"Теперь так мало греков в Ленинграде, что мы сломали Греческую церковь..."
Предлагаю вашему вниманию небольшую подборку фотографий, посвященную разрушению церквей в Ленинграде
Собор Введения во храм Пресвятой Богородицы при лейб-гвардии Семеновском полку. 1834-36. Архитектор К. А. Тон
1910-е
Весна 1933 г.
24 сентября 1934 г.
Церковь Священномученика Мирона при лейб-гвардии Егерском полку. 1849-1855. Архитектор К. А. Тон.
1900-е гг.
Разрушение Мирониевской церкви. 1935 г.
Церковь Благовещения Пресвятой Богородицы при лейб-гвардии Конном полку. 1844-1849. Архитектор К. А. Тон.
1900-е гг. Фото К. К. Буллы
Конец 1920-х гг.
Церковь Покрова Пресвятой Богородицы. 1789-1803. Архитектор И. Е. Старов.
1912 г. Фото К. К. Буллы.
1934 г.
Собор Феодоровской иконы Божией Матери. 1910-1914. Архитектор С. С. Кричинский.
1930-е
Церковь святителя Николая Чудотворца и благоверного князя Александра Невского при Императорском Палестинском обществе. (Николо-Барградский храм). 1913-1915. Архитектор С. С. Кричинский.
1910-е
Во время взрыва церкви. 1932.
Церковь Успения Пресвятой Богородицы (Спасо-Сенновская). 1753-1765. Архитектор А. В. Квасов.
После разборки куполов. 1961 г.
После взрыва. 1961 г.
Вывоз обломков. 1961 г.
Греческая церковь великомученика Дмитрия Солунского. 1861-1865. Архитектор Р. И. Кузьмин.
1962 г. Фото Кудрявцева.
И. Бродский. Остановка в пустыне
Теперь так мало греков в Ленинграде,
что мы сломали Греческую церковь,
дабы построить на свободном месте
концертный зал. В такой архитектуре
есть что-то безнадежное. А впрочем,
концертный зал на тыщу с лишним мест
не так уж безнадежен: это -- храм,
и храм искусства. Кто же виноват,
что мастерство вокальное дает
сбор больший, чем знамена веры?
Жаль только, что теперь издалека
мы будем видеть не нормальный купол,
а безобразно плоскую черту.
Но что до безобразия пропорций,
то человек зависит не от них,
а чаще от пропорций безобразья.
Прекрасно помню, как ее ломали.
Была весна, и я как раз тогда
ходил в одно татарское семейство,
неподалеку жившее. Смотрел
в окно и видел Греческую церковь.
Все началось с татарских разговоров;
а после в разговор вмешались звуки,
сливавшиеся с речью поначалу,
но вскоре -- заглушившие ее.
В церковный садик въехал экскаватор
с подвешенной к стреле чугунной гирей.
И стены стали тихо поддаваться.
Смешно не поддаваться, если ты
стена, а пред тобою -- разрушитель.
К тому же экскаватор мог считать
ее предметом неодушевленным
и, до известной степени, подобным
себе. А в неодушевленном мире
не принято давать друг другу сдачи.
Потом -- туда согнали самосвалы,
бульдозеры... И как-то в поздний час
сидел я на развалинах абсиды.
В провалах алтаря зияла ночь.
И я -- сквозь эти дыры в алтаре --
смотрел на убегавшие трамваи,
на вереницу тусклых фонарей.
И то, чего вообще не встретишь в церкви,
теперь я видел через призму церкви.
Когда-нибудь, когда не станет нас,
точнее -- после нас, на нашем месте
возникнет тоже что-нибудь такое,
чему любой, кто знал нас, ужаснется.
Но знавших нас не будет слишком много.
Вот так, по старой памяти, собаки
на прежнем месте задирают лапу.
Ограда снесена давным-давно,
но им, должно быть, грезится ограда.
Их грезы перечеркивают явь.
А может быть, земля хранит тот запах:
асфальту не осилить запах псины.
И что им этот безобразный дом!
Для них тут садик, говорят вам -- садик.
А то, что очевидно для людей,
собакам совершенно безразлично.
Вот это и зовут: "собачья верность".
И если довелось мне говорить
всерьез об эстафете поколений,
то верю только в эту эстафету.
Вернее, в тех, кто ощущает запах.
Так мало нынче в Ленинграде греков,
да и вообще -- вне Греции -- их мало.
По крайней мере, мало для того,
чтоб сохранить сооруженья веры.
А верить в то, что мы сооружаем,
от них никто не требует. Одно,
должно быть, дело нацию крестить,
а крест нести -- уже совсем другое.
У них одна обязанность была.
Они ее исполнить не сумели.
Непаханое поле заросло.
"Ты, сеятель, храни свою соху,
а мы решим, когда нам колоситься".
Они свою соху не сохранили.
Сегодня ночью я смотрю в окно
и думаю о том, куда зашли мы?
И от чего мы больше далеки:
от православья или эллинизма?
К чему близки мы? Что там, впереди?
Не ждет ли нас теперь другая эра?
