Все о том же
Как я уже писал, многоуважаемый afranius выложил в своем ЖЖ текст, написанный им по моей просьбе для журнала "Знание - сила" и опубликованный в №11 оного журнала за этот год (см. http://afranius.livejournal.com/120702.html#cutid1). Следуя его примеру, я сделал то же самое со своим собственным текстом, написанным для той же подборки (http://bbzhukov.livejournal.com/41092.html).
Логично было бы вынести на суд ЖЖ-читателей и текст нашего третьего подельника - kak022. Но по некоторым сугубо личным соображениям он не хочет этого делать в своем ЖЖ. Однако не возражает против того, чтобы я выложил его текст в своем.
Что я и делаю. Текст приводится в версии, напечатанной в журнале.
Пропадающий интерес
Константин Корчагин, кандидат физико-математических наук
Одним из главных лозунгов недавних российских реформ было требование эффективности. Эффективностью предлагалось мерить всё и вся, от музеев и заповедников до тюрем и колоний. Не составляла исключения и научная работа - причем в данном случае инициатива во многом исходила от самого научного сообщества, недовольного тем, что в советской науке «пряники» все чаще доставались не «за дело», а «за место». Казалось, стоит лишь начать оценивать действительный вклад ученого - и результаты польются широким потоком. Примером должна была стать организация науки в развитых странах Запада и в первую очередь - технология грантового финансирования научных исследований, т. е. выделение денег под конкретные исследования, желательно - на конкурсной основе.
С тех почти уже легендарных времен прошло почти два десятилетия. Российские ученые изрядно поднаторели в добывании грантов (в том числе и зарубежных), а многие приобрели опыт работы в иностранных и международных исследовательских учреждениях. Между тем, ожидаемого «золотого дождя» результатов по-прежнему не видно: удельный вес российской науки в мире за эти годы даже снизился и продолжает снижаться*. Впрочем, мировая фундаментальная наука, по мнению самого научного сообщества, тоже переживает не лучшие времена.
Почему же разумный на первый взгляд подход упорно не приносит желаемых результатов? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо разобраться, чем деятельность ученого принципиально отличается от работы токаря или крановщика.
Поди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что
Научная деятельность принадлежит к области спонтанности человеческого духа, вознаграждением за которую служит сам ее результат, а не блага, в обмен на него получаемые. В этом смысле она принадлежит к тому же классу занятий, что и изобретательство, и художественное творчество. Плодотворная работа в науке опирается на потребность человека в ней, наличие у него научного интереса - который невозможно стимулировать извне никакими коврижками. Занятие наукой для настоящего ученого - не столько средство удовлетворения общественной нужды в новых знаниях (за которое общество должно его вознаграждать), сколько само по себе награда, за которую он порой сам готов идти на определенные издержки (что и отразил язвительный анекдот начала 90-х: «Сотрудники нашего института не получают зарплату уже полгода, но все равно продолжают работать... - А плату за вход брать не пробовали?»).
Мы, конечно, помним времена, когда предполагалось что всякий работник должен относиться к своему труду именно так, а отсутствие такого энтузиазма следовало расценивать как некую моральную неполноценность. Не будем говорить ни о лицемерии этого требования, ни о стоящей за ним системе эксплуатации. Нам сейчас важно другое: может быть, и в самом деле было бы неплохо, если бы шофер, кассир, типограф или дворник получали удовольствие от самого процесса своего труда, но если нет - не страшно. Мы знаем, что все эти и многие другие важные и нужные работы могут успешно выполнять люди, видящие в них лишь источник средств к существованию. А вот успешно заниматься наукой только ради денег - невозможно. И вот почему.
К деятельности человека всегда побуждает некая вставшая перед ним проблема - будь то добыча пищи (если он голоден) или преодоление преграды - если ему нужно попасть на другой берег реки или, скажем, на Луну. И здесь одно из двух: либо подобную задачу уже кто-то решал, и люди знают, как это делать, - либо соответствующий способ придется придумывать. Способ, придуманный однажды, потом может быть воспроизведен множество раз, ему можно научить и научиться. Мало того - можно прибегнуть к услугам другого человека, уже владеющего этим способом, каким-то образом побудив его (попросив, заставив, заплатив и т. д.) решить эту чужую для него проблему. Вот эта-то «повторительная» деятельность и может быть оптимизирована - поскольку заранее известно, что надо делать для достижения требуемого результата, а что - излишне.
Но если способ решения проблемы неизвестен, ее невозможно переложить ни на крепостного, ни на наемного специалиста - ни тот, ни другой просто не поймут, чего от них хотят. Лишь человек, ощущающий эту проблему как свою собственную, как часть своего существа, может увидеть тот или иной способ ее решения. После чего, конечно, найденное решение можно будет изложить в виде рецепта, доступного для воспроизведения кем угодно.
