Смута Новейшего Времени 4
Председатель горсовета Члеников, промахиваясь дрожащим пальцем, звонил в воинскую часть.
- Кто это? Снегирёв? Ты-то мне и нужен. Пришли батальон черте-что в городе происходит.
- Не могу, - сказал Снегирёв, - в баню идём.
- Какая к чёрту баня?! Бунтуют у меня!
- Ну и что? - злорадно сказал Снегирёв. - Помнишь, я машину тёсу у тебя просил, ты мне что сказал? А?
- Снегирёв! Я жаловатся буду! Я до обкома дойду! Нет у меня тёсу!
- А у меня солдаты тоже люди.
- Снегирёв, пойми, нет у меня тёсу, нет!.. Ну, ладно, дам я тебе два кубометра!
С треском вылетела дверь в кабинете и сшибла Членикова на пол.
Из окон исполкома полетели стулья и пишущие машинки. Вследза ними, вздымая снежную пыль, попадали депутаты трудящихся. В пробежавших по переулку товарищей в нижнем белье с восторгом признали начальника милиции и первого секретаря горкома.
Рассеяв власть, жители бросились к магазинам. Ваня и Аркаша хохотали, любуясь упразднением порядка: стихия была друзьям по сердцу.
И вдруг толпу, мчавшую мимо похитителя головы, повело, и она замерла, уставившись на Ваню и Аркашу.
Оба смутились.
Город смотрел и видел бессмертные дорогие черты того, кто поднял Россию на дыбы.
- Он! - истерически закричала учительница начальных классов. - И щека перевязана, чтобы не схватили ищейки!
Буря оваций грянула на площади перед сельпо. Раздались крики: «Ильич с нами!».
- Аркаша, пора уходить.
- Затопчут Вань. Речь скажи для виду.
Ваня залез на пивную бочку. Говорить речи ему часто не приходилось, всего дважды в качестве последнего слова.
- Товарищи! - загремел его могучий голос. - Да, я воскрес. Пора навести порядок...
(«Картавь, картавь, Ванька, затопчут!» -- шипел Аркаша).
...И мы наведём погядок. Наш габочий погядок. К чёгту милицию и пгокугатугу! Долой следственные ог'ганы! Мы можем жить без надсмотгщиков. И будем жить без них, дагмоедов.
- А вытрезвиловки закроем, Владимир Ильич?
- Конечно!
- А водка точно дешевле будет? - недоверчиво спросил мужик в шапке-ушанке.
- 50 копеек бутылка.
- Ура-а-а! - гремела площадь, спугивая галок и голубей.
Так в резолюции, составленной Аркашей, и записали.
К вечеру на ногах никто не стоял. Воспользовавшись новым положением дел, Ваня и Аркаша (теперь комиссар по иностранным делам) проникли в сберкассу и вышли с чемоданом купюр.
Неделю торжествовали. Ваня подписал множество декретов, один другого вольготнее. Трое местных интеллигентов подсунули декрет о свободе печати. Чмотанов подмахнул. «Голоколамская правда» вышла с новым названием «Ленинская правда», с огромным объявлением «Ильич с нами!» и большим портретом Вани Чмотанова.
Съели месячный запас продуктов. На Ваню легло бремя власти. Робкие, постучались к нему первые ходоки.
- Тово, Володимер Ильич, распорядились бы, чтоб пища была. Бедствуем мы немного. Хлеб сырой, консервы... Нельзя ли насчёт картофелю.
Ваня открыл партраспределитель и кормил город ещё неделю. Кончились табак и водка. Скыто начало зреть народное возмущение.
* * *
Тяжёлый бой измотал Слепцова и Глухих. Генералы равные по выучке, образованию и броневой мощи, не могли одолеть друг друга. В дивизиях нашлись герои, бросавшиеся под танки противника с гранатой.
Лес горел. Местное население ушло в партизаны. Москва молчала.
Генералы бросили в бой последние резервы.
* * *
Горечь и раздражение накапливались в Ванином сердце.
- Побеспокоил прах-то, вот он меня и бередит, - думал Чмотанов. - Кто же это мог быть? Раз с дырочкой - значит не Ленин, Дзержинский бы этого не допустил... Неизвестный вождь?
Остатки праха Ваня сунул в кожаный чемоданчик и, не предупредив охрану, ушёл из дому.
Чемоданчик жёг, оттягивал руку. Ваня вышел на торговую площадь. Ларьки, лабазы... Двое шагнули навстречу - в дрожащих руках зажаты смятые рублёвки, глаза бессмысленные:
- Третьим будешь?
«Не узнают... »
Ваня кивнул.
Пили из горлышка, нюхали корочку, отплёвывались. Ванины собутыльники ожили, стали веселее.