И если так, то в чем наш общий долг?
И что должны мы принести ей в жертву?
первая половина 1966
Собор Введения во храм Пресвятой Богородицы при лейб-гвардии Семеновском полку. 1834-36. Архитектор К. А. Тон
1910-е
Весна 1933 г.
24 сентября 1934 г.
Церковь Священномученика Мирона при лейб-гвардии Егерском полку. 1849-1855. Архитектор К. А. Тон.
1900-е гг.
Разрушение Мирониевской церкви. 1935 г.
Церковь Благовещения Пресвятой Богородицы при лейб-гвардии Конном полку. 1844-1849. Архитектор К. А. Тон.
1900-е гг. Фото К. К. Буллы
Конец 1920-х гг.
Церковь Покрова Пресвятой Богородицы. 1789-1803. Архитектор И. Е. Старов.
1912 г. Фото К. К. Буллы.
1934 г.
Собор Феодоровской иконы Божией Матери. 1910-1914. Архитектор С. С. Кричинский.
1930-е
Церковь святителя Николая Чудотворца и благоверного князя Александра Невского при Императорском Палестинском обществе. (Николо-Барградский храм). 1913-1915. Архитектор С. С. Кричинский.
1910-е
Во время взрыва церкви. 1932.
Церковь Успения Пресвятой Богородицы (Спасо-Сенновская). 1753-1765. Архитектор А. В. Квасов.
После разборки куполов. 1961 г.
После взрыва. 1961 г.
Вывоз обломков. 1961 г.
Греческая церковь великомученика Дмитрия Солунского. 1861-1865. Архитектор Р. И. Кузьмин.
1962 г. Фото Кудрявцева.
И. Бродский. Остановка в пустыне
Теперь так мало греков в Ленинграде,
что мы сломали Греческую церковь,
дабы построить на свободном месте
концертный зал. В такой архитектуре
есть что-то безнадежное. А впрочем,
концертный зал на тыщу с лишним мест
не так уж безнадежен: это -- храм,
и храм искусства. Кто же виноват,
что мастерство вокальное дает
сбор больший, чем знамена веры?
Жаль только, что теперь издалека
мы будем видеть не нормальный купол,
а безобразно плоскую черту.
Но что до безобразия пропорций,
то человек зависит не от них,
а чаще от пропорций безобразья.
Прекрасно помню, как ее ломали.
Была весна, и я как раз тогда
ходил в одно татарское семейство,
неподалеку жившее. Смотрел
в окно и видел Греческую церковь.
Все началось с татарских разговоров;
а после в разговор вмешались звуки,
сливавшиеся с речью поначалу,
но вскоре -- заглушившие ее.
В церковный садик въехал экскаватор
с подвешенной к стреле чугунной гирей.
И стены стали тихо поддаваться.
Смешно не поддаваться, если ты
стена, а пред тобою -- разрушитель.
К тому же экскаватор мог считать
ее предметом неодушевленным
и, до известной степени, подобным
себе. А в неодушевленном мире
не принято давать друг другу сдачи.
Потом -- туда согнали самосвалы,
бульдозеры... И как-то в поздний час
сидел я на развалинах абсиды.
В провалах алтаря зияла ночь.
И я -- сквозь эти дыры в алтаре --
смотрел на убегавшие трамваи,
на вереницу тусклых фонарей.
И то, чего вообще не встретишь в церкви,
теперь я видел через призму церкви.
Когда-нибудь, когда не станет нас,
точнее -- после нас, на нашем месте
возникнет тоже что-нибудь такое,
чему любой, кто знал нас, ужаснется.
Но знавших нас не будет слишком много.
Вот так, по старой памяти, собаки
на прежнем месте задирают лапу.
Ограда снесена давным-давно,
но им, должно быть, грезится ограда.
Их грезы перечеркивают явь.
А может быть, земля хранит тот запах:
асфальту не осилить запах псины.
И что им этот безобразный дом!
Для них тут садик, говорят вам -- садик.
А то, что очевидно для людей,
собакам совершенно безразлично.
Вот это и зовут: "собачья верность".
И если довелось мне говорить
всерьез об эстафете поколений,
то верю только в эту эстафету.
Вернее, в тех, кто ощущает запах.
Так мало нынче в Ленинграде греков,
да и вообще -- вне Греции -- их мало.
По крайней мере, мало для того,
чтоб сохранить сооруженья веры.
А верить в то, что мы сооружаем,
от них никто не требует. Одно,
должно быть, дело нацию крестить,
а крест нести -- уже совсем другое.
У них одна обязанность была.
Они ее исполнить не сумели.
Непаханое поле заросло.
"Ты, сеятель, храни свою соху,
а мы решим, когда нам колоситься".
Они свою соху не сохранили.
Сегодня ночью я смотрю в окно
и думаю о том, куда зашли мы?
И от чего мы больше далеки:
от православья или эллинизма?
К чему близки мы? Что там, впереди?
Не ждет ли нас теперь другая эра?
И если так, то в чем наш общий долг?
И что должны мы принести ей в жертву?
первая половина 1966