Человеки, кедровка и Жадность.
Не спалось. вспомнилось. написалось.
Восточные Саяны. Зимний вечер в таежной деревушке, в которой из ста дворов жилых осталось два, да с десяток домов с пустыми окнами темнеют на снегу в отдалении. Необыкновенная тишина, низкие звезды, ярко чернеет на снегу река, она здесь не замерзает.
Мы, приехав вдвоем с хозяином нежилого, но крепкого дома ждем утра. Скорее дымит, чем греет печка, света в деревне никогда не было, керосинка добавляет копоти, но гасить ее и спать еще рано.
Анатолий, так зовут моего собеседника, мужик лет под пятьдесят, охотник со стажем, почти равным возрасту, только в ПОХе (Промыслово- Охотничье Хозяйство) официально отработал восемнадцать лет, до перестроечной его кончины, рассказывает о деревне, тайге, забавных и не очень случаях.
Несколько историй «почище Войны и мира будут». Вот одна из них.
Было это в семидесятые. Мне было тогда лет двадцать, было у меня с десяток въючных лошадей, летом я зарабатывал тем, что сопровождал геологов, а осенью, до начала охотничьего сезона, помогал шишкарям. Так у нас называли тех, кто заготавливает кедровый орех. Помогал тем, что вывозил на лошадях орех из тайги, к месту, куда могла подъехать машина. Обычно за работу я брал из пяти кулей ореха один. И мне хорошо и им облегчение. Тем более шишкари, как водится, не всю добычу сдавали, а часть, которую прятали, считай для них бесплатную, на горбу сильно- то не вывезешь, дальше, чем до машины конторской, нести надо. Там бывало, я и больше за услуги брал.
И вот иду я как то по тайге, лошади в поводу, дай думаю, крюк сделаю, посмотреть надо на склон один, там медведи обычно ложатся на зиму, есть следы, нет. Слышу, шум такой, большая видимо бригада заехала, а участок то мой, охотничий и знаю, что здесь никому под заготовку площади не выделялись. Дай, думаю, узнаю, кто такой оравой стал.
А надо рассказать о технологии заготовки ореха. Обычно заезжает бригада человек пять-семь. Ставят стан, или стойбище с балаганом, если временно, некоторые постоянные и зимовейку заранее соорудят. Навес, типа кухни и второй, под шишку, амбар или лабаз какой-нибудь под орех и сам цех - немудрящий набор инструментов - барабан да грохот. Барабан еще шелушилкой называют, чурка с ручкой как у колодца, гвоздями утыканная, стоит в корыте, шишка попадает между ней и стенкой, раздавливается и на пол уже не шишка, а орех да шелуха падают. Потом их в грохот насыпают, это сито такое, к суку подвешенное, через сито орех с мелочью высыпается, а шелуха не влазит, потом только отвеять остается, но это в тайге не все делают, и хлопотно и вес, если на сдачу уменьшать не охота. Теперь понял, почему сито грохотом называется? Представь полмешка орехов на железе шоркается -шум такой.
Вот и считай - два человека с колотом по тайге ходят, шишку бъют, один на шелушилке, один на грохоте, а еще там носить, варить, помогать. Пять-шесть человек, бригада, самое то.
Подхожу, значит, я к шуму, смотрю - гора шишек с шалаш размером, сидит парень постарше и поздоровей меня (Анатолий тоже надо сказать не маленький, за метр восемьдесят и немного за сто, без живота), одной рукой барабан крутит, а другой грохот качает. В отдалении, на помосте, мешков двенадцать ореха лежит.
Здороваемся, знакомимся, Николай его зовут. Гговорю: Я думал тут такая бригада стоит, а ты один столько шуму делаешь. Остальные в тайге, шишку бъют? Не, говорит, -один я, некогда мне с тобой разговаривать, работать надо, ты вон, чай попей да не отвлекай. Ну сварил я чай, позвал его, отдохни, говорю, да поговорим хоть.
Ну, он мне и говорит, один я работаю, другие угнаться не могут, а че я их кормить буду? Машина должна двадцать пятого -двадцать седьмого октября прийти, наготовить двести кулей у меня план.
Я говорю, тебе вывезти до места могу, а там, километра полтора-два будет, по тайге-то это не по дороге, один мешок из пяти мой. Да ты че, говорит, совсем штоли? Я тут не разгибаюсь, и сразу тебе столько? Давай хоть один из двадцати. Не говорю, не хочешь, как хочешь. И ушел по своим делам.