Но для того, чтобы проблема действительно стала «своей», мало ее таковой объявить. Оказывается, исследователь должен не только понимать проблему, но и более или менее ясное видеть невозможность препятствия - то, что само его наличие есть признак какого-то существенного непонимания.
Так Максвелл, выстраивая свои уравнения, обнаружил нарушение принципа непрерывности электрического тока. Это привело его к догадке о дополнительной составляющей - знаменитом «токе смещения», из которой следовало существование электромагнитных волн, открытых впоследствии Герцем. В других случаях основой для решения проблемы становятся факты. Согласно аэродинамической теории, при движении летательного аппарата со скоростью выше звуковой коэффициент лобового сопротивления обращался в бесконечность, т. е. такое движение невозможно. Однако это положение опровергалось каждой пулей и артиллерийским снарядом, скорость которых была заведомо выше звуковой. Это противоречие привело к пересмотру теории, что и позволило в конце концов решить проблему сверхзвукового движения.
Такое видение проблемы в принципе невозможно внедрить извне: если оно у кого-то имеется, то основная часть дела уже сделана и дальше остаются лишь технические проблемы; если же им не обладает никто - то что же «внедрять»?
На первый взгляд наука (по крайней мере, фундаментальная - но о другой мы и не говорим), в отличие от искусства и изобретательства, не создает того, чего прежде не было, а лишь устанавливает то, что есть, «читает книгу Реальности». И что мешает обществу стимулировать ученого читать из этой книги не по одной страничке в день, а по две? Но оказывается, язык, на котором написана эта книга, не просто неизвестен - он, по сути, создается в процессе ее чтения. И создается тем, кто уже в некотором смысле знает, что он хочет в ней вычитать, кому это интересно. (Само понятие интереса заключает в себе парадокс: человек уже знает нечто о том, чего он не знает.) Лишь в глазах такого заинтересованного исследователя маловразумительные значки начинают складываться в слова и фразы. (Некоторой поверхностной аналогией процесса познания может служить головоломка типа «загадочный рисунок»: до некоторого момента человек не может увидеть спрятанную в переплетении линий картинку, а увидав, уже не может понять, как он ее раньше не видел.) С другой стороны, переживание внутренней несообразности имеющегося знания, неуютность от собственного непонимания и есть источник интереса - мотивации, которая побуждает человека к научному поиску.
Когда эффективность неэффективна
Можно возразить, что реальная научная деятельность успешно организуется с помощью денежных вливаний: известны примеры создания целых отраслей науки практически на пустом месте. Это действительно так - просто то, что мы обычно называем «научной деятельностью», помимо собственно разрешения загадок природы обычно включает в себя огромное количество работы сугубо технической, пусть даже весьма изощренной и требующей высокой квалификации, деятельности. Именно эту, не замечаемую за блеском идей инженерную работу стимулируют инвестиции в науку. Характерный признак таких работ - огромные списки соавторов в статьях, основой для которых служат результаты, полученные на высокотехнологичном оборудовании, особенно в таких областях как физика высоких энергий (ускорительные эксперименты) или физика плазмы.
Может, здесь собака и зарыта? Если уж мы не можем стимулировать генерацию идей - давайте организуем эффективную систему отбора и поощрения хотя бы этой стороны науки. Такую, чтобы человек с идеей мог получить средства на ее проверку и публикацию. Именно эту задачу и призвана была решить система грантов: приходи со своими мыслями, умные люди тебя оценят, если идея стоит того, тебе предоставят финансирование - и развивай свои идеи себе удовольствие и обществу на пользу! «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать».
Последствия этого, казалось бы, абсолютно разумного подхода может оценить всякий, кто знает положение дел в современном кинематографе - области, далекой от науки, но тоже требующей крупных затрат при негарантированном результате. Несообразно большую долю сегодняшнего кино составляют всевозможные «римейки», экранизации популярных комиксов и даже компьютерных игр - то есть вариации на тему того, что однажды уже было создано и оказалось успешным. Причина проста: кино - это индустрия, а в индустрии рисковать не принято. Владельцы (а тем более - распорядители) больших денег стремятся вкладывать их в то, что даст прибыль более-менее наверняка.
То же самое происходит и в науке. Грантополучатель должен регулярно отчитываться - по ходу исследования и особенно в конце его, - что деньги он не прокутил-прогулял, а потратил на получение доброкачественного научного результата. Поскольку от «грантовой истории» исследователя или коллектива зависит их возможность получать гранты и впредь, а грантодающей организации, в свою очередь, надо иметь свидетельства эффективности своей работы. Обычно исследователь предпочитает не рисковать и подстраивает свои заявки под ожидания экспертного сообщества. Самая большая смелость, на которую может решиться лаборатория, - подать заявку на финансирование уже выполненной работы и затем потратить эти деньги на выполнение следующей, надеясь в случае успеха профинансировать за счет ее результатов опять-таки следующие. Но это всего лишь перенос риска: возможность провала текущего грантования обменивается на перспективу оказаться без темы для гранта в следующий период.
