Лирики и делирики (старое)
Когда долгое время живешь в окружении агрессивного абсурда - невольно становишься его частью (банальность, придуманнаю нектой мною 10 минут назад, во время мытья сантехники).
День сдачи номера в редакции - это даже не горящий сумасшедший дом во время наводнения. Это, простите, за грубый натурализм, дизентерия во время полной непроходимости.
Вахтер сдерживает визитеров: пенсионеров, общественников, коробейников от "Орифлейма" и одиноких женщин из рубрики "Знакомства", секретарша стоит на коленях по телефону перед полиграфкомбинатом - пленки с номером снова задерживаются, редактор рвет, мечет, звонит, лишает премий и теряет макет, верстка свирепо кричит, чтобы не заходили и не мешали, журналисты с лицами сумасшедших гениев дописывают острейшие, злободневные, разящие наповал материалы о заготовке моркови и библиотечном конкурсе "Книжка для малышки". Даже директор на время отвлекается от сидения на форумах о бытовой технике и перлюстрации содержимого наших компьютеров. Самый большой вклад в энтропию вносит ответсек Олеся: ее кожаная, прожженная сигаретами куртка, мелькает одновременно во всех кабинетах. В зубах у нее карандаш, за одним ухом - сигарета, за другим - ручка, в руках - чашка, пепельница, бумаги и еще одна ручка. "Так! Как там тебя? Да! Ага! Это! Короче! У меня осталось вооот столько места (показывает пальцами, сколько). Идеально подходит стих. Есть же в городе какие-то поэты, есть же у них стихи о шахтерах. Я уже Костю послала в библиотеку. Найди - и ничего не хочу знать. Все! Идите все к черту и матери!". Через миг ее голос слышен уже из комнаты редактора: "Я поручила это мадам!" (мадам за глаза зовут меня, думают, что это очень обидное прозвище).
Шофер Костя привозит сборники местной поэтической группы "Мегафон", и я иду добывать жемчужины творчества. У меня в кабинете прячутся от редактора практикант Землеухов, написавший в статье о горноспасателях двенадцать раз слово "огнеборцы", и "производственник" Геллерт с похмелья. Я погружаюсь в парфюмированные воды местной поэзии. В сборнике строгое гендерное разделение: поэтессы пишут о томлении души и тела, поэты - о природе и выпивке. А о горняках - никто.
(К слову, жена предводителя поэтов, по совместительству директор школы, где учатся мои дети, с учениками-графоманами поступает так: вызывает к себе и начинает проникновенно: "Васичка, мне сказали, что ты пишешь. Это очень хорошо, Вася, очень. Не бросай. Я уже поговорила с МарьНиколавной и ОльгоПетровной, смело им все показывай, они дадут хороший совет. Ко мне приходи, Василий, я с удовольствием прочитаю и дам рецензию. Но если ты пойдешь запишешься в "Мегафон" (тяжелая пауза), то знай, Васька - прокляну!" Ну, а как еще могла бороться пожилая женщина против лириков-оккупантов ее кухни? Поубирай-ка каждую неделю следы "афинских ночей", на которых немолодые поэтессы истерично кокетничают, поэты обвиняют друг друга в гениальности и все при этом много пьют).
Итак, стихотворения про шахтеров я не нашла. Зато обнаружила за подписью поэта Голубцова стих Вознесенского. "Константиныч, - пробудила я от душевной летаргии Геллерта, - что Вы на это скажете?" "Скажу, что этот пегас необъезженный Голубцов - сволочь. Он мне три тысячи должен, а всем врет, что отдал, а я - забыл по пьяни". Забрал сборник и ушел писать разоблачительный фельетон про "Мегафон" и плагиаторов.
Ответная буря оказалась неожиданно мощной. Приходил ругаться председатель "Мегафона", доказывая, что стих этот он видел еще в черновом варианте и сам помогал Голубцову найти более точные образы и рифмы. Бил ладонью по столу, кричал, что в произведении есть ссылки на местные события и ругался "олигархическими выкормышами". Приходил его заместитель - режиссер местного народного театра Копылов. Долго смотрел в сборник Вознесенского издания 70-х годов, потом молча ушел. Примадонна "Мегафона" женщина-поэт-художник и штукатур Зинаида Дубодей тоже негодовала. В конце концов, Голубцова вычистили из "Мегафона" и Геллерт, понимая, что своих трех тысяч ему все равно не видать, описал это событие еще в одном фельетоне.
Говорили, что Голубцов свое исключение пережил стоически, но долго ходил по городу в своем обычном наряде (широкополая шляпа, плащ с поднятым воротником, тренировочные хлопковые подштанники и белые кроссовки серого цвета) и возмущался, что Вознесенский украл у него стих.
Потом в город приезжал президент и Голубцов сменил тему: "Прохожу я мимо мэрии, смотрю - президент со свитой, мэр со свитой, мэр и говорит президенту: "А вон идет наш известный поэт Голубцов". Разговорились". и т.д и т.п. Сами знаете - с Путиным как свяжешься...
