаю, было ли пещерой то место, где мы находились - оно было слишком необъятно. И все доступное пространство заполняли дома. Как будто живые, сами выросшие здесь из кирпичей и бетонных плит дома-растения. Они изгибались, переплетались, высились гигантскими столпами, проростали друг в друга провисающими коридорами, обвивались ржавыми лесницами, кровоточили застывшим бетоном и голодно смотрели черными окнами. Необъятное месиво в сотни метров высотой, мертвое, сломаное и застывшее. Столько лет покоящееся здесь, на огромной глубине в неизвестной пещере. "Что это за чертовщина?!" - зорал на меня Джон, но необъяснимый ужас сковал меня.
Я видел, я один среди них всех видел, что дома построены словно в насмешку над людской архитектурой. По всем канонам, но - извращенно, нарочито грубо и неестественно искаженно. В планировке не было логики и расчета. Это был пошлейший и ужаснейший памятник человеческому зодчеству. Кто мог его воздвигнуть?...
На мои крики, что надо уходить отсюда, Джон никак не отреагировал. Да и остальные смотрели на меня, как на психа. Пришлось взять себя в руки.
Дальше наша группа разделилась. Я послушно двигался за Джоном и старался не смотреть по сторонам. Мы шли по мертвым этажам, вывернутым наизнанку, ставили метки, фотаграфировали и снимали. С каждым шагом гнетущая атмосфера нарастала. Я чувствовал, что этот мир не предназначен для человеческих глаз. Я не ошибся. Развязка наступила быстро.
Кто-то из группы ушел вперед, разведать следующий коридор. Через минуту раздался крик, и мы бросились за пропавшим. Я, Джон и еще трое человек очутились в пустой комнате с одним единственным окном. Мрачные темные стены покрывала не то древняя ржавчина, не то застывшая кровь. Посреди нее стояла кровать, от которой остались только ножки да прлотянутые между ними пружины. На них сидел в какой-то скрюченной позе наш товарищ, смотрел в потолок и страшно кричал. Кажется, вместо глаз у него осталось два черных провала.
Первым делом я посмотрел на потолок, но ничего там не обнаружил. За спиной закричали, и кто-то бросился бежать. Я обернулся и увидел, как закрывается за Джоном дверь, а на полу уже корчатся в крике еще двое. И тогда я увидел.
Весь пол был покрыт фотографиями. Маленькими карточками от полароида. Сотнями. Тысячами. На каждой - одно из окон подземного города. Мой взгляд случайно упал на одну, и оторваться я уже не мог. Карточка увеличивалась, вытесняла все в моем сознании и словно приближалась. Вместе с тем изменялась сама фотография. Окно рывками двигалось ко мне, и стала видна пустая комната. Я задергался, заметался, но тела уже не чувствовал. Я не мог остановить приближение картины. От меня осталось только зрение.
Окно заняло всю карточку, всю мою вселенную. Невидимый фотограф влез в комнату. Но движение не останавливалось.
Когда при следующем рывке картина приблизилась, я закричал. Потому что на фотографии в пустой комнате рядом с ржавой кроватью появилась фигура. Моя фигура.
И все исчезло. И начался ад.
Я стоял перед дверью комнаты мертвого города. В моей голове заели три ноты надоевшей песни. Я открывал дверь и бежал вперед.
Я стоял перед дверью комнаты мертвого города. В моей голове заели три ноты надоевшей песни. Я открывал дверь и бежал вперед.
Я стоял перед дверью комнаты мертвого города. В моей голове заели три ноты надоевшей песни. Я открывал дверь и бежал вперед...
Больше в этой вселенной ничего и никогда не было. Стена, дверь, три ноты. Стена, дверь, три ноты. Ничего не было за моей спиной. Ничего не было мной. Все вокруг было бесконечной пустотой. Я ничего не помнил, ничего не знал, ничего и не мог знать, ПОТОМУ ЧТО НИЧЕГО И НИКОГДА НЕ БЫЛО. ВООБЩЕ НИЧЕГО И НИКОГДА. Я только кричал от выгрызающего сознание ужаса, но у меня не было рта, чтобы кричать.
Стена, дверь, три ноты.
Я десять тысяч лет стоял перед дверью комнаты мертвого города. В моей голове вот уже десять тысяч лет заедали три ноты надоевшей песни. Я миллиарды раз открывал дверь и бежал вперед.
Я даже не мог умереть. Я попал в петлю вечного тоскливого ужаса. Единственное, чего я хотел - выбраться, сбежать, прорвать пустоту. Единственное, что я чувствовал - присутствие мертвого города, его хищную радость кота, поймавшего мышь. И я не мог выбраться из клетки. Потому что кроме клетки ничего и никогда не было... Я открывал дверь и бежал вперед. За ней была только новая дверь. И три заевших ноты. Я открывал дверь и бежал вперед...
Я все-таки проснулся. Я кричал, но по привычке не открывал рта. Инстинктивно включил свет. Невозможно описать, каким счастьем было узнать, что в этом мире есть лампа. Есть часы с цифрами 6:34. Есть тумбочка, кровать, шторы, обои, подушка, простыня, книга, телефон. Что есть я, Сергей, что у меня есть память, что я где-то есть, и есть это "где-то". Я не совру, если скажу, что это был самый ужасный кошмар в моей жизни. Я как будто постарел. Я закрываю глаза и чувствую, что эта мертвая петля бесконечности еще лежит внутри моего сознания и ждет.
Я спал всего несколько часов, но я готов поклясться, что там прошли тысячи, десятки тысяч лет. Я сбивался, считая открытые двери. Сбивался с миллиардов, начинал заново и сбивался с миллиардов миллиардов. Сбивался и начинал заново...
С Днем Рождения, Сережа. Твой выдуманный город из сновидений поздравляет тебя и дарит эти сотни лет жизни.
Теперь мне кажется, что я еще открываю эти двери. А все, что я вижу и слышу - просто иллюзия сошедшего с ума.