Но если даже исследователь готов рискнуть и просит финансирование для завиральной с виду идеи - его остановят не желающие полагаться на его самоуверенность эксперты грантодателя. Им-то уж точно нет никакого резона ставить под сомнение свою профессиональную компетентность, рекомендуя проект, который может оказаться провальным. (Это неплохо описано в знаменитом памфлете С. Н. Паркинсона «Закон Паркинсона в научных исследованиях».) Посредством грантовой системы идея эффективности «с черного хода» проникает в сердцевину научной деятельности - и встает-таки на ее пути.
В итоге темы работ все больше определяются не научным интересом ученых, а сложившимися традициями исследований либо наоборот - текущей научной модой. Это приводит к неожиданному парадоксу: по мнению некоторых наблюдателей, при сосуществовании грантовой и административной систем финансирования науки последняя оказывается более результативной - хотя она дает множеству «бездельников» возможность отлынивать от своих служебных обязанностей. Но это окупается тем, что действительно мотивированные научные сотрудники получают для реализации своего научного интереса время, которое было бы у них отобрано, работай они в рамках более «эффективной» грантовой науки. Лауреат Нобелевской премии по физике 1982 года «за теорию критических явлений в связи с фазовыми переходами» К. Дж. Вильсон как-то признался, что его разработка теории ренормгруппы и критических индексов удалась лишь потому, что он имел возможность работать в течение пяти лет, не будучи обязан даже что-либо регулярно публиковать. Более того - эта область исследования была выбрана именно исходя из желания обеспечить себе спокойное время для работы**.
Другой пример того, что получается, если настоящего ученого на какое-то время освободить от «исполнения научной повинности», - история открытия Кэрри Мюллисом полимеразной цепной реакции (ПЦР)***. В 1979-1983 гг. будущий открыватель ПЦР прилежно трудился в области синтеза олигонуклеотидов, служивших зондами при исследовании структуры различных ДНК. Работа требовала большого прилежания и огромного времени. Именно в ту эпоху были заложены основы большой программы исследования генома человека - при использовании существующих методов такая программа позволяла надежно загрузить этой высокополезной (по уверениям научного сообщества) деятельностью множество лабораторий на много лет вперед. Однако к 1983 году были созданы автоматические устройства, позволявшие высвободить руки квалифицированных химиков из работы по синтезу зондов, и у Мюллиса неожиданно появилось свободное время, которое никто не успел забрать. Как пишет он сам, «у меня оказалось вполне достаточно свободного времени на размышления, и я почти невольно стал придумывать различные комбинации с олигонуклеотидами». Плодом этих размышлений и стало открытие метода ПЦР, который свел трудоемкие генетические исследования к достаточно быстрым рутинным процедурам - что, в частности, позволило резко ускорить расшифровку генома человека. К сожалению, эта революция в генной инженерии не привела к соответствующему увеличению свободного времени «на подумать» у работников упомянутых лаборатории, и лавины научных открытий мы не увидели. Скорее всего, высвободившеечя время «эффективно» утилизовали.
Получается, что предоставляя мотивированному ученому возможность «отлынивать», мы даем науке шанс на развитие. И наоборот - делая науку «эффективнее», мы подрезаем возможности для ее нормального функционирования.
Особенно гротескным последствием «оптимизации» научной деятельности становятся научные фальсификации. Разумеется, наука столкнулась с этим феноменом не сегодня. В знаменитом докладе проректора Калифорнийского технологического института Дэвида Гудстейна «Обман в науке»****, подготовленном 20 лет назад, приводится впечатляющая коллекция примеров намеренной неправды в научных источниках, начиная с античных времен. Однако подавляющее большинство их (не считая случаев плагиата) было рождено желанием ученого убедить коллег в правильности той точки зрения, которая, по его мнению, лишь временно не имеет надлежащего обоснования. Сегодня же мотивом обмана все больше служат вненаучные факторы: необходимость занимать определенные социальные места, иметь определенные материальные блага и т. п. В результате предметом фальсификаций (число которых упорно растет) становятся уже не только результаты исследований, но и сам факт их проведения. Так, например, в октябре 2006 года известный норвежский онколог Йон Судбё опубликовал большое исследование о влиянии противовоспалительных препаратов на риск развития рака гортани. В основе работы лежали результаты обследования 908 человек. Спустя три месяца выяснилось, что вся эта солидная база данных вымышлена от начала до конца. Такова плата за «эффективность» науки: научному работнику становится нужен не сам результат, а факт его публикации.