Следующий раз примерно через неделю туда завернул. Подхожу, шум стоит почти такой же, мешков штук сорок-пятьдесят , наверное, на помосте, гора шелухи, да и шишек прибавилось. Когда он все успевает, думаю. Ну, пьем чай, разговариваем. Продукты говорит, кончаются, а ехать некогда, в план не успеваю. Спрашиваю: А куда сдавать орех будешь? В город повезешь, на рынок? Нет, говорит, пошлю в Москву, че я, дурак, здесь по дешевке отдавать, а там у меня сестра двоюродная официанткой работает, сдам через нее.
-Так куда тебе столько денег?
-Эх, Толя, молодой ты еще, не понимаешь. Вот ты в Москве. У тебя денег несколько тысяч. (Даже не знаю, с чем сравнить это сейчас. Тогда, при обычной зарплате рублей в сто и отсутствии побочных заработков за тысячу рублей можно было купить ящиков пятнадцать водки или небольшой дом в городе, мотоцикл «Восход» стоил чуть больше ста рублей - авт.).
Заходишь в ресторан на Арбате, заказываешь что хочешь, знакомишься, ну, правда тебе говорю, с любой девушкой, живешь там неделю, отдыхаешь как человек. Потом приезжаешь домой с покупками, подарками, нужными вещами и еще на жизнь остается. Может машину или дом возьму. Ну ладно, я согласен, давай - десять мешков вывозишь -один твой. Не, говорю, не согласен. Хочешь, я тебе историю расскажу.
Пошли мы как то пару лет назад на охоту. Стали у ручья лагерем. Живем, охотимся. Заметил я, что кедровка все время над нами шнырь-шнырь, туда-сюда. Она ж на зиму ореха много заготавливает. Думаю, как много она его носит. Ну, стоим два дня, три, она все летает. Встал как-то утром, подмораживает уже, развел костер. Сижу, чай варю. Кедровка эта прилетела, и прямо возле меня на сучки-дрова села. Я ей -кыш! Она на меня так одним глазом взглянула, че-то чивкнула, сидит. Я ее пальцем отодвинул, покосилась она, сидит, нахохлилась, на меня косится. Ну сиди, думаю, грейся, дров хватает. Она вдруг, раз и кверху лапами. Ну е-мое. Поднимаю, а в ней весу -как в воробъе, один пух. Совсем отощала.
Полез я тогда на склон, в камни, куда она летала. Смотрю там расщелина, вниз-вбок идет и сужается. Кричу парням, дайте палку, дали они мне, тычу, чувствую ореха много, а щель узкая. Залез я сбоку, а там расщелина заканчивается каменным мешком, с одной стороны открытым. И ореха мы оттуда больше четырех мешков взяли. Кедровка сверху бросала, орех в мешок падал, а она щель наполнить не могла. Не ела, не пила, все таскала. Так и сдохла, план не сделав.
Не договорились мы с ним об условиях, а мне уже сезон охотничий начинать надо. Уехал я.
Где то в середине октября проезжал снова в тех краях, уже берлоги намечать, чтоб зимой медведя добывать. Подъезжаю, шум уже потише, мешков больше ста на помосте. Коля похудевший работает. Сели чай пить, на бруснике заваренный. Чем говорю, питаешься -то? Отвечает -на орехи смотреть уже не могу, неделю только их и ем. До вечера работаю, потом полночи орехи грызу. Еще пятьдесят мешков заготовить надо. Ну поговорили мы с ним, оставил я хлеба, еще какой то харч у меня был. Ухожу, а он говорит. Давай Толя, согласен я. Четыре мешка моих, один твой. Не, отвечаю. Я уже этот сезон закончил, коней отпустил. Мне специально в деревню возвращаться, коней ловить надо. Если хочешь - давай пополам, сколько вывезу -половина моя. Отказался он.
В конце месяца собаки погнали зверя, я за ними. Загнали в те места примерно, стрЕлил я его, еду. Смотрю -мешок ореха лежит. Пошел за ним, второй. Развернулся, подъезжаю к стану. Тишина. Дымок из шалаша идет. Николай вышел, худой, одни глаза блестят. Поздоровались. Че говорю, мешки то валяются? Д а сил говорит, нету. Первые - то я до места доносил, а сейчас несу-несу, он падает, а поднять не могу, за другим возвращаться приходится, чтоб с помоста взять, на себя забросить. Давай говорит, согласен я напополам, не пропадать же тут. Все чаще я твою кедровку вспоминаю.
