О сословиях (старое)
"Мы - новая аристократия!", - говорит мне девушка из телевизора, и сильно при этом напоминает манерами тетю Раю из отдела "Пиво-воды". Я не верю этой девушке. Ну, а с другой стороны - что я знаю о nobllesse, кроме того, что оно оblige? Со мной нашего барина раз в жизни обсуждали, и то больше тридцати лет назад.
Было это на прадедовском хуторе, в мою там бытность превратившемся в дедову дачу. Лето, детство и авантюры под предводительством кузины Наташки. Однажды идем с очередной полулегальной экспедиции (лазили на заброшенное кладбище). Миновали хату местной 80-летней девушки легкого поведения по кличке "Полечка - не выпила нисколечко", дом почтальона деда Мити, вросшую в землю хату трех поколений дам по кличке Колхозные (фамилия их была Корпачёвы, просто они традиционно рожали детей от колхоза) и приближаемся в дому Егора Рыжего. "Светка, смотри, баба Яга вон на лавке сидит!", - шепчет басом Наташка, но я на хуторе бываю кажде лето и не верю в нечистую силу. "Сама ты Яга! Это БуклИха, мать бабы Моти". "Здрасьт, бабушка Буклиха!" - орет Наташка, вытянувшись, как преображенец на смотру. Древняя старуха, родоначальница всех Поддубовых этой деревни, ежится в своих плюшевых кацавейках и стеганых жилетах, шаркает ногами в валенках и открывает глаза. "Это вы чиих, деточки, будете?" Мы начинаем подробно обсказывать свое происхождение. Буклиха качает головой - не помнит. Мимо пробегавшая с кругом свежевзбитого масла баба Мотя распрямляет наше фамильное древо на пару поколений и старуха улыбается, уже как своим. "И далёко ж вы ходили?", - продолжает развлекать себя бабка. "На старое кладбище", - машет рукой Наташка. "Как ето, старое тама, за выгоном было, - машет Буклиха в противоположную сторону, - а тама новое, на нем ишшо до войны хоронили". Пожевав морщинами, она добавляет: "До нашего барина, значить, ходили". "До какого еще нашего барина", - Наташка в нашей семье считается ребенком настырным. "Не, не до вашего, ваш - сетенскОй, ды он тута и ня жил, у городе жил, а наш барин беднай был... Дюже хороший барин был. Мы с девками к няму у сад лазили, сядем и начнем страдания кричать, а он добрай, выйдет у плюшке такой лазоревай, гостинцу - яблоков даст, штоба значить не пели, а у нас у самих у саде белай налив, а мы все равно бярем. Милай барин был, только дюже смурной". Буклиха находится в том состоянии памяти, когда события пятиминутной давности и имена родных внуков вспоминаются не скоро и с трудом, а молодость стоит перед глазами, как живая. "Смурной, не вяселай, беднай. Не то што троицкий барин, тот богато жил, а красиваааай - белай, такой полнай и лицо круглая и румяная. Мы в Троицкое на мельницу ездили", - поясняет она нам. "А раз Ягорку Семёнихина там впоймали, он девок страмил, юбки им на голову задирал, а мы яво скрутили, портки сняли и прямо, откуда зярно сыпается, запхали. Оно ж больно лупить, полна жопа пашаницы ему была", - захихикала Буклиха и, прикрыв глаза, ушла в то лето, где работящая племенная девка Санька Буклова мстит безобразнику Егорке и троицкий румяный барин, проезжая мимо, дает себя рассмотреть со всех красивых сторон.
"Старая, а глупая, - бухтит Наташка, - барины плохие были". "Почему плохие? Она ж сказала, что добрый был, яблоками угощал, чтоб под окнами не орали". Наташка даже останавливается от такой политической близорукости: "Ты чо, сдурела? нам в школе говорили: они угнетали крестьян!"
Заходим в низкий прадедовский домик и Наталья вопит с порога: "Ба, а ты знаешь, что наша Светка дура?" "А кому я язык сейчас перцем намажу?", - уходит от вопроса бабушка. "Она говорит, что барины добрые бывают, а они народ угнетали. Ба, тебя угнетали помещики?" "Я в двадцатом родилась, какие еще помещики", - ворчит бабушка, не желая обсуждать классовые вопросы. "А если бы мы жили тогда - они бы нас угнетали! Поэтому сделали революцию", - но стихийный митинг прерван в самом зародыше бабулей: "Угнетешь тебя! Ты где снова вымазалась, у меня скоро руки от стирки отвалятся! Светка с тобой лазит, но приходит чистая!" Сестра корчит мне морды, но я далека от прозы жизни: в мечтах наш барин из Больших Сетей наконец приехал из города в свое заросшее сиренью имение, ныне СетенскУю восьмилетку... А я, преодолев все сословные преграды, никак не похожа на своих пра-пра - терпеливых, спокойных крестьянок в низко повязанных платках. В амазонке и цилиндре с газовым шарофом скачу я с зажиточным черноземным помещиком нуууу, положим, в гости к троицкому барину. Только одного не могу я понять - как полный, рыхлый, белый господин с красными щеками может быть красивым?