При этом единственным барьером против обмана остается все то же экспертное сообщество. И как бы плохо оно ни справлялось с этой задачей, простое устранение его из процесса принятия решений может быть на руку лишь тем, кто не в состоянии соответствовать даже самым формальным и внешним критериям научности - но при этом хотел бы попользоваться средствами, отпускаемыми обществом на науку. (Достаточно вспомнить хотя бы, как совсем недавно высокопоставленные покровители откровенного шарлатана публично обвинили комиссию РАН по борьбе со лженаукой в «мракобесии» и «травле российских ученых».) Т. е. простой отказ от критерия эффективности сегодня уже равносилен отказу от науки вообще.
Наука свободных людей
Если суммировать все вышесказанное, становится непонятно, как вообще наука могла существовать до сих пор. Чтобы ответить на этот вопрос, нужно обратиться ко временам, когда наука в современном смысле только формировалась. Собственно профессиональных ученых тогда практически не было: науку делали высокообразованные дилетанты, а средства для нее они получали из совершенно других, никак с наукой не связанных источников.
Некоторые ученые обладали достаточным собственным состоянием, остальные зарабатывал себе на жизнь разными занятиями, самым близким к науке из которых было преподавание. При этом никто не требовал, чтобы преподаватель непременно сам занимался научной работой - достаточно, чтобы он был «в курсе». Даже университетские профессора фактически были в науке любителями, поскольку платили им не «за науку» - хотя, конечно, известный исследователь имел больше шансов занять кафедру, поскольку собственные исследования и теории считались свидетельством большей осведомленности в предмете. При этом у них было достаточно досуга, который они могли тратить на научный поиск.
В таком виде фундаментальная наука просуществовала до начала XX века, вся научно-техническая революция была подготовлена именно такой наукой свободных людей. Крупнейшие мировоззренческие прорывы в физике (теория относительности, квантовая механика) произошли до того, как государства стали щедро на нее тратиться - позже мы сравнимых по масштабам свершений уже не наблюдали. Оборотной стороной произошедшей революции стало попадание науки в поле зрения общества и превращение ее, как говорилось в советских учебниках, в «непосредственную производительную силу». Общество - в лице в первую очередь государств, а затем и крупных компаний - немедленно попыталось поставить эту силу на службу себе. Именно с этого момента начинается история поиска способов сделать вложения в науку «эффективными».
Проблема науки в том, что в современном мире она превратилась из свободной самодеятельности ищущих индивидов в социальный институт. Что, как мы уже знаем, противоречит самой сути научной деятельности. Можно сказать, что само существование науки в изначальном смысле этого слова сегодня возможно лишь за счет лакун и ниш, куда случайно не добралось стремление к «эффективности». Причем, к сожалению, причина этого - не в «плохих бюрократах» и даже не в бюрократии вообще. На наш взгляд, к таким результатом приводит сама сущность господствующего в современном мире «социального клея», увязывающего деятельность общества при помощи взаимных обязательств, опосредуемых деньгами. Увы, наука - не та деятельность, которая может выполняться по обязательству. Но и общество не в состоянии отдавать значительные ресурсы просто за красивые глаза. Между тем, пока наука будет оставаться средством получить нечто внешнее по отношению к ней самой - будь то богатство, слава или власть или просто средства к существованию, - заниматься нормальной научной работой будет все труднее.
При этом ожидать, что ситуация когда-нибудь вернется к доНТРовским временам, тоже не приходится. Институты управления научной деятельностью давно уже живут своей жизнью, а времени, оставляемое способному к научной работе человеку для досуга, сегодня заметно сократилось (желающие могут сравнить загрузку университетского преподавателя начал XX и XXI веков). Остается лишь надеяться, что когда-нибудь общество в целом само изменится так, что люди будут избавлены от необходимости подчинять свою деятельность чуждым по отношению к своим интересам задачам. Тогда и наука сможет вернуться к подлинному своему существованию.
*См, например, сводку Science and Engineering Indicators 2010, опубликованную Национальным научным фондом США (http://www.nsf.gov/statistics/seind10/)
**К.Дж. Вильсон Ренормализационная группа и критические явления (Нобелевская лекция до физике 1982 года) УФН т. 141, вып. 2. октябрь 1963 г.
*** Кэри Б. Мюллис Необычайная история о том, как родилась полимеразная цепная реакция «В мире науки» №6 1990г.
****Д. Гудстейн Обман в науке УФН.т.163 №1. январь 1993
Необходимый дисклеймер: текст не мой, поэтому ни отстаивать те или иные его положения, ни тем более что-либо пояснять я не берусь. Тем не менее всем от души рекомендую прочесть эту статью. Тем более, что одну из ее основных мыслей - о том, что создание чего-либо по-настоящему нового возможно только при наличии того самого "люфта" в работе, который столь успешно истребляют борцы за эффективность, - я слышал из уст совсем другого человека, с Корчагиным не знакомого и говорившего о совсем иной области человеческой деятельности.