Попили мы чай, оставил ему мяса и говорю - не могу я уже вывозить. У меня сезон начался. Бросай ты все, выходи, весной вернешься, никуда твой орех не денется. Покачал он головой, на том и расстались.
На ноябрьские праздники поехал я с дядькой на медведя в те места. Добыли его, нагрузили лошадей, едем. Снежок уже лежит. Говорю я дядьке, давай завернем, здесь стан один есть, чай сварим. Заворачиваем, подъезжаем. Ну думаю, уехал он уже давно. Тишина. Снег не тронут. Дымка нет. Захожу в шалаш, а там Коля лежит, кашляет. Каким- то брезентом укрылся. Просит - забери меня отсюда. Куда ж я говорю, тебя заберу, сами пешком идем, лошади загружены. Ну, попили чай, дал я ему бульона, думаю, спасть человека надо. Положил на мясо медвежью шкуру, чтоб не замерз, поднял его. А веса в нем - килограмм тридцать! Голова, как у ребенка, маленькая, одни глаза. Мослы торчат. Высох весь, скукожился. Здоровей меня был. Привязал его к торбам, чтоб не свалился. Доехали ночью до деревни. Мать его глухариным бульоном отпаивала.
Утром вызвали фельдшера. Он посмотрел, сразу вызвал санитарный самолет, у нас в Тунгуске аэропорт был. Увез я его туда, самолет в Шелехов улетел.
Примерно через неделю-две поехал я в город, что- то сдавать, заехал в Шелеховскую больницу, какие- то вещи он оставил. А мне и говорят: Умер он на следующий день. Крайняя степень истощения.
Вот с тех пор я и понял. Не надо себя загонять, и торопиться не надо. Ни деньги, ни работа никакая не стоят того. И ты не торопись, а то будешь как та кедровка, которая по сторонам посмотреть не могла, себя и загнала. А орех хороший был, отборный, кедровки плохой не берут.
Восточные Саяны. Зимний вечер в таежной деревушке, в которой из ста дворов жилых осталось два, да с десяток домов с пустыми окнами темнеют на снегу в отдалении. Необыкновенная тишина, низкие звезды, ярко чернеет на снегу река, она здесь не замерзает.
Мы, приехав вдвоем с хозяином нежилого, но крепкого дома ждем утра. Скорее дымит, чем греет печка, света в деревне никогда не было, керосинка добавляет копоти, но гасить ее и спать еще рано.
Анатолий, так зовут моего собеседника, мужик лет под пятьдесят, охотник со стажем, почти равным возрасту, только в ПОХе (Промыслово- Охотничье Хозяйство) официально отработал восемнадцать лет, до перестроечной его кончины, рассказывает о деревне, тайге, забавных и не очень случаях.
Несколько историй «почище Войны и мира будут». Вот одна из них.
Было это в семидесятые. Мне было тогда лет двадцать, было у меня с десяток въючных лошадей, летом я зарабатывал тем, что сопровождал геологов, а осенью, до начала охотничьего сезона, помогал шишкарям. Так у нас называли тех, кто заготавливает кедровый орех. Помогал тем, что вывозил на лошадях орех из тайги, к месту, куда могла подъехать машина. Обычно за работу я брал из пяти кулей ореха один. И мне хорошо и им облегчение. Тем более шишкари, как водится, не всю добычу сдавали, а часть, которую прятали, считай для них бесплатную, на горбу сильно- то не вывезешь, дальше, чем до машины конторской, нести надо. Там бывало, я и больше за услуги брал.
И вот иду я как то по тайге, лошади в поводу, дай думаю, крюк сделаю, посмотреть надо на склон один, там медведи обычно ложатся на зиму, есть следы, нет. Слышу, шум такой, большая видимо бригада заехала, а участок то мой, охотничий и знаю, что здесь никому под заготовку площади не выделялись. Дай, думаю, узнаю, кто такой оравой стал.
