Роман "Марьяна и парторг" окончание
А в Крыльцовке все было почти как всегда. Колхозники вкалывали и отлынивали, жали и сеяли, дрались и мирились, подворовывали и откровенно тырили.
По субботам у сельпо собирались преданные колхозу и Партии мужики, они выстраивались в длинную очередь и медленно семенили к прилавку, обсуждая по дороге текущую пятилетку, планы по пшенице в зимний период, причину падежа коней и скоро ли, в конце концов, нагрянет окончательный коммунизм, и можно будет больше не работать. Там и тут слышались возбужденные голоса:
- А чево их ремонтирвать, железяки хуевы, списать и весь разговор!
- Мужики, скажите тама, штоб давали по одной!
- Дык известно от чего кони дохнут...
- Байконурова бы самово заставить зимой сено косить...
- ...а я ему говорю - хрен тябе! Трактора наши никуда не годятся по
сравненью с амерликанскими! А он меня гнидой...
- Э, там, впереди, не борзейте-ка, мы тожа стоим!
- Питунина на них нет!
И сразу наступала тишина. В суматохе строительства светлого будущего как-то забывалось всеми, что жил среди них простой зануда Гриха Питунин, парторг и хлюпик, жил-поживал, никому плохого не делал, да сел однажды в поезд и пропал, как сквозь землю провалился.
Тогда разговоры поворачивали в другую степь:
- С бабами свяжешься, еще и не так пропадешь.
- Так и есть, от бабья ни жопе ни уму!
- Что сама дурища, на Москву рот раззявила, так и Гришку потащила!
- Разливай, чо вылупился, вспомянем товарища! Отхватил и жмется!
- От же ведьмы!
Однажды, посередь обычной такой трепотни, уже закупившийся Федор, не выдержал, треснул чекушкой по березе:
- Увсё, мужики! Я сам поеду в Москву! Найду и приволоку их домой, нечево!
- Чтооооо... - заорал Апроська.
- А и то! Мы тута в навозе ковыряемся, а они в ресторациях, поди, жрут! Не...
- Что ты делаешь, тебя спрашивают, - к Федору подлетел ветеринар Петрычук, увешанный клетками с молчаливыми кроликами и с буйволом на коротком поводке, - Кто тебе дозволил добро переводить?!
Федор непонимающе смотрел на посерьезневших мужиков, на черные рога буйвола, на родную березу, истекающую белой влагой, а потом на свои трудовые руки в мозолях. И не выдержал, запел: "И родина щедрооо поила меняяяяяяя березовым соком береееезовым ..."
- Пущай едет, а то он нам здесь все бутылки об деревья поколотит, - решил подошедший на шум товарищ Байконуров. - Раз уж такая любовь приключилась.
А любовь приключилась нешуточная! Полдеревни девок были на сносях. Старики делали ставки, кто у кого народится и рассуждали авторитетно: "Ежели пузо огурцом - парень. Если жопа кренделем - к девке", ипытались на пальцах рук и ног сосчитать свое законное и нелегальное потомство. Матрена каждый день поедом ела Федьку, а он, ишь какой, только отмахивался от матери: "Ды не галасуй, што за паника в мехколонне? Целине люди нужны? Нужны? Северу нужны? А то! Космос опять же заселять!" и на ночь глядя снова куда-то пропадал, искусно мороча всем подругам головы: каждая думала, что женится Морковный на ней, а остальные будут завидовать их дружной любви и рыдать ночами в перины.
Матери боялись вспугнуть Федьку и не говорили отцам о том, что давно не удивляло никого в деревне. Все поразились, и даже возмутились от такого факта, что молодайка Любка Духовкина прижила младенца не от Федора, а от мужа Кольки Духовкина.
