Ну не могут же, по мнению катыноведов, нацисты быть виновны!
К сожалению, на форуме сайта «The russian battlefield» не сохранилась ветка с обсуждением статьи «Ремигиуш Бежанек - живой профессор из немецкого эксгумационного списка». Поэтому даю ссылку на копию в кэше Гугла страницы 14 «Опрос: Кто убил поляков в Катыни?» Саму же статью на всякий случай копирую полностью. Отмечу только: цитируемое в конце статьи предположение Мухина сделано задолго до публикации на русском языке материалов, указывающих на подлинный ход событий и, на мой взгляд, даже несколько естественнее этого хода (не говоря уж о предположении, сделанном в статье).
Сергей Романов
(по материалам Алексея Памятных)
Дата размещения на сайте: 25.03.2008 | Обновлено: 09.05.2011
Все материалы в данной заметке предоставлены и переведены Алексеем Памятных.
Предлагаем вниманию посетителей отрывок из воспоминаний профессора Ремигиуша Бежанека «В веке двадцатом. Воспоминания и размышления» («Przez wiek XX. Wspomnienia i refleksje», Warszawa, 2006, s. 124-126; благодарим Эльжбету Рейф из Польского Красного Креста за предоставленную книгу):
===
Из периода немецкой оккупации стоит, быть может, вспомнить следующий эпизод моей биографии - пожалуй, единственный в своём роде - который даёт представление о методах немецкой пропаганды в катынском деле. После обнаружения массовых могил польских офицеров в катынском лесу оккупационные издания, выходившие в Генеральном Губернаторстве на немецком и польском языках, начали публиковать фамилии убитых офицеров - постепенно, по 20-30 фамилий в газете, причём для многих пронумерованных позиций указывалось: фамилия не установлена. Однажды, где-то в июне 1943 года, мой радомский шеф - областной инспектор Людвик Скурски - сообщил мне, что директор Болеслав Завадски из Люстрационного (инспекторского) отдела в Кракове информировал его по телефону, что «фамилия вашего заместителя опубликована в чёрной рамке». Не зная, о чём идет речь, и учитывая, что в условиях оккупации может произойти всё что угодно, инспектор Людвик Скурски спросил собеседника, не лучше ли в таком случае выслать меня подальше в район. Директор Завадский счёл это разумным. Когда Людвик Скурски сообщил мне об этом, никто из нас не знал, как быть. На всякий случай мы решили, что мне лучше не ночевать у себя.
На следующий день всё выяснилось: оказалось, что радомская «гадзинувка» [оккупационная газета на польском языке] опубликовала сообщение о моей смерти.
В газете в списке убитых была помещена следующая информация: «Подпор. Ремигиуш Хенрик Бежанек. При останках найдено удостоверение на право скидки на железной дороге для государственных чиновников». Эта формулировка, конечно, повторилась и во всех списках убитых, которые были опубликованы на Западе в работах о катынском преступлении. Кроме того, как я смог убедиться после войны в Женеве, моя фамилия оказалась и в картотеке Международного комитета Красного Креста, причём в картотеке было добавлено, что при останках найден деревянный мундштук для сигарет с вырезанной надписью «Козельск».
Размещение моей фамилии в списке убитых в Катыни причиняло мне во время оккупации немалые хлопоты. Многие приходили ко мне и говорили: «Поскольку тут привели неверную информацию, то и другие данные неверны, и вообще всё катынское дело - это вымысел немецкой пропаганды». Я тогда работал в Радоме, а поскольку как инспектора меня знали многие из радомского округа, история стала довольно известной. Возникло серьёзное опасение, что об этом может узнать и гестапо, особенно потому, что в кооперативных организациях работало некоторое количество немцев, знавших польский язык и доносивших о всём, что происходит у поляков, а тогда - как мы шутили - гестапо может подумать и о «приведении местности в соответствие с картой». Мне даже советовали сменить фамилию. Кончилось, однако, тем, что я взял давно накопившийся отпуск и на много недель исчез с горизонта Радома, а потом дирекция «Сполема» - когда история утихла - перевела меня на равноценную должность в Кракове.