А надо рассказать о технологии заготовки ореха. Обычно заезжает бригада человек пять-семь. Ставят стан, или стойбище с балаганом, если временно, некоторые постоянные и зимовейку заранее соорудят. Навес, типа кухни и второй, под шишку, амбар или лабаз какой-нибудь под орех и сам цех - немудрящий набор инструментов - барабан да грохот. Барабан еще шелушилкой называют, чурка с ручкой как у колодца, гвоздями утыканная, стоит в корыте, шишка попадает между ней и стенкой, раздавливается и на пол уже не шишка, а орех да шелуха падают. Потом их в грохот насыпают, это сито такое, к суку подвешенное, через сито орех с мелочью высыпается, а шелуха не влазит, потом только отвеять остается, но это в тайге не все делают, и хлопотно и вес, если на сдачу уменьшать не охота. Теперь понял, почему сито грохотом называется? Представь полмешка орехов на железе шоркается -шум такой.
Вот и считай - два человека с колотом по тайге ходят, шишку бъют, один на шелушилке, один на грохоте, а еще там носить, варить, помогать. Пять-шесть человек, бригада, самое то.
Подхожу, значит, я к шуму, смотрю - гора шишек с шалаш размером, сидит парень постарше и поздоровей меня (Анатолий тоже надо сказать не маленький, за метр восемьдесят и немного за сто, без живота), одной рукой барабан крутит, а другой грохот качает. В отдалении, на помосте, мешков двенадцать ореха лежит.
Здороваемся, знакомимся, Николай его зовут. Гговорю: Я думал тут такая бригада стоит, а ты один столько шуму делаешь. Остальные в тайге, шишку бъют? Не, говорит, -один я, некогда мне с тобой разговаривать, работать надо, ты вон, чай попей да не отвлекай. Ну сварил я чай, позвал его, отдохни, говорю, да поговорим хоть.
Ну, он мне и говорит, один я работаю, другие угнаться не могут, а че я их кормить буду? Машина должна двадцать пятого -двадцать седьмого октября прийти, наготовить двести кулей у меня план.
Я говорю, тебе вывезти до места могу, а там, километра полтора-два будет, по тайге-то это не по дороге, один мешок из пяти мой. Да ты че, говорит, совсем штоли? Я тут не разгибаюсь, и сразу тебе столько? Давай хоть один из двадцати. Не говорю, не хочешь, как хочешь. И ушел по своим делам.
Следующий раз примерно через неделю туда завернул. Подхожу, шум стоит почти такой же, мешков штук сорок-пятьдесят , наверное, на помосте, гора шелухи, да и шишек прибавилось. Когда он все успевает, думаю. Ну, пьем чай, разговариваем. Продукты говорит, кончаются, а ехать некогда, в план не успеваю. Спрашиваю: А куда сдавать орех будешь? В город повезешь, на рынок? Нет, говорит, пошлю в Москву, че я, дурак, здесь по дешевке отдавать, а там у меня сестра двоюродная официанткой работает, сдам через нее.
-Так куда тебе столько денег?
-Эх, Толя, молодой ты еще, не понимаешь. Вот ты в Москве. У тебя денег несколько тысяч. (Даже не знаю, с чем сравнить это сейчас. Тогда, при обычной зарплате рублей в сто и отсутствии побочных заработков за тысячу рублей можно было купить ящиков пятнадцать водки или небольшой дом в городе, мотоцикл «Восход» стоил чуть больше ста рублей - авт.).
Заходишь в ресторан на Арбате, заказываешь что хочешь, знакомишься, ну, правда тебе говорю, с любой девушкой, живешь там неделю, отдыхаешь как человек. Потом приезжаешь домой с покупками, подарками, нужными вещами и еще на жизнь остается. Может машину или дом возьму. Ну ладно, я согласен, давай - десять мешков вывозишь -один твой. Не, говорю, не согласен. Хочешь, я тебе историю расскажу.
Пошли мы как то пару лет назад на охоту. Стали у ручья лагерем. Живем, охотимся. Заметил я, что кедровка все время над нами шнырь-шнырь, туда-сюда. Она ж на зиму ореха много заготавливает. Думаю, как много она его носит. Ну, стоим два дня, три, она все летает. Встал как-то утром, подмораживает уже, развел костер. Сижу, чай варю. Кедровка эта прилетела, и прямо возле меня на сучки-дрова села. Я ей -кыш! Она на меня так одним глазом взглянула, че-то чивкнула, сидит. Я ее пальцем отодвинул, покосилась она, сидит, нахохлилась, на меня косится. Ну сиди, думаю, грейся, дров хватает. Она вдруг, раз и кверху лапами. Ну е-мое. Поднимаю, а в ней весу -как в воробъе, один пух. Совсем отощала.