Федька шел огородами, спотыкаясь о помидорные будылья, и тоскливо думал, что ехать надо как можно скорее: "Вот посажу этих полудурков на крыльцовский поезд, накажу проводнику с них глаз не спускать, а сам на
Север завербуюсь. Надоело все хуже поносу"
Не успел он придумать себе светлого будущего, как перед ним выпрыгнула завитым на раскаленный гвоздик чортом Параська Ездяева, и поводя широкими, пышными плечами и крутя тощщим плоским задом, пошла на него гусеничным танком. "Ну!" - крикнул на нее Федька. "Чо ну?" - засмеялась кокетливо Парашка. "Ну!" - еще громче и свирепее закричал Федор. "Чо ну?" - еще противнее захихикала Ездяева. ...На стодватцатом "Ну" Федя не выдержал и разил мысль глубже: "Чо, дура, надо?" Парашка рассмеялась совсем уж мерзко и пригласила Федора прогуляться хоть до околицы. "Да на што ты мне сдалась, кобыла", - по джентльменски
ответил Морковный, плюнул и пошел домой. Устраивать свои проводы в Москву.
..Товарищ Чебурыщщенко поправил на себе вышитую сорочку и вышитые кальсоны, и громко сказал зеркалу: "Пора проведать Питунина" и все перевернулось у него внутри от предчувствия. Пальцы зашевелились, представляя податливые пивоводовские части тела. Губы сложились утиным клювиком и произвели в воздухе оглушительный "чпок".
...Горпина уложила на голове косу и подумала: "Шо там Питунин, на больничных-то харчах" и тоже засобиралась в больницу.
...Питунина укачало. "Доктор, я жить буду?" прошептал он. "А ты сейчас что делаешь?", - страстно проворковала Пивоводова и проделала головокружительный акробатический трюк, не порывая порочной связи с Григорием. Питунин от очередного бесстыдства впал в полуобморочный бред: "Марьяна, непорочная моя! Счастье мое, как же без твоих ног 38 размера войдем мы в светлое коммунистическое завтра? Как же светлое будущее без твоих пышных грудей, распирающих скромный пинжак с медалями? Какое заренавстречу без твоей гибкой талии в зеленом кушаке? Зачем нужна программа партии, если зад твой..." Тут дверь отворилась и
громкое: "Здрастути, громадяне!" наконец скинуло Питунино на пол.
"Аааааааааааа", - заорала голая какой-то неприличной голостью Пивоводова - "Я анализы у него бралаааааа!"
"Аааааааааааа!", - заорал Питунин, - "стеерлось все!!!"
"Ааааааааааа, вот что вы развели в госучреждении", - хотел перекричать всех Чебурыщенко и схватил Пивоводову за задницу со стоном "Оддай, це моё!", но его переоралаГапка: "АААААААААААА, безсоромники, шо ты ей в сраку, хай бы вона по
шву розийшлася, вчепився, перья дергаешь? Трясця вашей матери и всей домовой книге! Шоб вы всрались и воды в вас сроду не было! Свинячей матери дети! Гимно непарфумированное! Одной сракой на два унитаза, га? - вцепилась она в остатки волос супруга. -А ты шо тут гепнулся на пол и валяешься, пылюку собираешь? А ну марш одеваться - поезд второй раз ждать не будет!", - организовала Горпина Питунина и за шкирку вытащила его из страшного кабинета.
Потом зашла, вылила на голову Пивоводовой содержимое больничных уток и со словами: "Лахудра! Шлёндра!" хлопнула дверью.
Добрая женщина не сказала и сотой части того, что хотела - просто паровоз уже стоял на первом пути и блестящие от пота и пыли
красавцы-кочегары сновали туда-сюда, поглядывая, что, кроме кизяков, можно кинуть в топку. За полчаса домчала голого Питунина на служебном самокате Гапка, покидала в сундук рушники и наряды, плюнула в домашний очаг и бегом они на вокзал, где полным ходом грузился народ: монголы тащили упирающихся животных в вагон и разбивали на крышах юрты. "Садок вышневый коло хаты, хрущи над вышнямы гудуть", - бормотал Питунин, путаясь в широких штанинах Чебурыщщенковского костюма (тем более,
Гапка засунула ему обе ноги в одну штанину). "Розступись, вража сила! Зараз усих повбваю!" - орала Горпина, пышным телом прокладывая себе путь в купе для руководителей республики. "Ту-ту-ту!" - пропел паровоз и унес наших героев на запад, вслед за заходящим солнцем.