День сдачи номера в редакции - это даже не горящий сумасшедший дом во время наводнения. Это, простите, за грубый натурализм, дизентерия во время полной непроходимости.
Вахтер сдерживает визитеров: пенсионеров, общественников, коробейников от "Орифлейма" и одиноких женщин из рубрики "Знакомства", секретарша стоит на коленях по телефону перед полиграфкомбинатом - пленки с номером снова задерживаются, редактор рвет, мечет, звонит, лишает премий и теряет макет, верстка свирепо кричит, чтобы не заходили и не мешали, журналисты с лицами сумасшедших гениев дописывают острейшие, злободневные, разящие наповал материалы о заготовке моркови и библиотечном конкурсе "Книжка для малышки". Даже директор на время отвлекается от сидения на форумах о бытовой технике и перлюстрации содержимого наших компьютеров. Самый большой вклад в энтропию вносит ответсек Олеся: ее кожаная, прожженная сигаретами куртка, мелькает одновременно во всех кабинетах. В зубах у нее карандаш, за одним ухом - сигарета, за другим - ручка, в руках - чашка, пепельница, бумаги и еще одна ручка. "Так! Как там тебя? Да! Ага! Это! Короче! У меня осталось вооот столько места (показывает пальцами, сколько). Идеально подходит стих. Есть же в городе какие-то поэты, есть же у них стихи о шахтерах. Я уже Костю послала в библиотеку. Найди - и ничего не хочу знать. Все! Идите все к черту и матери!". Через миг ее голос слышен уже из комнаты редактора: "Я поручила это мадам!" (мадам за глаза зовут меня, думают, что это очень обидное прозвище).
Шофер Костя привозит сборники местной поэтической группы "Мегафон", и я иду добывать жемчужины творчества. У меня в кабинете прячутся от редактора практикант Землеухов, написавший в статье о горноспасателях двенадцать раз слово "огнеборцы", и "производственник" Геллерт с похмелья. Я погружаюсь в парфюмированные воды местной поэзии. В сборнике строгое гендерное разделение: поэтессы пишут о томлении души и тела, поэты - о природе и выпивке. А о горняках - никто.
(К слову, жена предводителя поэтов, по совместительству директор школы, где учатся мои дети, с учениками-графоманами поступает так: вызывает к себе и начинает проникновенно: "Васичка, мне сказали, что ты пишешь. Это очень хорошо, Вася, очень. Не бросай. Я уже поговорила с МарьНиколавной и ОльгоПетровной, смело им все показывай, они дадут хороший совет. Ко мне приходи, Василий, я с удовольствием прочитаю и дам рецензию. Но если ты пойдешь запишешься в "Мегафон" (тяжелая пауза), то знай, Васька - прокляну!" Ну, а как еще могла бороться пожилая женщина против лириков-оккупантов ее кухни? Поубирай-ка каждую неделю следы "афинских ночей", на которых немолодые поэтессы истерично кокетничают, поэты обвиняют друг друга в гениальности и все при этом много пьют).
Итак, стихотворения про шахтеров я не нашла. Зато обнаружила за подписью поэта Голубцова стих Вознесенского. "Константиныч, - пробудила я от душевной летаргии Геллерта, - что Вы на это скажете?" "Скажу, что этот пегас необъезженный Голубцов - сволочь. Он мне три тысячи должен, а всем врет, что отдал, а я - забыл по пьяни". Забрал сборник и ушел писать разоблачительный фельетон про "Мегафон" и плагиаторов.
Ответная буря оказалась неожиданно мощной. Приходил ругаться председатель "Мегафона", доказывая, что стих этот он видел еще в черновом варианте и сам помогал Голубцову найти более точные образы и рифмы. Бил ладонью по столу, кричал, что в произведении есть ссылки на местные события и ругался "олигархическими выкормышами". Приходил его заместитель - режиссер местного народного театра Копылов. Долго смотрел в сборник Вознесенского издания 70-х годов, потом молча ушел. Примадонна "Мегафона" женщина-поэт-художник и штукатур Зинаида Дубодей тоже негодовала. В конце концов, Голубцова вычистили из "Мегафона" и Геллерт, понимая, что своих трех тысяч ему все равно не видать, описал это событие еще в одном фельетоне.
Говорили, что Голубцов свое исключение пережил стоически, но долго ходил по городу в своем обычном наряде (широкополая шляпа, плащ с поднятым воротником, тренировочные хлопковые подштанники и белые кроссовки серого цвета) и возмущался, что Вознесенский украл у него стих.
Потом в город приезжал президент и Голубцов сменил тему: "Прохожу я мимо мэрии, смотрю - президент со свитой, мэр со свитой, мэр и говорит президенту: "А вон идет наш известный поэт Голубцов". Разговорились". и т.д и т.п. Сами знаете - с Путиным как свяжешься...