Полез я тогда на склон, в камни, куда она летала. Смотрю там расщелина, вниз-вбок идет и сужается. Кричу парням, дайте палку, дали они мне, тычу, чувствую ореха много, а щель узкая. Залез я сбоку, а там расщелина заканчивается каменным мешком, с одной стороны открытым. И ореха мы оттуда больше четырех мешков взяли. Кедровка сверху бросала, орех в мешок падал, а она щель наполнить не могла. Не ела, не пила, все таскала. Так и сдохла, план не сделав.
Не договорились мы с ним об условиях, а мне уже сезон охотничий начинать надо. Уехал я.
Где то в середине октября проезжал снова в тех краях, уже берлоги намечать, чтоб зимой медведя добывать. Подъезжаю, шум уже потише, мешков больше ста на помосте. Коля похудевший работает. Сели чай пить, на бруснике заваренный. Чем говорю, питаешься -то? Отвечает -на орехи смотреть уже не могу, неделю только их и ем. До вечера работаю, потом полночи орехи грызу. Еще пятьдесят мешков заготовить надо. Ну поговорили мы с ним, оставил я хлеба, еще какой то харч у меня был. Ухожу, а он говорит. Давай Толя, согласен я. Четыре мешка моих, один твой. Не, отвечаю. Я уже этот сезон закончил, коней отпустил. Мне специально в деревню возвращаться, коней ловить надо. Если хочешь - давай пополам, сколько вывезу -половина моя. Отказался он.
В конце месяца собаки погнали зверя, я за ними. Загнали в те места примерно, стрЕлил я его, еду. Смотрю -мешок ореха лежит. Пошел за ним, второй. Развернулся, подъезжаю к стану. Тишина. Дымок из шалаша идет. Николай вышел, худой, одни глаза блестят. Поздоровались. Че говорю, мешки то валяются? Д а сил говорит, нету. Первые - то я до места доносил, а сейчас несу-несу, он падает, а поднять не могу, за другим возвращаться приходится, чтоб с помоста взять, на себя забросить. Давай говорит, согласен я напополам, не пропадать же тут. Все чаще я твою кедровку вспоминаю.
Попили мы чай, оставил ему мяса и говорю - не могу я уже вывозить. У меня сезон начался. Бросай ты все, выходи, весной вернешься, никуда твой орех не денется. Покачал он головой, на том и расстались.
На ноябрьские праздники поехал я с дядькой на медведя в те места. Добыли его, нагрузили лошадей, едем. Снежок уже лежит. Говорю я дядьке, давай завернем, здесь стан один есть, чай сварим. Заворачиваем, подъезжаем. Ну думаю, уехал он уже давно. Тишина. Снег не тронут. Дымка нет. Захожу в шалаш, а там Коля лежит, кашляет. Каким- то брезентом укрылся. Просит - забери меня отсюда. Куда ж я говорю, тебя заберу, сами пешком идем, лошади загружены. Ну, попили чай, дал я ему бульона, думаю, спасть человека надо. Положил на мясо медвежью шкуру, чтоб не замерз, поднял его. А веса в нем - килограмм тридцать! Голова, как у ребенка, маленькая, одни глаза. Мослы торчат. Высох весь, скукожился. Здоровей меня был. Привязал его к торбам, чтоб не свалился. Доехали ночью до деревни. Мать его глухариным бульоном отпаивала.
Утром вызвали фельдшера. Он посмотрел, сразу вызвал санитарный самолет, у нас в Тунгуске аэропорт был. Увез я его туда, самолет в Шелехов улетел.
Примерно через неделю-две поехал я в город, что- то сдавать, заехал в Шелеховскую больницу, какие- то вещи он оставил. А мне и говорят: Умер он на следующий день. Крайняя степень истощения.
Вот с тех пор я и понял. Не надо себя загонять, и торопиться не надо. Ни деньги, ни работа никакая не стоят того. И ты не торопись, а то будешь как та кедровка, которая по сторонам посмотреть не могла, себя и загнала. А орех хороший был, отборный, кедровки плохой не берут.