Наш паровоз вперед летит! Ходят по ногам в мягких тапочках проводники, блеют в тамбуре овцы, играют на монгольских народных инструментах пассажиры на крышах вагонов, кидают уголь в топку кочегары и при этом поют, что они не кочегары. И не плотники. И не библиотекари. И не депутаты второгосозыва. И не таксидермисты. И даже не учительницы ОБЖ. Вообще непонятно, кто они.
И с героями тоже непонятно что творится. Совсем с ума посходили.
Марьяна с Сюзанкой окунулись с головой в омут столичной жизни. Пока обалдевший от шума большого и бестолкового города Федор прописывался в Доме колхозника, пока его носило в грязных сапогах по Кремлям-Мавзолеям, пока он шлялся по обкому, получая наглядную агитацию для оформления стенда: "Береги коровьи сиськи - залог успешного животноводства". Пока то, пока се...
А Марьяна сидела в ресторане, закинув ногу в шелковом чулке на другую ногу без чулка, и пила, оттопырив мизинец, шампанское. Вокруг нее вились порочные личности: каваказские торговцы, заведующие магазинами, зубные техники-протезисты и актеры амплуа "герой-любовник" и "комическая старуха". Сюзанка танцевала новый танец твист и раздумывала, куда поехать дальше: в мастерскую монументалиста Жукина или на чердак к актеру Головину-Мойкину.
В Крыльцовке девки повадились рожать. Рожали парней и девок, двойняшек и тройняшек, и всех записывали Фёдоровичами. Были там и Петр Фёдорович, и Семен Фёдорович и Алефтина Фёдорович. Надои резко возросли. Урожай свекловичных упал. Параська Ездяева ждала Питунина, который трясся в полупрокуренном вагоне на полуплацкартной полке и не знал, как показаться чистой и нежной Марьяне на глаза.
В Сарапуле в их купе зашел человек с незапоминающимся лицом и сказал: Буду краток. Я - майор Симпатичный. Пройдемте.
Из-за его спины показалась морда Чебурыщщенки и он слезливо попросил у плакавшей всю дорогу Горпины: А може домой поедем?
Горпина упала без чувств.
Потом встала - и снова упала, переполненная чувствами. Полежала, подумала, поднялась - и отвесила мужу такую оплеуху, что он рухнул, а сверху его накрыло чемоданом. Пока Чебурыщщенки выясняли семейные отношения, Питунина везли в машине без окон, потом в самолете без окон, потом в поезде без дверей, потом просто вели по коридору. Конвой с ним не разговаривал, да Григорию было и не до бесед, он пытался дать оценку недавно прожитому отрезку жизни.
В кабинете его встретил близнец майора Симпатичного - капитан Приятных. Строгим голосом он допросил Питунина по форме: ФИО, г.р, ч. в п. и д. ч. Потом нахмурился, закурил и стукнул кулаком по столу: «На чью мельницу льете воду, господин парижский шпион? Кому передавал план нового высокотехнологичного курятника? Где окопалась парижская резидентура в Монголии? Рррастррреляю!» Питунин упал в обморок. Когда очнулся, над ним светилось доброе лицо Симпатичного: «Очнулся? Ну вот и хорошо, вот и славно. А я вот думаю - что человеку-то в Париже делать, когда дома-то лучше, дома-то хорошо». И выложил перед ошалевшим Гришкой групповую фотографию колхозников Заренавстречу в зипунах и кокошниках на фоне новой бани, руль от комбайна, кусок парты из крыльцовской школы и нижнюю юбку Марьяны. Бывший партог зарыдал и снова лишился сознания. Так прошла неделя: «Хахаха, ваша песенка спета! Сдавайся, морда!» - кричал Приятных», «Да что ж мы, не советские люди», - сладко вздыхал Симпатичный и приветливо помахивал письмом из Крыльцовки.
Неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы, не прорвавшаяся на прием куданадо Горпина. Открыв головой супруга двери, она бухнулась на колени перед следователем: «Послухайте вот мего мазепу!», сказала она и пнула Чебурыщщенку к столу.