Приятного чтения!
Логично было бы вынести на суд ЖЖ-читателей и текст нашего третьего подельника - kak022. Но по некоторым сугубо личным соображениям он не хочет этого делать в своем ЖЖ. Однако не возражает против того, чтобы я выложил его текст в своем.
Что я и делаю. Текст приводится в версии, напечатанной в журнале.
Пропадающий интерес
Константин Корчагин, кандидат физико-математических наук
Одним из главных лозунгов недавних российских реформ было требование эффективности. Эффективностью предлагалось мерить всё и вся, от музеев и заповедников до тюрем и колоний. Не составляла исключения и научная работа - причем в данном случае инициатива во многом исходила от самого научного сообщества, недовольного тем, что в советской науке «пряники» все чаще доставались не «за дело», а «за место». Казалось, стоит лишь начать оценивать действительный вклад ученого - и результаты польются широким потоком. Примером должна была стать организация науки в развитых странах Запада и в первую очередь - технология грантового финансирования научных исследований, т. е. выделение денег под конкретные исследования, желательно - на конкурсной основе.
С тех почти уже легендарных времен прошло почти два десятилетия. Российские ученые изрядно поднаторели в добывании грантов (в том числе и зарубежных), а многие приобрели опыт работы в иностранных и международных исследовательских учреждениях. Между тем, ожидаемого «золотого дождя» результатов по-прежнему не видно: удельный вес российской науки в мире за эти годы даже снизился и продолжает снижаться*. Впрочем, мировая фундаментальная наука, по мнению самого научного сообщества, тоже переживает не лучшие времена.
Почему же разумный на первый взгляд подход упорно не приносит желаемых результатов? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо разобраться, чем деятельность ученого принципиально отличается от работы токаря или крановщика.
Поди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что
Научная деятельность принадлежит к области спонтанности человеческого духа, вознаграждением за которую служит сам ее результат, а не блага, в обмен на него получаемые. В этом смысле она принадлежит к тому же классу занятий, что и изобретательство, и художественное творчество. Плодотворная работа в науке опирается на потребность человека в ней, наличие у него научного интереса - который невозможно стимулировать извне никакими коврижками. Занятие наукой для настоящего ученого - не столько средство удовлетворения общественной нужды в новых знаниях (за которое общество должно его вознаграждать), сколько само по себе награда, за которую он порой сам готов идти на определенные издержки (что и отразил язвительный анекдот начала 90-х: «Сотрудники нашего института не получают зарплату уже полгода, но все равно продолжают работать... - А плату за вход брать не пробовали?»).
Мы, конечно, помним времена, когда предполагалось что всякий работник должен относиться к своему труду именно так, а отсутствие такого энтузиазма следовало расценивать как некую моральную неполноценность. Не будем говорить ни о лицемерии этого требования, ни о стоящей за ним системе эксплуатации. Нам сейчас важно другое: может быть, и в самом деле было бы неплохо, если бы шофер, кассир, типограф или дворник получали удовольствие от самого процесса своего труда, но если нет - не страшно. Мы знаем, что все эти и многие другие важные и нужные работы могут успешно выполнять люди, видящие в них лишь источник средств к существованию. А вот успешно заниматься наукой только ради денег - невозможно. И вот почему.
К деятельности человека всегда побуждает некая вставшая перед ним проблема - будь то добыча пищи (если он голоден) или преодоление преграды - если ему нужно попасть на другой берег реки или, скажем, на Луну. И здесь одно из двух: либо подобную задачу уже кто-то решал, и люди знают, как это делать, - либо соответствующий способ придется придумывать. Способ, придуманный однажды, потом может быть воспроизведен множество раз, ему можно научить и научиться. Мало того - можно прибегнуть к услугам другого человека, уже владеющего этим способом, каким-то образом побудив его (попросив, заставив, заплатив и т. д.) решить эту чужую для него проблему. Вот эта-то «повторительная» деятельность и может быть оптимизирована - поскольку заранее известно, что надо делать для достижения требуемого результата, а что - излишне.
Но если способ решения проблемы неизвестен, ее невозможно переложить ни на крепостного, ни на наемного специалиста - ни тот, ни другой просто не поймут, чего от них хотят. Лишь человек, ощущающий эту проблему как свою собственную, как часть своего существа, может увидеть тот или иной способ ее решения. После чего, конечно, найденное решение можно будет изложить в виде рецепта, доступного для воспроизведения кем угодно.
Но для того, чтобы проблема действительно стала «своей», мало ее таковой объявить. Оказывается, исследователь должен не только понимать проблему, но и более или менее ясное видеть невозможность препятствия - то, что само его наличие есть признак какого-то существенного непонимания.