Много лет меня беспокоил вопрос, как же так получилось, что моя фамилия оказалась в списке убитых в Катыни. Я выдумывал разные предположения. Информация в радомской газете гласила: «При останках найдено удостоверение чиновника на право скидки на железной дороге». До войны я был ассистентом Варшавского университета, но удостоверение не пропало, я его сохранил. Поскольку в списке убитых в Катыни я нашёл несколько фамилий людей, хорошо мне знакомых, самым правдоподобным объяснением представлялось то, что у кого-то из них могла быть моя визитная карточка, и в ситуации, когда невозможно было идентифицировать многие из останков, могли посчитать эту визитку как принадлежащую одному из таких трупов, так и возникла ошибка. Но оставалось неясным, откуда взялось служебное удостоверение. Я пообещал себе, что по окончании войны выберусь в бюро Польского Красного Креста, где должны были находиться найденные в катынских могилах предметы, чтобы посмотреть на свое служебное удостоверение, о котором сообщалось в газетах.
Наконец, уже через 20 с лишним лет после войны мне всё разъяснил активист аграрной партии, вице-председатель Высшей контрольной палаты Болеслав Галенза. Так вот, во время войны, когда были обнаружены могилы в Катыни, газеты публиковали фамилии жертв, по 20-30 позиций в очередных номерах газет. Многие хотели просмотреть сразу весь список, чтобы убедиться, есть ли там фамилии их близких: у многих были открытки 1939 года из Международного комитета Красного Креста с информацией о том, что данная особа находится в плену в Советском Союзе. Многие приходили в отделения ПКК с вопросом, можно ли просмотреть весь список, или выяснить, есть ли в списке конкретная особа. Но в отделениях ПКК полного списка жертв не было, и работающие там сотрудники предлагали - вероятно, по указанию немецких властей: «Сообщите, о ком идёт речь, и, как только получим данные, мы вас информируем». В такой ситуации некоторые из подпольных организаций рекомендовали вообще не ходить в отделения ПКК с подобными вопросами, поскольку из-за большого количества неидентифицированных останков сообщённая отделению ПКК информация о пребывании в Советском Союзе конкретного лица как военнопленного будет использована немцами - и через несколько дней фамилия данного человека появится в списке жертв.
Галенза рассказал мне, что на встрече нескольких партийных коллег в Радоме инспектор д-р Станислав Щётка предложил проверить это на каком-нибудь примере. Галенза и Щётка пошли в бюро ПКК в Радоме, и Щётка сообщил мою фамилию, поскольку - как он утверждал - с именем Ремигиуш наверняка нет другого такого человека. Когда в ПКК Щётку спросили о профессии Ремигиуша Бежанека, Щётка ответил, что тот был чиновником, поскольку ни он, ни Галенза не знали, где я работал до войны. И лишь после появления моей фамилии в списке они осознали, что поступили со мной по меньшей мере бестактно, подвергая меня опасности, поскольку я был известен - и если бы гестапо узнало о человеке, само существование которого опровергает то, о чем пишет пресса, оно могло бы «подладить местность к карте». Поэтому тем, кому пришло в голову проверить на мне правдивость пропаганды, стало стыдно от своего поступка, и они решили сохранить всё в тайне. Доктор Щётка, который, скорее всего, и был автором идеи, любил водку - и он выбрался в бюро ПКК, вероятно, в подпитии. Вскоре после войны, уже будучи профессором Познаньского университета, он трагически погиб, выпав из вагона поезда. А Галенза решился раскрыть тайну только спустя много лет после окончания войны, когда уже был на пенсии.
===
В том, что немцы в принципе могли что-то фальсифицировать, никто не сомневается. Но надо разобраться, является ли случай Бежанека доказательством факта фальсификации списков, либо же возможен вариант честной ошибки.