...Питунин всплыл из очередного обморока и удивился щелчку в голове. На этот раз над ним стоял с графином воды майор Симпатичный. «Ну что, гад, долго здесь будешь власть в заблуждение вводить?» «Ты мне не власть», - неожиданно для самого себя сказал Питунин, - не имеете права, гражданин начальничек». Симпатичный упал в обморок от перенапряжения последних дней, а в кабинет зашел сияющий Приятных: «Ну вот, дорогой, все и разъяснилось! А вас там уже и друзья дожидаются!» - и он вытолкал Питунина за дверь. Там его ждали Горпина и заплаканный Чебурыщщенко. Пряча глаза, они пожелали Питунину успехов в труде, и ушли навсегда в ЦУМ за колготками.
Вокруг шумела и бежала, выпучив глаза, Москва. Питунин распрямил плечи и бодрым, уверенным шагом пошел в привокзальный ресторан. На вокзале он споткнулся о ногу спящего на лавке Федьки Морковного. Земляки обнялись, спели «Подмосковные вечера» и ввалились зал, где прожигала молодую жизнь Марьяна.
Краска бросилась в лицо Питунину и в живот Морковному. Вся жизнь пронеслась перед глазами Марьяны. Накал страстей выбил пробки в зале. При свете свечей на сцену вышел конферансье и сказал: «А кто прошлое помянет - тому глаз вон» и вручил молодым колхозникам билет до Крыльцовки от Моссовета и корзину молодых трюфелей в томате от заведения.
Эпилог.
Правление освещалось электрическими лампами. «Горько!» - кричали колхозники Марьяне и Питунину, и те, стиснув руками друг другу коленки под столом, стыдливо целовались.
Сморкалась в скатерть от счастья свекровь, играл марш Мендельсона на тальянке Африканыч, пели хором свое, непонятное, Федькины дети, ели-пили все остальные крыльцовцы. Мы с Безимновной стелили новобрачным постель и сыпали Сухумовне крошки на простыню.
А наутро счастливую Марьяну выбрали председателем колхоза. А то что это в самом деле за колхоз-то, без председателя?
По субботам у сельпо собирались преданные колхозу и Партии мужики, они выстраивались в длинную очередь и медленно семенили к прилавку, обсуждая по дороге текущую пятилетку, планы по пшенице в зимний период, причину падежа коней и скоро ли, в конце концов, нагрянет окончательный коммунизм, и можно будет больше не работать. Там и тут слышались возбужденные голоса:
- А чево их ремонтирвать, железяки хуевы, списать и весь разговор!
- Мужики, скажите тама, штоб давали по одной!
- Дык известно от чего кони дохнут...
- Байконурова бы самово заставить зимой сено косить...
- ...а я ему говорю - хрен тябе! Трактора наши никуда не годятся по
сравненью с амерликанскими! А он меня гнидой...
- Э, там, впереди, не борзейте-ка, мы тожа стоим!
- Питунина на них нет!
И сразу наступала тишина. В суматохе строительства светлого будущего как-то забывалось всеми, что жил среди них простой зануда Гриха Питунин, парторг и хлюпик, жил-поживал, никому плохого не делал, да сел однажды в поезд и пропал, как сквозь землю провалился.
Тогда разговоры поворачивали в другую степь:
- С бабами свяжешься, еще и не так пропадешь.
- Так и есть, от бабья ни жопе ни уму!
- Что сама дурища, на Москву рот раззявила, так и Гришку потащила!
- Разливай, чо вылупился, вспомянем товарища! Отхватил и жмется!
- От же ведьмы!
Однажды, посередь обычной такой трепотни, уже закупившийся Федор, не выдержал, треснул чекушкой по березе:
- Увсё, мужики! Я сам поеду в Москву! Найду и приволоку их домой, нечево!
- Чтооооо... - заорал Апроська.
- А и то! Мы тута в навозе ковыряемся, а они в ресторациях, поди, жрут! Не...
