Два мира.
Оригинал взят у sogenteblx в Два мира.
Отголоски глобального социального раскола внутри одной страны. Почти 100 лет прошло.
Два послевоенных диалога.
Первый:
Лето 1945 года. Марсель. Разговор репатриационной комиссии и полковника Русской Армии П.Л. Цырас-Мрозовича.
-Когда вы уехали за границу?
-11 ноября 1920 года из Крыма.
-С Врангелем?
-С генералом Врангелем.
-Значит, вы старый враг России!
-России? Нет!
-Ну все равно, революционной России.
-Тоже нет.
-Почему же вы эмигрировали из России?
-Из России? Нет. России не существует.
-А мы кто же?
-Не знаю. Укажите мне на карте, где написано слово Россия. Везде только четыре буквы: СССР.
-Ну так это только пишется, а Россия как была раньше, так и теперь.
-Значит, СССР только одна видимость?
-Кем вы были в России?
-Царский полковник.
-А в немецкой армии?
-Я был в Русском корпусе в Сербии унтер-офицером.
-Как? Русский полковник и немецкий унтер-офицер?
-Нас в корпусе в Сербии было до 60 процентов офицеров, и многие полковники шли за рядовых. В корпусе я в третий раз взял в руки винтовку.
-Как так?
-Китайский поход и военное училище, потом Гражданская война, где начал тоже с рядового, а теперь эта.
-А как вы жили за границей? На бриллианты?
-На бриллианты? У меня их было столько же, как и у вас.
-Я живу на жалование.
-И я жил так же. Офицеры в царской России были бедным сословием. Мы получали в два раза меньше, чем получаете вы.
-Что же заставляло вас служить?
-Как что? А любовь к делу! За границей было всяко: и хорошо, и плохо. Начал с грузчика, потом устроился много лучше. Жить можно было.
-Почему вы не вернулись в Россию? Многие из офицеров поступили в Красную армию и занимали высокие посты,
-Да. Но не знаю, живы ли они теперь, а я жив.
-Знаете графа Игнатьева?
-Ну, знаете, не все же графы Игнатьевы! Взявши одно направление, менять его не следует. Получится измена. Вы присягали?
-Да. Мы давали торжественное обещание.
-Ну и я присягал. Это побольше всяких обещаний. Присягал Государю Императору и России. А теперь ни Его, ни России нет.
-Как нет? А что же мы? Наша Родина?
-Не знаю. Повторяю, на картах России нет, а стоят четыре буквы СССР.
-Россия как была, так и осталась. Ничего не изменилось в ней.
-Ну это как сказать. Бросьте пропаганду. Меня не переубедите.
-Хотите ехать в Россию?
-Боже сохрани! Не хочу!
-Что же вы хотите делать?
-Уйду в монастырь и буду молиться Богу.
-Бога нет.
-Ну это тоже как сказать, Поживете с мое, будете говорить иначе.
Второй:
Казак из-под Барилоче
В пресс-центр Выставки достижений СССР в Буэнос-Айресе, первого масштабного мероприятия после падения режима аргентинской военной хунты, вошел высокий, седой, подтянутый человек. «Кто тута у вас главный, господа?» - спросил он с тем характерным говором, которым еще и сейчас изъясняются на юге России. Фрикативное «г» забивало все остальные звуки, а гласные выпевались округло и мелодично. Хотя сам человек меньше всего навевал мысли о гармонии: все в нем было крепким, узловатым, твердым. Загорелое до красноты, до цвета мореного дуба, лицо, изрезанное глубокими морщинами, и впрямь - кора дерева. Черные, огромные и тяжелые, как корни, ручищи выпирали из тесных рукавов застегнутой на все пуговицы белой рубашки. Сила в нем ощущалась невероятная, медвежья.
- Я к вам из-под самого Барилоче приехал, - сказал он в ответ на мое приветствие. - Полторы тыщи верст гнал. Серафим Луговой меня кличут, казак Усть-Хоперской станицы, слыхивал о такой? Мабуть, и нет уж станицы-то, извели вместе с казачеством, сукины дети?
Незабудкины, пастельных тонов, глазки казака смотрели недобро и внимательно.
Догадавшись, что собеседник мой из «тех» казаков и в России года с двадцатого не бывал, начал я что-то мямлить насчет возрождения казачества под материнской опекой Советской власти. Что мне было положено по должности, то и мямлил. А вот существует ли до сих пор станица Усть-Хоперская, не знал, поскольку никогда в те края не заглядывал. Вообще, с фактами и аргументами было бедновато. Кстати, вспомнилось, что в годы Великой Отечественной формировались на Дону и на Кубани казачьи дивизии…
- Ну, ты мне про вторую германскую не гутарь шибко-то, - с кривой, нехорошей усмешечкой прервал меня Серафим Луговой. - Про неё мне и самому всё ведомо. На первую-то по годам не вышло мне иттить, а в Гражданскую и во вторую германскую я вас, краснопузых сволочей, христопродавцев, рубал! Ай, знатно рубал…
Сжав огромный жуткий кулачище, казак Луговой показал, как именно он рубал «краснопузых».
Потом, поняв, что наговорил лишнего, быстро свернул беседу.
- Добре, кубыть, пойду. Поглядел я на вас и вот што скажу: были вы голытьбой, голытьбою и остались, - громко сказал он, стоя в дверях. - Нету в вас корня… Меня, вот, выкинули с Дону, как сорную траву с поля, а я и здеся хозяйством оброс. Хутор у меня свой, земли шешнадцать гектаров… Сеялки-веялки, машины всякие… Кони, скот, - все есть. И правильно я вас рубал. Вас куда ни пусти - везде один разор. Бессмысленные вы люди…
Ушел, не прощаясь, смачно хлопнув дверью напоследок.