- Халтуришь? - осклабился один, тыча пальцем в чемодан.
- Раскрой, посмотрим, - гаркнул третий, протягивая лапищу к ручке.
- Идите вы к...! - Ваня подхватил чемоданчик и зашагал по незнакомой улице. Двое тащились сзади, грозились, улюлюкали.
Ваня сворачивал за углы, торопился и незаметно оказался в поле. Суковатые телеграфные столбы тянулись под гору, гудели провода. Двое не отставали. По твёрдому насту Ваня выбрался на косогор, спустился в балочку.
Дальше Ваня помнил всё очень смутно.
Он побывал в одной деревне, в другой. Оглядывался - сзади всё время кто-то шёл - и Чмотанов устремлялся дальше. Во рту горело.
«Самогон пили, не водку, - тупо подумал Ваня. - Жульё».
Вечерело, когда он обнаружил, что сидит на смёрзшейся горке земли. Вокруг - вкривь и вкось деревянные кресты. У ног - неглубокая яма, головешки. На дне ржавая лопата. Ваня шагнул в могилу и начал копать. Поначалу ему казалось, что нужно выкопать клад. Потом Ваня осознал, что он сидит на краю ямы, держа в руках столичную свою добычу.
- Бедный, бедный! - причитал Чмотанов. Он встал на колени, из угла могилы выкатился ещё череп, другой, третий...
- И в каждом - дырочка... - коснеющим языком констатировал Чмотанов, рассматривая черепа.
Столичный прах затерялся среди прочих.
Над всеми ними Ваня насыпал маленький холмик.
Затем он шёл, сшибая кресты и размахивая руками. У горизонта стыла бледная вечерняя заря.
* * *
...Чмотанов очнулся в избушке, освящённой пятнадцатисвечёвой лампочкой. Ветхий лысый дед в латаной-перелатанной жилетке стоял у самодельной книжной полки. Пятьдесят пять томов в одинаковых переплётах и несколько рваных брошюрок с буквой ять в заголовках - вот и вся библиотека.
- Возвгащение блудного сына, - картавил старичок, стягивая с Чмотанова заляпанное грязью пальто. - Прошу, батенька, садитесь. Сейчас будем пить чай! А вы, действительно, случайно не... в некотогом годе не годственник мне? Внешнее сходство есть, и довольно большое...
Чмотанов таращил глаза, силился понять: «Картавит, отроду лет сто».
Дед возился у электроплитки, сердился:
- Опять пегегогела! Ну, ничего, мы это починим. Но каковы кгохобогы: столько тугбин постгоено, и до сих пор эне'гия - четыге копейки киловатт. Никакой пенсии не хватает. И опять выход один - нелегальное положение.
Дед ловко вставил проволочку в счётчик, тот перестал крутится, а плитка занялась малиновым огнём.
Пили чай. Дед толковал о дружке своём Сашке, который живёт в Америке, и, как и раньше, ни хрена не понимает в мировой политике.
- Сто лет пгожил, а ума не нажил. Так и не понял, за что его из Госсии выпегли.
«На что намекает?» - недоумевал Ваня и осторожно спросил:
- А ты, дедок, чем занимаешся?
- Бегегу кладбище, это меня устгаивает. Пенсия полностью плюс загплата. Летом подгабатываю, стогожу сено на лугу. Дело это мне знакомое издавна... Вы скажете - есть дела и поважнее. Лет пятьдесят назад я бы с вами согласился, а сейчас, батенька, увольте. Вы пейте чай, не то остынет. Так вот, заботы были не малые, здоговьишко пошатнулось, суета вокгуг, доктога заде'гали, а я их стгасть не люблю. В Госсии меня всегда тянет уйти в подполье. И я в одно пгекгасное утго ушёл из дому. Совсем как г'аф Толстой. Несколько лет жил инкогнито. Писал, думал... К сожалению, ничего не могу показать, на полке этого нет, хганю в укгомном месте. Так вот. Когда спохватился - было поздно: товагищи всё уже гешили за меня. Появление было бы пгосто не уместно... Я занялся своим здоговьем. Изучал йогу, пегестал читать газеты - кгугом твогилось что-то непонятное... Изгедка пегеписывался с Сашей, мы знаем дгуг дгуга ещё с гимназии. В общем, не стоит и вспоминать, что было - того уже не вегнёшь...
Ваня впился в очертания стариковской тени... Голова, плечи... До ужаса знакомые... Тень зашевелилась... Буднично зазвенел о блюдце стакан...
Руки у Вани задрожали в нервном тике...