Вот упоминание Бежанека в одной из первичных немецких эксгумационных сводок (от 6.5.1943, ГАРФ ф. 7021, оп. 114, д. 34):
А вот Бежанек в списке Польского Красного Креста (ГАРФ ф. 7021, оп. 114, д. 35):
В первом случае упоминаются «визитные карточки», во втором - «визитка» (в ед. числе). Не исключено, что именно по визитке Бежанека, находившейся у кого-то из его знакомых, был неверно идентифицирован труп. Хотя в списке значится и чиновничье удостоверение на право скидки при проезде, неизвестна степень читаемости имени владельца удостоверения, поэтому нельзя утверждать, что немцы идентифицировали труп именно по этому документу, независимо от того, что писалось потом в газетах.
Как тогда объяснить историю Галензы? Можно предположить, что обращение знакомых Бежанека послужило для немцев подтверждением того, что в могиле находится именно его труп.
Таким образом, у нас есть хоть и гипотетическое, но вполне вероятное «невинное» объяснение казуса Бежанека. То есть он не может являться доказательством тезиса о фальсификации немцами эксгумационных списков.
То, что сам Бежанек считал своё появление в списке результатом пропаганды, не может являться аргументом - это лишь мнение самого Бежанека. Как показано выше, возможны различные интерпретации.
Случай Бежанека известен историкам. О нём упоминает Чеслав Мадайчик в статье в сборнике «Катынская драма» (М.: «Политиздат», 1991, с. 66):
===
Список казался достоверным. Однако уже в 1943 году было известно, что несколько приведенных в нём лиц было убито немцами или же, как, например, профессор Ремигиуш Бежанек (номер 1105), они оказались живыми.
===
Естественно, не обошли Бежанека стороной и «катынские ревизионисты». Юрий Мухин прекрасно показал, что из себя представляет их «историческая методология» («Антироссийская подлость», 2003, §443):
===
Но к сильным чертам немцев относят то, что они, дескать, никогда никакие документы не выбрасывают, а всё складывают в архивы. Расстреляв поляков, они лагерную документацию отправили в архив. А когда Гёббельс начал эту пропагандистскую битву, они её подняли из архива и на основе лагерных документов составили свои списки, но, возможно из-за спешки, не стали вникать, кого из числящихся в лагерной картотеке они действительно расстреляли, кого на тот момент в лагерях уже не было, а кто удрал. Поэтому и получилось, что у них в списках расстрелянных НКВД в 1940 г. под номером 1105 числится Р. Бежанек, а он на самом деле благополучно пережил и Катынский лагерь, и войну.
===
Как видите, буйная фантазия этого «исследователя» работает здесь на полную мощность.
Сергей Романов
(по материалам Алексея Памятных)
Дата размещения на сайте: 25.03.2008 | Обновлено: 09.05.2011
Все материалы в данной заметке предоставлены и переведены Алексеем Памятных.
Предлагаем вниманию посетителей отрывок из воспоминаний профессора Ремигиуша Бежанека «В веке двадцатом. Воспоминания и размышления» («Przez wiek XX. Wspomnienia i refleksje», Warszawa, 2006, s. 124-126; благодарим Эльжбету Рейф из Польского Красного Креста за предоставленную книгу):
===
Из периода немецкой оккупации стоит, быть может, вспомнить следующий эпизод моей биографии - пожалуй, единственный в своём роде - который даёт представление о методах немецкой пропаганды в катынском деле. После обнаружения массовых могил польских офицеров в катынском лесу оккупационные издания, выходившие в Генеральном Губернаторстве на немецком и польском языках, начали публиковать фамилии убитых офицеров - постепенно, по 20-30 фамилий в газете, причём для многих пронумерованных позиций указывалось: фамилия не установлена. Однажды, где-то в июне 1943 года, мой радомский шеф - областной инспектор Людвик Скурски - сообщил мне, что директор Болеслав Завадски из Люстрационного (инспекторского) отдела в Кракове информировал его по телефону, что «фамилия вашего заместителя опубликована в чёрной рамке». Не зная, о чём идет речь, и учитывая, что в условиях оккупации может произойти всё что угодно, инспектор Людвик Скурски спросил собеседника, не лучше ли в таком случае выслать меня подальше в район. Директор Завадский счёл это разумным. Когда Людвик Скурски сообщил мне об этом, никто из нас не знал, как быть. На всякий случай мы решили, что мне лучше не ночевать у себя.