- Что ты делаешь, тебя спрашивают, - к Федору подлетел ветеринар Петрычук, увешанный клетками с молчаливыми кроликами и с буйволом на коротком поводке, - Кто тебе дозволил добро переводить?!
Федор непонимающе смотрел на посерьезневших мужиков, на черные рога буйвола, на родную березу, истекающую белой влагой, а потом на свои трудовые руки в мозолях. И не выдержал, запел: "И родина щедрооо поила меняяяяяяя березовым соком береееезовым ..."
- Пущай едет, а то он нам здесь все бутылки об деревья поколотит, - решил подошедший на шум товарищ Байконуров. - Раз уж такая любовь приключилась.
А любовь приключилась нешуточная! Полдеревни девок были на сносях. Старики делали ставки, кто у кого народится и рассуждали авторитетно: "Ежели пузо огурцом - парень. Если жопа кренделем - к девке", ипытались на пальцах рук и ног сосчитать свое законное и нелегальное потомство. Матрена каждый день поедом ела Федьку, а он, ишь какой, только отмахивался от матери: "Ды не галасуй, што за паника в мехколонне? Целине люди нужны? Нужны? Северу нужны? А то! Космос опять же заселять!" и на ночь глядя снова куда-то пропадал, искусно мороча всем подругам головы: каждая думала, что женится Морковный на ней, а остальные будут завидовать их дружной любви и рыдать ночами в перины.
Матери боялись вспугнуть Федьку и не говорили отцам о том, что давно не удивляло никого в деревне. Все поразились, и даже возмутились от такого факта, что молодайка Любка Духовкина прижила младенца не от Федора, а от мужа Кольки Духовкина.
Федька шел огородами, спотыкаясь о помидорные будылья, и тоскливо думал, что ехать надо как можно скорее: "Вот посажу этих полудурков на крыльцовский поезд, накажу проводнику с них глаз не спускать, а сам на
Север завербуюсь. Надоело все хуже поносу"
Не успел он придумать себе светлого будущего, как перед ним выпрыгнула завитым на раскаленный гвоздик чортом Параська Ездяева, и поводя широкими, пышными плечами и крутя тощщим плоским задом, пошла на него гусеничным танком. "Ну!" - крикнул на нее Федька. "Чо ну?" - засмеялась кокетливо Парашка. "Ну!" - еще громче и свирепее закричал Федор. "Чо ну?" - еще противнее захихикала Ездяева. ...На стодватцатом "Ну" Федя не выдержал и разил мысль глубже: "Чо, дура, надо?" Парашка рассмеялась совсем уж мерзко и пригласила Федора прогуляться хоть до околицы. "Да на што ты мне сдалась, кобыла", - по джентльменски
ответил Морковный, плюнул и пошел домой. Устраивать свои проводы в Москву.
..Товарищ Чебурыщщенко поправил на себе вышитую сорочку и вышитые кальсоны, и громко сказал зеркалу: "Пора проведать Питунина" и все перевернулось у него внутри от предчувствия. Пальцы зашевелились, представляя податливые пивоводовские части тела. Губы сложились утиным клювиком и произвели в воздухе оглушительный "чпок".
...Горпина уложила на голове косу и подумала: "Шо там Питунин, на больничных-то харчах" и тоже засобиралась в больницу.
...Питунина укачало. "Доктор, я жить буду?" прошептал он. "А ты сейчас что делаешь?", - страстно проворковала Пивоводова и проделала головокружительный акробатический трюк, не порывая порочной связи с Григорием. Питунин от очередного бесстыдства впал в полуобморочный бред: "Марьяна, непорочная моя! Счастье мое, как же без твоих ног 38 размера войдем мы в светлое коммунистическое завтра? Как же светлое будущее без твоих пышных грудей, распирающих скромный пинжак с медалями? Какое заренавстречу без твоей гибкой талии в зеленом кушаке? Зачем нужна программа партии, если зад твой..." Тут дверь отворилась и
громкое: "Здрастути, громадяне!" наконец скинуло Питунино на пол.
"Аааааааааааа", - заорала голая какой-то неприличной голостью Пивоводова - "Я анализы у него бралаааааа!"