Так Максвелл, выстраивая свои уравнения, обнаружил нарушение принципа непрерывности электрического тока. Это привело его к догадке о дополнительной составляющей - знаменитом «токе смещения», из которой следовало существование электромагнитных волн, открытых впоследствии Герцем. В других случаях основой для решения проблемы становятся факты. Согласно аэродинамической теории, при движении летательного аппарата со скоростью выше звуковой коэффициент лобового сопротивления обращался в бесконечность, т. е. такое движение невозможно. Однако это положение опровергалось каждой пулей и артиллерийским снарядом, скорость которых была заведомо выше звуковой. Это противоречие привело к пересмотру теории, что и позволило в конце концов решить проблему сверхзвукового движения.
Такое видение проблемы в принципе невозможно внедрить извне: если оно у кого-то имеется, то основная часть дела уже сделана и дальше остаются лишь технические проблемы; если же им не обладает никто - то что же «внедрять»?
На первый взгляд наука (по крайней мере, фундаментальная - но о другой мы и не говорим), в отличие от искусства и изобретательства, не создает того, чего прежде не было, а лишь устанавливает то, что есть, «читает книгу Реальности». И что мешает обществу стимулировать ученого читать из этой книги не по одной страничке в день, а по две? Но оказывается, язык, на котором написана эта книга, не просто неизвестен - он, по сути, создается в процессе ее чтения. И создается тем, кто уже в некотором смысле знает, что он хочет в ней вычитать, кому это интересно. (Само понятие интереса заключает в себе парадокс: человек уже знает нечто о том, чего он не знает.) Лишь в глазах такого заинтересованного исследователя маловразумительные значки начинают складываться в слова и фразы. (Некоторой поверхностной аналогией процесса познания может служить головоломка типа «загадочный рисунок»: до некоторого момента человек не может увидеть спрятанную в переплетении линий картинку, а увидав, уже не может понять, как он ее раньше не видел.) С другой стороны, переживание внутренней несообразности имеющегося знания, неуютность от собственного непонимания и есть источник интереса - мотивации, которая побуждает человека к научному поиску.
Когда эффективность неэффективна
Можно возразить, что реальная научная деятельность успешно организуется с помощью денежных вливаний: известны примеры создания целых отраслей науки практически на пустом месте. Это действительно так - просто то, что мы обычно называем «научной деятельностью», помимо собственно разрешения загадок природы обычно включает в себя огромное количество работы сугубо технической, пусть даже весьма изощренной и требующей высокой квалификации, деятельности. Именно эту, не замечаемую за блеском идей инженерную работу стимулируют инвестиции в науку. Характерный признак таких работ - огромные списки соавторов в статьях, основой для которых служат результаты, полученные на высокотехнологичном оборудовании, особенно в таких областях как физика высоких энергий (ускорительные эксперименты) или физика плазмы.
Может, здесь собака и зарыта? Если уж мы не можем стимулировать генерацию идей - давайте организуем эффективную систему отбора и поощрения хотя бы этой стороны науки. Такую, чтобы человек с идеей мог получить средства на ее проверку и публикацию. Именно эту задачу и призвана была решить система грантов: приходи со своими мыслями, умные люди тебя оценят, если идея стоит того, тебе предоставят финансирование - и развивай свои идеи себе удовольствие и обществу на пользу! «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать».
Последствия этого, казалось бы, абсолютно разумного подхода может оценить всякий, кто знает положение дел в современном кинематографе - области, далекой от науки, но тоже требующей крупных затрат при негарантированном результате. Несообразно большую долю сегодняшнего кино составляют всевозможные «римейки», экранизации популярных комиксов и даже компьютерных игр - то есть вариации на тему того, что однажды уже было создано и оказалось успешным. Причина проста: кино - это индустрия, а в индустрии рисковать не принято. Владельцы (а тем более - распорядители) больших денег стремятся вкладывать их в то, что даст прибыль более-менее наверняка.
То же самое происходит и в науке. Грантополучатель должен регулярно отчитываться - по ходу исследования и особенно в конце его, - что деньги он не прокутил-прогулял, а потратил на получение доброкачественного научного результата. Поскольку от «грантовой истории» исследователя или коллектива зависит их возможность получать гранты и впредь, а грантодающей организации, в свою очередь, надо иметь свидетельства эффективности своей работы. Обычно исследователь предпочитает не рисковать и подстраивает свои заявки под ожидания экспертного сообщества. Самая большая смелость, на которую может решиться лаборатория, - подать заявку на финансирование уже выполненной работы и затем потратить эти деньги на выполнение следующей, надеясь в случае успеха профинансировать за счет ее результатов опять-таки следующие. Но это всего лишь перенос риска: возможность провала текущего грантования обменивается на перспективу оказаться без темы для гранта в следующий период.