На следующий день всё выяснилось: оказалось, что радомская «гадзинувка» [оккупационная газета на польском языке] опубликовала сообщение о моей смерти.
В газете в списке убитых была помещена следующая информация: «Подпор. Ремигиуш Хенрик Бежанек. При останках найдено удостоверение на право скидки на железной дороге для государственных чиновников». Эта формулировка, конечно, повторилась и во всех списках убитых, которые были опубликованы на Западе в работах о катынском преступлении. Кроме того, как я смог убедиться после войны в Женеве, моя фамилия оказалась и в картотеке Международного комитета Красного Креста, причём в картотеке было добавлено, что при останках найден деревянный мундштук для сигарет с вырезанной надписью «Козельск».
Размещение моей фамилии в списке убитых в Катыни причиняло мне во время оккупации немалые хлопоты. Многие приходили ко мне и говорили: «Поскольку тут привели неверную информацию, то и другие данные неверны, и вообще всё катынское дело - это вымысел немецкой пропаганды». Я тогда работал в Радоме, а поскольку как инспектора меня знали многие из радомского округа, история стала довольно известной. Возникло серьёзное опасение, что об этом может узнать и гестапо, особенно потому, что в кооперативных организациях работало некоторое количество немцев, знавших польский язык и доносивших о всём, что происходит у поляков, а тогда - как мы шутили - гестапо может подумать и о «приведении местности в соответствие с картой». Мне даже советовали сменить фамилию. Кончилось, однако, тем, что я взял давно накопившийся отпуск и на много недель исчез с горизонта Радома, а потом дирекция «Сполема» - когда история утихла - перевела меня на равноценную должность в Кракове.
Много лет меня беспокоил вопрос, как же так получилось, что моя фамилия оказалась в списке убитых в Катыни. Я выдумывал разные предположения. Информация в радомской газете гласила: «При останках найдено удостоверение чиновника на право скидки на железной дороге». До войны я был ассистентом Варшавского университета, но удостоверение не пропало, я его сохранил. Поскольку в списке убитых в Катыни я нашёл несколько фамилий людей, хорошо мне знакомых, самым правдоподобным объяснением представлялось то, что у кого-то из них могла быть моя визитная карточка, и в ситуации, когда невозможно было идентифицировать многие из останков, могли посчитать эту визитку как принадлежащую одному из таких трупов, так и возникла ошибка. Но оставалось неясным, откуда взялось служебное удостоверение. Я пообещал себе, что по окончании войны выберусь в бюро Польского Красного Креста, где должны были находиться найденные в катынских могилах предметы, чтобы посмотреть на свое служебное удостоверение, о котором сообщалось в газетах.
Наконец, уже через 20 с лишним лет после войны мне всё разъяснил активист аграрной партии, вице-председатель Высшей контрольной палаты Болеслав Галенза. Так вот, во время войны, когда были обнаружены могилы в Катыни, газеты публиковали фамилии жертв, по 20-30 позиций в очередных номерах газет. Многие хотели просмотреть сразу весь список, чтобы убедиться, есть ли там фамилии их близких: у многих были открытки 1939 года из Международного комитета Красного Креста с информацией о том, что данная особа находится в плену в Советском Союзе. Многие приходили в отделения ПКК с вопросом, можно ли просмотреть весь список, или выяснить, есть ли в списке конкретная особа. Но в отделениях ПКК полного списка жертв не было, и работающие там сотрудники предлагали - вероятно, по указанию немецких властей: «Сообщите, о ком идёт речь, и, как только получим данные, мы вас информируем». В такой ситуации некоторые из подпольных организаций рекомендовали вообще не ходить в отделения ПКК с подобными вопросами, поскольку из-за большого количества неидентифицированных останков сообщённая отделению ПКК информация о пребывании в Советском Союзе конкретного лица как военнопленного будет использована немцами - и через несколько дней фамилия данного человека появится в списке жертв.