"Аааааааааааа!", - заорал Питунин, - "стеерлось все!!!"
"Ааааааааааа, вот что вы развели в госучреждении", - хотел перекричать всех Чебурыщенко и схватил Пивоводову за задницу со стоном "Оддай, це моё!", но его переоралаГапка: "АААААААААААА, безсоромники, шо ты ей в сраку, хай бы вона по
шву розийшлася, вчепився, перья дергаешь? Трясця вашей матери и всей домовой книге! Шоб вы всрались и воды в вас сроду не было! Свинячей матери дети! Гимно непарфумированное! Одной сракой на два унитаза, га? - вцепилась она в остатки волос супруга. -А ты шо тут гепнулся на пол и валяешься, пылюку собираешь? А ну марш одеваться - поезд второй раз ждать не будет!", - организовала Горпина Питунина и за шкирку вытащила его из страшного кабинета.
Потом зашла, вылила на голову Пивоводовой содержимое больничных уток и со словами: "Лахудра! Шлёндра!" хлопнула дверью.
Добрая женщина не сказала и сотой части того, что хотела - просто паровоз уже стоял на первом пути и блестящие от пота и пыли
красавцы-кочегары сновали туда-сюда, поглядывая, что, кроме кизяков, можно кинуть в топку. За полчаса домчала голого Питунина на служебном самокате Гапка, покидала в сундук рушники и наряды, плюнула в домашний очаг и бегом они на вокзал, где полным ходом грузился народ: монголы тащили упирающихся животных в вагон и разбивали на крышах юрты. "Садок вышневый коло хаты, хрущи над вышнямы гудуть", - бормотал Питунин, путаясь в широких штанинах Чебурыщщенковского костюма (тем более,
Гапка засунула ему обе ноги в одну штанину). "Розступись, вража сила! Зараз усих повбваю!" - орала Горпина, пышным телом прокладывая себе путь в купе для руководителей республики. "Ту-ту-ту!" - пропел паровоз и унес наших героев на запад, вслед за заходящим солнцем.
Наш паровоз вперед летит! Ходят по ногам в мягких тапочках проводники, блеют в тамбуре овцы, играют на монгольских народных инструментах пассажиры на крышах вагонов, кидают уголь в топку кочегары и при этом поют, что они не кочегары. И не плотники. И не библиотекари. И не депутаты второгосозыва. И не таксидермисты. И даже не учительницы ОБЖ. Вообще непонятно, кто они.
И с героями тоже непонятно что творится. Совсем с ума посходили.
Марьяна с Сюзанкой окунулись с головой в омут столичной жизни. Пока обалдевший от шума большого и бестолкового города Федор прописывался в Доме колхозника, пока его носило в грязных сапогах по Кремлям-Мавзолеям, пока он шлялся по обкому, получая наглядную агитацию для оформления стенда: "Береги коровьи сиськи - залог успешного животноводства". Пока то, пока се...
А Марьяна сидела в ресторане, закинув ногу в шелковом чулке на другую ногу без чулка, и пила, оттопырив мизинец, шампанское. Вокруг нее вились порочные личности: каваказские торговцы, заведующие магазинами, зубные техники-протезисты и актеры амплуа "герой-любовник" и "комическая старуха". Сюзанка танцевала новый танец твист и раздумывала, куда поехать дальше: в мастерскую монументалиста Жукина или на чердак к актеру Головину-Мойкину.
В Крыльцовке девки повадились рожать. Рожали парней и девок, двойняшек и тройняшек, и всех записывали Фёдоровичами. Были там и Петр Фёдорович, и Семен Фёдорович и Алефтина Фёдорович. Надои резко возросли. Урожай свекловичных упал. Параська Ездяева ждала Питунина, который трясся в полупрокуренном вагоне на полуплацкартной полке и не знал, как показаться чистой и нежной Марьяне на глаза.
В Сарапуле в их купе зашел человек с незапоминающимся лицом и сказал: Буду краток. Я - майор Симпатичный. Пройдемте.
Из-за его спины показалась морда Чебурыщщенки и он слезливо попросил у плакавшей всю дорогу Горпины: А може домой поедем?