Но если даже исследователь готов рискнуть и просит финансирование для завиральной с виду идеи - его остановят не желающие полагаться на его самоуверенность эксперты грантодателя. Им-то уж точно нет никакого резона ставить под сомнение свою профессиональную компетентность, рекомендуя проект, который может оказаться провальным. (Это неплохо описано в знаменитом памфлете С. Н. Паркинсона «Закон Паркинсона в научных исследованиях».) Посредством грантовой системы идея эффективности «с черного хода» проникает в сердцевину научной деятельности - и встает-таки на ее пути.
В итоге темы работ все больше определяются не научным интересом ученых, а сложившимися традициями исследований либо наоборот - текущей научной модой. Это приводит к неожиданному парадоксу: по мнению некоторых наблюдателей, при сосуществовании грантовой и административной систем финансирования науки последняя оказывается более результативной - хотя она дает множеству «бездельников» возможность отлынивать от своих служебных обязанностей. Но это окупается тем, что действительно мотивированные научные сотрудники получают для реализации своего научного интереса время, которое было бы у них отобрано, работай они в рамках более «эффективной» грантовой науки. Лауреат Нобелевской премии по физике 1982 года «за теорию критических явлений в связи с фазовыми переходами» К. Дж. Вильсон как-то признался, что его разработка теории ренормгруппы и критических индексов удалась лишь потому, что он имел возможность работать в течение пяти лет, не будучи обязан даже что-либо регулярно публиковать. Более того - эта область исследования была выбрана именно исходя из желания обеспечить себе спокойное время для работы**.
Другой пример того, что получается, если настоящего ученого на какое-то время освободить от «исполнения научной повинности», - история открытия Кэрри Мюллисом полимеразной цепной реакции (ПЦР)***. В 1979-1983 гг. будущий открыватель ПЦР прилежно трудился в области синтеза олигонуклеотидов, служивших зондами при исследовании структуры различных ДНК. Работа требовала большого прилежания и огромного времени. Именно в ту эпоху были заложены основы большой программы исследования генома человека - при использовании существующих методов такая программа позволяла надежно загрузить этой высокополезной (по уверениям научного сообщества) деятельностью множество лабораторий на много лет вперед. Однако к 1983 году были созданы автоматические устройства, позволявшие высвободить руки квалифицированных химиков из работы по синтезу зондов, и у Мюллиса неожиданно появилось свободное время, которое никто не успел забрать. Как пишет он сам, «у меня оказалось вполне достаточно свободного времени на размышления, и я почти невольно стал придумывать различные комбинации с олигонуклеотидами». Плодом этих размышлений и стало открытие метода ПЦР, который свел трудоемкие генетические исследования к достаточно быстрым рутинным процедурам - что, в частности, позволило резко ускорить расшифровку генома человека. К сожалению, эта революция в генной инженерии не привела к соответствующему увеличению свободного времени «на подумать» у работников упомянутых лаборатории, и лавины научных открытий мы не увидели. Скорее всего, высвободившеечя время «эффективно» утилизовали.
Получается, что предоставляя мотивированному ученому возможность «отлынивать», мы даем науке шанс на развитие. И наоборот - делая науку «эффективнее», мы подрезаем возможности для ее нормального функционирования.
Особенно гротескным последствием «оптимизации» научной деятельности становятся научные фальсификации. Разумеется, наука столкнулась с этим феноменом не сегодня. В знаменитом докладе проректора Калифорнийского технологического института Дэвида Гудстейна «Обман в науке»****, подготовленном 20 лет назад, приводится впечатляющая коллекция примеров намеренной неправды в научных источниках, начиная с античных времен. Однако подавляющее большинство их (не считая случаев плагиата) было рождено желанием ученого убедить коллег в правильности той точки зрения, которая, по его мнению, лишь временно не имеет надлежащего обоснования. Сегодня же мотивом обмана все больше служат вненаучные факторы: необходимость занимать определенные социальные места, иметь определенные материальные блага и т. п. В результате предметом фальсификаций (число которых упорно растет) становятся уже не только результаты исследований, но и сам факт их проведения. Так, например, в октябре 2006 года известный норвежский онколог Йон Судбё опубликовал большое исследование о влиянии противовоспалительных препаратов на риск развития рака гортани. В основе работы лежали результаты обследования 908 человек. Спустя три месяца выяснилось, что вся эта солидная база данных вымышлена от начала до конца. Такова плата за «эффективность» науки: научному работнику становится нужен не сам результат, а факт его публикации.