Галенза рассказал мне, что на встрече нескольких партийных коллег в Радоме инспектор д-р Станислав Щётка предложил проверить это на каком-нибудь примере. Галенза и Щётка пошли в бюро ПКК в Радоме, и Щётка сообщил мою фамилию, поскольку - как он утверждал - с именем Ремигиуш наверняка нет другого такого человека. Когда в ПКК Щётку спросили о профессии Ремигиуша Бежанека, Щётка ответил, что тот был чиновником, поскольку ни он, ни Галенза не знали, где я работал до войны. И лишь после появления моей фамилии в списке они осознали, что поступили со мной по меньшей мере бестактно, подвергая меня опасности, поскольку я был известен - и если бы гестапо узнало о человеке, само существование которого опровергает то, о чем пишет пресса, оно могло бы «подладить местность к карте». Поэтому тем, кому пришло в голову проверить на мне правдивость пропаганды, стало стыдно от своего поступка, и они решили сохранить всё в тайне. Доктор Щётка, который, скорее всего, и был автором идеи, любил водку - и он выбрался в бюро ПКК, вероятно, в подпитии. Вскоре после войны, уже будучи профессором Познаньского университета, он трагически погиб, выпав из вагона поезда. А Галенза решился раскрыть тайну только спустя много лет после окончания войны, когда уже был на пенсии.
===
В том, что немцы в принципе могли что-то фальсифицировать, никто не сомневается. Но надо разобраться, является ли случай Бежанека доказательством факта фальсификации списков, либо же возможен вариант честной ошибки.
Вот упоминание Бежанека в одной из первичных немецких эксгумационных сводок (от 6.5.1943, ГАРФ ф. 7021, оп. 114, д. 34):
А вот Бежанек в списке Польского Красного Креста (ГАРФ ф. 7021, оп. 114, д. 35):
В первом случае упоминаются «визитные карточки», во втором - «визитка» (в ед. числе). Не исключено, что именно по визитке Бежанека, находившейся у кого-то из его знакомых, был неверно идентифицирован труп. Хотя в списке значится и чиновничье удостоверение на право скидки при проезде, неизвестна степень читаемости имени владельца удостоверения, поэтому нельзя утверждать, что немцы идентифицировали труп именно по этому документу, независимо от того, что писалось потом в газетах.
Как тогда объяснить историю Галензы? Можно предположить, что обращение знакомых Бежанека послужило для немцев подтверждением того, что в могиле находится именно его труп.
Таким образом, у нас есть хоть и гипотетическое, но вполне вероятное «невинное» объяснение казуса Бежанека. То есть он не может являться доказательством тезиса о фальсификации немцами эксгумационных списков.
То, что сам Бежанек считал своё появление в списке результатом пропаганды, не может являться аргументом - это лишь мнение самого Бежанека. Как показано выше, возможны различные интерпретации.
Случай Бежанека известен историкам. О нём упоминает Чеслав Мадайчик в статье в сборнике «Катынская драма» (М.: «Политиздат», 1991, с. 66):
===
Список казался достоверным. Однако уже в 1943 году было известно, что несколько приведенных в нём лиц было убито немцами или же, как, например, профессор Ремигиуш Бежанек (номер 1105), они оказались живыми.
===
Естественно, не обошли Бежанека стороной и «катынские ревизионисты». Юрий Мухин прекрасно показал, что из себя представляет их «историческая методология» («Антироссийская подлость», 2003, §443):
===
Но к сильным чертам немцев относят то, что они, дескать, никогда никакие документы не выбрасывают, а всё складывают в архивы. Расстреляв поляков, они лагерную документацию отправили в архив. А когда Гёббельс начал эту пропагандистскую битву, они её подняли из архива и на основе лагерных документов составили свои списки, но, возможно из-за спешки, не стали вникать, кого из числящихся в лагерной картотеке они действительно расстреляли, кого на тот момент в лагерях уже не было, а кто удрал. Поэтому и получилось, что у них в списках расстрелянных НКВД в 1940 г. под номером 1105 числится Р. Бежанек, а он на самом деле благополучно пережил и Катынский лагерь, и войну.
===
Как видите, буйная фантазия этого «исследователя» работает здесь на полную мощность.