* * *
...Очнулся он в избе у Маняши, с мокрым полотенцем на лбу. Помнил только одно: как он шёл, перебирая руками колья плетня, а в небе висел колдовский серпик луны, и зелёные огни - парой - светились позади в темноте, - глаза не то собаки, не то волка...
* * *
Настал день, когда Ваню Чмотанова разбудил невнятный гул и ропот. Он выглянул в окно. Площадь запрудили голокомчане. Мялись, переговаривались, ждали выхода вождя. Было двенадцать часов.
Чмотанов почувствовал нехорошее и подумал: не позвонить ли в милицию? С досадой вспомнил он о поспешной и непродуманной ликвидации следственных органов.
- Ванюшка! Что-то будет?! - пугалась Маня, стоя у окна в полотняной ночной рубахе.
Вбежал, тяжело дыша, единственный комиссар Аркаша.
- Ванька! - кричал он. - Беги! Бить будут!
- То есть как?
Зазвенело стекло в отдалённом конце зала заседания.
Ропот толпы усилился. Ваня спешно натягивал штаны. Из нижнего этажа слышались мощные удары в дверь.
- Пора говорить с народом, - решительно сказал Ваня.
Он вышел на крыльцо горсовета. Толпа онемела. Так привычен был дорогой образ, что в пору повернуть обратно и терпеть.
- Товарищи!! - гаркнул Чмотанов. - Что привело вас сюда? Почему вы не на своих родных фабриках и заводах? Они принадлежат вам, ступайте работать!
- Курева нету, - юродиво заныли в толпе.
- Жратвы мало! - басом рявкнула баба в грязном тулупе.
- То есть как мало? - грозно спросил Ваня. - Что, так уж всё и слопали?
Толпа утвердительно засопела.
- Можно сказать, нету пищи, Владимир Ильич! - бойко крикнул инженер игольного комбината.
Ваня растерялся. Все долго помолчали.
- Вы б позвонили в центр, пусть эшелон пришлют! - посоветовали бабы.
- Накорми, накорми! - разгуживалась толпа. - Пять тысяч нас здесь, сотвори чудо, чтоб ещё и запас остался! Твои мы, в столицу пойдём, если б надо.
- Иль не веришь нам?! - прорвался вперёд плотник номер один. - Да, я за тебя... руку отрублю! Хошь?
- Отруби, - бессмысленно сказал Ваня.
Плотник крякнул, побледнел и вынул топор.
- Товарищи! - плачущим голосом сказал он. - Вот, для родного Ильича руки не пожалею!..
Стало тихо. Плотник поднялся на крыльцо и поплевал на ладони. И положил правую руку на перила крыльца. Потом подумал и положил левую. Высоко над головой лучший плотник занёс блеснувшее лезвие - жахнув - ударил. И промахнулся.
Толпа крякнула, ничего не поняв, и присела. Плотник упал в безсознательном состоянии.
- Виданное ли дело - людей калечить! - заголосили бабы, а пуще всех визжала красавица Полина, жена плотника.
- Ай, какой мастер был! Ай, где ж теперь заработка возьмёт! Ай, гроба дрянного сколотить не сможет!
- Действительно, чтой-то очень странно, товарищ начальник, - сказал рослый парень в спортивном костюме. - Вот лежали вы, где положено, и вдруг у нас в городе объявляетесь, народ смущаете...
В доме напротив горсовета с треском распахнулось окно, и по пояс высунулся распостранитель Босяков.
- Да здравствует Ленин! - провозгласил он на всю площадь.
- Скотина! - заорали в толпе. Метко брошенный ком стылой земли ударил Босякова в лоб. С воем отвалился он внутрь помещения.
- А вот я думаю... что, если... - начал спортсмен и, не договорив о своём намерении, ударил Чмотанова в ухо. Толпа перекрестилась.
В ушах Вани поднялся колокольный трезвон.
«...в ухо?..» - запаздывая, проявлялось в сознании самозванца. Инстинктивно он уклонился от второго удара, и кулак молодца врезался в дубовую двухметровую стойку, подпиравшую козырёк крыльца. Она запела, как струна, и вылетела из пазов.
Крыльцо с грохотом упало и завалило Чмотанова. Публика протрезвела.
- Эх, променяли кукушку на ястреба! - заплакали голокомчане и бросились разбирать доски. Ваню вытащили полузадохшегося, посиневшего. Откачивали. Спортсмена деловито дубасили станционные грузчики.
В дверях новенького финского своего домика показался, держась за косяк, лектор Босяков с перевязанной головой.
- Я же говорил, - плаксиво начал он, - что никакого воскресения быть не может: физика, партия и правительство учат нас...
- А тебя мы поучим! - заревели голокомчане. Босякова повалили и топтали ногами.
Чмотанов охнул раз и затих. Его понесли на руках.
Шли мрачные.