При этом единственным барьером против обмана остается все то же экспертное сообщество. И как бы плохо оно ни справлялось с этой задачей, простое устранение его из процесса принятия решений может быть на руку лишь тем, кто не в состоянии соответствовать даже самым формальным и внешним критериям научности - но при этом хотел бы попользоваться средствами, отпускаемыми обществом на науку. (Достаточно вспомнить хотя бы, как совсем недавно высокопоставленные покровители откровенного шарлатана публично обвинили комиссию РАН по борьбе со лженаукой в «мракобесии» и «травле российских ученых».) Т. е. простой отказ от критерия эффективности сегодня уже равносилен отказу от науки вообще.
Наука свободных людей
Если суммировать все вышесказанное, становится непонятно, как вообще наука могла существовать до сих пор. Чтобы ответить на этот вопрос, нужно обратиться ко временам, когда наука в современном смысле только формировалась. Собственно профессиональных ученых тогда практически не было: науку делали высокообразованные дилетанты, а средства для нее они получали из совершенно других, никак с наукой не связанных источников.
Некоторые ученые обладали достаточным собственным состоянием, остальные зарабатывал себе на жизнь разными занятиями, самым близким к науке из которых было преподавание. При этом никто не требовал, чтобы преподаватель непременно сам занимался научной работой - достаточно, чтобы он был «в курсе». Даже университетские профессора фактически были в науке любителями, поскольку платили им не «за науку» - хотя, конечно, известный исследователь имел больше шансов занять кафедру, поскольку собственные исследования и теории считались свидетельством большей осведомленности в предмете. При этом у них было достаточно досуга, который они могли тратить на научный поиск.
В таком виде фундаментальная наука просуществовала до начала XX века, вся научно-техническая революция была подготовлена именно такой наукой свободных людей. Крупнейшие мировоззренческие прорывы в физике (теория относительности, квантовая механика) произошли до того, как государства стали щедро на нее тратиться - позже мы сравнимых по масштабам свершений уже не наблюдали. Оборотной стороной произошедшей революции стало попадание науки в поле зрения общества и превращение ее, как говорилось в советских учебниках, в «непосредственную производительную силу». Общество - в лице в первую очередь государств, а затем и крупных компаний - немедленно попыталось поставить эту силу на службу себе. Именно с этого момента начинается история поиска способов сделать вложения в науку «эффективными».
Проблема науки в том, что в современном мире она превратилась из свободной самодеятельности ищущих индивидов в социальный институт. Что, как мы уже знаем, противоречит самой сути научной деятельности. Можно сказать, что само существование науки в изначальном смысле этого слова сегодня возможно лишь за счет лакун и ниш, куда случайно не добралось стремление к «эффективности». Причем, к сожалению, причина этого - не в «плохих бюрократах» и даже не в бюрократии вообще. На наш взгляд, к таким результатом приводит сама сущность господствующего в современном мире «социального клея», увязывающего деятельность общества при помощи взаимных обязательств, опосредуемых деньгами. Увы, наука - не та деятельность, которая может выполняться по обязательству. Но и общество не в состоянии отдавать значительные ресурсы просто за красивые глаза. Между тем, пока наука будет оставаться средством получить нечто внешнее по отношению к ней самой - будь то богатство, слава или власть или просто средства к существованию, - заниматься нормальной научной работой будет все труднее.
При этом ожидать, что ситуация когда-нибудь вернется к доНТРовским временам, тоже не приходится. Институты управления научной деятельностью давно уже живут своей жизнью, а времени, оставляемое способному к научной работе человеку для досуга, сегодня заметно сократилось (желающие могут сравнить загрузку университетского преподавателя начал XX и XXI веков). Остается лишь надеяться, что когда-нибудь общество в целом само изменится так, что люди будут избавлены от необходимости подчинять свою деятельность чуждым по отношению к своим интересам задачам. Тогда и наука сможет вернуться к подлинному своему существованию.
*См, например, сводку Science and Engineering Indicators 2010, опубликованную Национальным научным фондом США (http://www.nsf.gov/statistics/seind10/)
**К.Дж. Вильсон Ренормализационная группа и критические явления (Нобелевская лекция до физике 1982 года) УФН т. 141, вып. 2. октябрь 1963 г.
*** Кэри Б. Мюллис Необычайная история о том, как родилась полимеразная цепная реакция «В мире науки» №6 1990г.
****Д. Гудстейн Обман в науке УФН.т.163 №1. январь 1993
Необходимый дисклеймер: текст не мой, поэтому ни отстаивать те или иные его положения, ни тем более что-либо пояснять я не берусь. Тем не менее всем от души рекомендую прочесть эту статью. Тем более, что одну из ее основных мыслей - о том, что создание чего-либо по-настоящему нового возможно только при наличии того самого "люфта" в работе, который столь успешно истребляют борцы за эффективность, - я слышал из уст совсем другого человека, с Корчагиным не знакомого и говорившего о совсем иной области человеческой деятельности.
Приятного чтения!