Отголоски глобального социального раскола внутри одной страны. Почти 100 лет прошло.
Два послевоенных диалога.
Первый:
Лето 1945 года. Марсель. Разговор репатриационной комиссии и полковника Русской Армии П.Л. Цырас-Мрозовича.
-Когда вы уехали за границу?
-11 ноября 1920 года из Крыма.
-С Врангелем?
-С генералом Врангелем.
-Значит, вы старый враг России!
-России? Нет!
-Ну все равно, революционной России.
-Тоже нет.
-Почему же вы эмигрировали из России?
-Из России? Нет. России не существует.
-А мы кто же?
-Не знаю. Укажите мне на карте, где написано слово Россия. Везде только четыре буквы: СССР.
-Ну так это только пишется, а Россия как была раньше, так и теперь.
-Значит, СССР только одна видимость?
-Кем вы были в России?
-Царский полковник.
-А в немецкой армии?
-Я был в Русском корпусе в Сербии унтер-офицером.
-Как? Русский полковник и немецкий унтер-офицер?
-Нас в корпусе в Сербии было до 60 процентов офицеров, и многие полковники шли за рядовых. В корпусе я в третий раз взял в руки винтовку.
-Как так?
-Китайский поход и военное училище, потом Гражданская война, где начал тоже с рядового, а теперь эта.
-А как вы жили за границей? На бриллианты?
-На бриллианты? У меня их было столько же, как и у вас.
-Я живу на жалование.
-И я жил так же. Офицеры в царской России были бедным сословием. Мы получали в два раза меньше, чем получаете вы.
-Что же заставляло вас служить?
-Как что? А любовь к делу! За границей было всяко: и хорошо, и плохо. Начал с грузчика, потом устроился много лучше. Жить можно было.
-Почему вы не вернулись в Россию? Многие из офицеров поступили в Красную армию и занимали высокие посты,
-Да. Но не знаю, живы ли они теперь, а я жив.
-Знаете графа Игнатьева?
-Ну, знаете, не все же графы Игнатьевы! Взявши одно направление, менять его не следует. Получится измена. Вы присягали?
-Да. Мы давали торжественное обещание.
-Ну и я присягал. Это побольше всяких обещаний. Присягал Государю Императору и России. А теперь ни Его, ни России нет.
-Как нет? А что же мы? Наша Родина?
-Не знаю. Повторяю, на картах России нет, а стоят четыре буквы СССР.
-Россия как была, так и осталась. Ничего не изменилось в ней.
-Ну это как сказать. Бросьте пропаганду. Меня не переубедите.
-Хотите ехать в Россию?
-Боже сохрани! Не хочу!
-Что же вы хотите делать?
-Уйду в монастырь и буду молиться Богу.
-Бога нет.
-Ну это тоже как сказать, Поживете с мое, будете говорить иначе.
Второй:
Казак из-под Барилоче
В пресс-центр Выставки достижений СССР в Буэнос-Айресе, первого масштабного мероприятия после падения режима аргентинской военной хунты, вошел высокий, седой, подтянутый человек. «Кто тута у вас главный, господа?» - спросил он с тем характерным говором, которым еще и сейчас изъясняются на юге России. Фрикативное «г» забивало все остальные звуки, а гласные выпевались округло и мелодично. Хотя сам человек меньше всего навевал мысли о гармонии: все в нем было крепким, узловатым, твердым. Загорелое до красноты, до цвета мореного дуба, лицо, изрезанное глубокими морщинами, и впрямь - кора дерева. Черные, огромные и тяжелые, как корни, ручищи выпирали из тесных рукавов застегнутой на все пуговицы белой рубашки. Сила в нем ощущалась невероятная, медвежья.
- Я к вам из-под самого Барилоче приехал, - сказал он в ответ на мое приветствие. - Полторы тыщи верст гнал. Серафим Луговой меня кличут, казак Усть-Хоперской станицы, слыхивал о такой? Мабуть, и нет уж станицы-то, извели вместе с казачеством, сукины дети?
Незабудкины, пастельных тонов, глазки казака смотрели недобро и внимательно.
Догадавшись, что собеседник мой из «тех» казаков и в России года с двадцатого не бывал, начал я что-то мямлить насчет возрождения казачества под материнской опекой Советской власти. Что мне было положено по должности, то и мямлил. А вот существует ли до сих пор станица Усть-Хоперская, не знал, поскольку никогда в те края не заглядывал. Вообще, с фактами и аргументами было бедновато. Кстати, вспомнилось, что в годы Великой Отечественной формировались на Дону и на Кубани казачьи дивизии…
- Ну, ты мне про вторую германскую не гутарь шибко-то, - с кривой, нехорошей усмешечкой прервал меня Серафим Луговой. - Про неё мне и самому всё ведомо. На первую-то по годам не вышло мне иттить, а в Гражданскую и во вторую германскую я вас, краснопузых сволочей, христопродавцев, рубал! Ай, знатно рубал…
Сжав огромный жуткий кулачище, казак Луговой показал, как именно он рубал «краснопузых».
Потом, поняв, что наговорил лишнего, быстро свернул беседу.
- Добре, кубыть, пойду. Поглядел я на вас и вот што скажу: были вы голытьбой, голытьбою и остались, - громко сказал он, стоя в дверях. - Нету в вас корня… Меня, вот, выкинули с Дону, как сорную траву с поля, а я и здеся хозяйством оброс. Хутор у меня свой, земли шешнадцать гектаров… Сеялки-веялки, машины всякие… Кони, скот, - все есть. И правильно я вас рубал. Вас куда ни пусти - везде один разор. Бессмысленные вы люди…
Ушел, не прощаясь, смачно хлопнув дверью напоследок.