ПС. А наше "родовое гнездо" в Сетях после раскулачивания сначало было правлением, потом магазином.
Было это на прадедовском хуторе, в мою там бытность превратившемся в дедову дачу. Лето, детство и авантюры под предводительством кузины Наташки. Однажды идем с очередной полулегальной экспедиции (лазили на заброшенное кладбище). Миновали хату местной 80-летней девушки легкого поведения по кличке "Полечка - не выпила нисколечко", дом почтальона деда Мити, вросшую в землю хату трех поколений дам по кличке Колхозные (фамилия их была Корпачёвы, просто они традиционно рожали детей от колхоза) и приближаемся в дому Егора Рыжего. "Светка, смотри, баба Яга вон на лавке сидит!", - шепчет басом Наташка, но я на хуторе бываю кажде лето и не верю в нечистую силу. "Сама ты Яга! Это БуклИха, мать бабы Моти". "Здрасьт, бабушка Буклиха!" - орет Наташка, вытянувшись, как преображенец на смотру. Древняя старуха, родоначальница всех Поддубовых этой деревни, ежится в своих плюшевых кацавейках и стеганых жилетах, шаркает ногами в валенках и открывает глаза. "Это вы чиих, деточки, будете?" Мы начинаем подробно обсказывать свое происхождение. Буклиха качает головой - не помнит. Мимо пробегавшая с кругом свежевзбитого масла баба Мотя распрямляет наше фамильное древо на пару поколений и старуха улыбается, уже как своим. "И далёко ж вы ходили?", - продолжает развлекать себя бабка. "На старое кладбище", - машет рукой Наташка. "Как ето, старое тама, за выгоном было, - машет Буклиха в противоположную сторону, - а тама новое, на нем ишшо до войны хоронили". Пожевав морщинами, она добавляет: "До нашего барина, значить, ходили". "До какого еще нашего барина", - Наташка в нашей семье считается ребенком настырным. "Не, не до вашего, ваш - сетенскОй, ды он тута и ня жил, у городе жил, а наш барин беднай был... Дюже хороший барин был. Мы с девками к няму у сад лазили, сядем и начнем страдания кричать, а он добрай, выйдет у плюшке такой лазоревай, гостинцу - яблоков даст, штоба значить не пели, а у нас у самих у саде белай налив, а мы все равно бярем. Милай барин был, только дюже смурной". Буклиха находится в том состоянии памяти, когда события пятиминутной давности и имена родных внуков вспоминаются не скоро и с трудом, а молодость стоит перед глазами, как живая. "Смурной, не вяселай, беднай. Не то што троицкий барин, тот богато жил, а красиваааай - белай, такой полнай и лицо круглая и румяная. Мы в Троицкое на мельницу ездили", - поясняет она нам. "А раз Ягорку Семёнихина там впоймали, он девок страмил, юбки им на голову задирал, а мы яво скрутили, портки сняли и прямо, откуда зярно сыпается, запхали. Оно ж больно лупить, полна жопа пашаницы ему была", - захихикала Буклиха и, прикрыв глаза, ушла в то лето, где работящая племенная девка Санька Буклова мстит безобразнику Егорке и троицкий румяный барин, проезжая мимо, дает себя рассмотреть со всех красивых сторон.
"Старая, а глупая, - бухтит Наташка, - барины плохие были". "Почему плохие? Она ж сказала, что добрый был, яблоками угощал, чтоб под окнами не орали". Наташка даже останавливается от такой политической близорукости: "Ты чо, сдурела? нам в школе говорили: они угнетали крестьян!"
Заходим в низкий прадедовский домик и Наталья вопит с порога: "Ба, а ты знаешь, что наша Светка дура?" "А кому я язык сейчас перцем намажу?", - уходит от вопроса бабушка. "Она говорит, что барины добрые бывают, а они народ угнетали. Ба, тебя угнетали помещики?" "Я в двадцатом родилась, какие еще помещики", - ворчит бабушка, не желая обсуждать классовые вопросы. "А если бы мы жили тогда - они бы нас угнетали! Поэтому сделали революцию", - но стихийный митинг прерван в самом зародыше бабулей: "Угнетешь тебя! Ты где снова вымазалась, у меня скоро руки от стирки отвалятся! Светка с тобой лазит, но приходит чистая!" Сестра корчит мне морды, но я далека от прозы жизни: в мечтах наш барин из Больших Сетей наконец приехал из города в свое заросшее сиренью имение, ныне СетенскУю восьмилетку... А я, преодолев все сословные преграды, никак не похожа на своих пра-пра - терпеливых, спокойных крестьянок в низко повязанных платках. В амазонке и цилиндре с газовым шарофом скачу я с зажиточным черноземным помещиком нуууу, положим, в гости к троицкому барину. Только одного не могу я понять - как полный, рыхлый, белый господин с красными щеками может быть красивым?
ПС. А наше "родовое гнездо" в Сетях после раскулачивания сначало было правлением, потом магазином.