Горпина упала без чувств.
Потом встала - и снова упала, переполненная чувствами. Полежала, подумала, поднялась - и отвесила мужу такую оплеуху, что он рухнул, а сверху его накрыло чемоданом. Пока Чебурыщщенки выясняли семейные отношения, Питунина везли в машине без окон, потом в самолете без окон, потом в поезде без дверей, потом просто вели по коридору. Конвой с ним не разговаривал, да Григорию было и не до бесед, он пытался дать оценку недавно прожитому отрезку жизни.
В кабинете его встретил близнец майора Симпатичного - капитан Приятных. Строгим голосом он допросил Питунина по форме: ФИО, г.р, ч. в п. и д. ч. Потом нахмурился, закурил и стукнул кулаком по столу: «На чью мельницу льете воду, господин парижский шпион? Кому передавал план нового высокотехнологичного курятника? Где окопалась парижская резидентура в Монголии? Рррастррреляю!» Питунин упал в обморок. Когда очнулся, над ним светилось доброе лицо Симпатичного: «Очнулся? Ну вот и хорошо, вот и славно. А я вот думаю - что человеку-то в Париже делать, когда дома-то лучше, дома-то хорошо». И выложил перед ошалевшим Гришкой групповую фотографию колхозников Заренавстречу в зипунах и кокошниках на фоне новой бани, руль от комбайна, кусок парты из крыльцовской школы и нижнюю юбку Марьяны. Бывший партог зарыдал и снова лишился сознания. Так прошла неделя: «Хахаха, ваша песенка спета! Сдавайся, морда!» - кричал Приятных», «Да что ж мы, не советские люди», - сладко вздыхал Симпатичный и приветливо помахивал письмом из Крыльцовки.
Неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы, не прорвавшаяся на прием куданадо Горпина. Открыв головой супруга двери, она бухнулась на колени перед следователем: «Послухайте вот мего мазепу!», сказала она и пнула Чебурыщщенку к столу.
...Питунин всплыл из очередного обморока и удивился щелчку в голове. На этот раз над ним стоял с графином воды майор Симпатичный. «Ну что, гад, долго здесь будешь власть в заблуждение вводить?» «Ты мне не власть», - неожиданно для самого себя сказал Питунин, - не имеете права, гражданин начальничек». Симпатичный упал в обморок от перенапряжения последних дней, а в кабинет зашел сияющий Приятных: «Ну вот, дорогой, все и разъяснилось! А вас там уже и друзья дожидаются!» - и он вытолкал Питунина за дверь. Там его ждали Горпина и заплаканный Чебурыщщенко. Пряча глаза, они пожелали Питунину успехов в труде, и ушли навсегда в ЦУМ за колготками.
Вокруг шумела и бежала, выпучив глаза, Москва. Питунин распрямил плечи и бодрым, уверенным шагом пошел в привокзальный ресторан. На вокзале он споткнулся о ногу спящего на лавке Федьки Морковного. Земляки обнялись, спели «Подмосковные вечера» и ввалились зал, где прожигала молодую жизнь Марьяна.
Краска бросилась в лицо Питунину и в живот Морковному. Вся жизнь пронеслась перед глазами Марьяны. Накал страстей выбил пробки в зале. При свете свечей на сцену вышел конферансье и сказал: «А кто прошлое помянет - тому глаз вон» и вручил молодым колхозникам билет до Крыльцовки от Моссовета и корзину молодых трюфелей в томате от заведения.
Эпилог.
Правление освещалось электрическими лампами. «Горько!» - кричали колхозники Марьяне и Питунину, и те, стиснув руками друг другу коленки под столом, стыдливо целовались.
Сморкалась в скатерть от счастья свекровь, играл марш Мендельсона на тальянке Африканыч, пели хором свое, непонятное, Федькины дети, ели-пили все остальные крыльцовцы. Мы с Безимновной стелили новобрачным постель и сыпали Сухумовне крошки на простыню.
А наутро счастливую Марьяну выбрали председателем колхоза. А то что это в самом деле за колхоз-то, без председателя?