Прошлая жизнь тарусского главврача - 1
Не так давно в ЖЖ и прочих средствах массового общения было много шума по поводу Тарусской больницы. В некоторых публикациях упоминалось, что прадедом главного героя тамошних событий М.А. Осипова был М.М. Мелентьев, бывший главным врачом этой больницы в 1946-1967 гг. Это был человек неординарный, из старых русских интеллигентов, коллекционер и меценат, насколько такое было возможно в советское время. В числе его близких друзей и просто знакомых числились такие личности, как художники Корин, Нестеров, Крандиевская, Григорьев, пианист Игумнов, философ Шульгин, дочь В.В. Розанова Татьяна и множество менее известных широкой публике фамилий. Он пережил революционные события в Кронштадте, где потерял любовь всей жизни - Капитолину Тимофеевскую, расстрелянную матросами. Был арестован в 1933 году и провел 3 года в ссылке. Сменил несколько городов. И везде работал по специальности - и как лечащий врач, и как главврач различных лечебных учреждений.
Стараниями многоуважаемого philtrius мне в руки попала книга воспоминаний М.М. Мелентьева. Мне она показалась интересна прежде всего богатым набором наблюдений из повседневной жизни, собранных высокообразованным человеком, который к тому же в силу возраста имел возможность сравнивать жизнь «до» и «после» 1917 года. В работе над воспоминаниями М.М. Мелентьев опирался на свои дневниковые записи и свою обширную корреспонденцию. Поскольку мало-мальски связный конспект такого рода текста невозможен - я просто выбрал отдельные отрывки, показавшиеся мне наиболее интересными, особенно в плане упомянутого сравнения.
Так как подборка все равно получилась большой - начнем с событий «до». В скобках - мои пояснения, даты записей и номера страниц издания.
(Окт. 1905 г. - многолюдные похороны первого выборного ректора Московского университета, кн. С.Н. Трубецкого).
А почему же толпа шла? На расстоянии многих и многих лет и учитывая весь опыт жизни и наблюдения, я могу ответить на этот вопрос: толпа шла, потому что в Москве все были сыты, за исключением забулдыг и пьяниц, и у всех было много свободного времени.
Толпа, шедшая в демонстрации, не была рабочей толпой обездоленных или безработных. Это была толпа любопытных обывателей и множества девиц, ищущих приключений.
Я наблюдал затем эту толпу на митингах в университете. Это была праздная толпа студентов и курсисток, потому что университеты и курсы были закрыты, и они не учились. Толпа разношерстных людей, ищущих, чем бы поживиться, чтобы развлечься, и наконец, толпа людей - типа статистов революции, которые и были дрожжами и вожаками своего времени, и часть которых потом так метко назвал В.В. Розанов - «социал-сутенерами». И вот всякий подходящий случай обертывался в то время демонстрацией, что особенно легко у некультурного и отсталого народа. (47-48)
…Уж очень короток тогда был академический год, думаю, иной раз, в зависимости от ранней Пасхи, - не больше пяти месяцев. В самом деле, как правило, лекции и практические занятия начинались не ранее 15 сентября. В начале декабря студенты начинали разъезжаться на Рождественские каникулы. В половине января занятия в полном объеме еще не начинались, а к Страстной неделе прекращались уже совсем. А неделя эта бывала иногда с двадцатых чисел марта. Вот и посчитайте. Кроме того, прибавьте масленицу и разные праздничные дни. (50)
(О будущем муже сестры Мелентьева Анны, В.С. Долгополове. Конец XIX в.) …Володя приезжает домой уже в форме студента Лесного института… он кроме того «революционер» и знает такие «тайны», о которых мы и представления не имеем. В одни летние каникулы Володю вместе с другими студентами сажают в тюрьму. Держат там какое-то время. Мы горды им, ходим к тюрьме, становимся сами как бы участниками революции, и когда Володю выпускают из тюрьмы, мы встречаем его, как героя… (562)
(По окончании института «революционер» В. С. Долгополов получил место лесничего в имении Великого Князя Михаила Александровича, Дерюгине. Ему там был предоставлен дом). Обширный дом стоял в глубине усадьбы. В доме было одиннадцать комнат. Он был хорошо меблирован, содержался в порядке, и было в нем тепло и обжито… В распоряжении лесничего была четверка лошадей, оранжерея, большой огород, коровы, свиньи, разная птица. (55)
(Дополняют сведения Мелентьева также воспоминания его сестры, А.М. Долгополовой). Она упоминает о знакомстве с семьей революционера, «отбывшего ссылку в Архангельской губернии… и работающего в Земстве в отделе народного образования». (630) В Дерюгине «большой революционер С.И. Либерман», посредник в торговле лесом с Германией, «втянул нас в революционную работу - часто хранилась у нас ценная литература, живали месяцами люди, преследуемые правительством и нуждавшиеся в отдыхе. Здесь, в имении великого князя, они были вне подозрений, отдыхали, а часто и работали, ведя беседы с рабочими». (650)
(У нее же, запись за 1909 г. Дорога на Дальний Восток, между Уралом и Иркутском). «На станциях погоня за едой… Так всего много, так все дешево, что просто поражает. Гусь огромный жареный стоит 20 копеек, курица - 10 копеек. Есть не хочется, всего уже много в запасе, но покупаешь, потому что дешево, потому что очень соблазнительно все выглядит и что всем этим еще можно угостить кого-нибудь». (641)
***
Весною 1914 года я занял место в туберкулезном санатории в Гжели, в Бронницком уезде. Это было недалеко от Москвы, в чудесном сосновом бору. Санаторий был новый, прекрасно построенный, всего на 60 человек, из которых половина была платных - 60 рублей в месяц, половина бесплатных, главным образом, для рабочих фарфорового производства Гжельского района. Врачу предоставлялся отдельный дом в пять комнат на отдельной усадьбе… Няни из санатория тоже каждая имела комнату. При санатории были небольшая молочная ферма и огород.
Весь небольшой штат санатория, живя при нем, имел свои выходные дни, но часами работы регламентирован не был… Няни, конечно, чередовались в работе, но рабочий день их был с утра до вечера, и никто не считал себя перерабатывающим. У всех было время и для своей работы, и для отдыха. (76-77)
Каждую неделю приходил ко мне в гости лагерь московской школьной детворы, обитавший в соседней деревенской школе. Я впервые столкнулся с этим симпатичным начинанием, и мне любопытно было наблюдать детвору, угостить ее и послушать их пение… (78)
(Кронштадтский военно-морской госпиталь, 1914-1917). Состав врачей госпиталя был очень солиден и представлен всеми специальностями. Все это были люди уже на возрасте, в чинах, все доктора медицины, многие проделавшие большие морские кампании, многие пережившие осаду Порт-Артура. Все они прочно обосновались в Кронштадте семьями, в больших квартирах, занимались практикой, хорошо зарабатывали. Каждое утро вся врачебная корпорация встречалась в сборной комнате врачей госпиталя - громадной со сводами, обставленной прекрасной кожаной мебелью. С утра и часов до двух, а потом вечером, кипел электрический самовар, и лакей разносил чай желающим. Здесь врачи читали газеты, узнавали последние новости, играли в «трик-трак» и за новый и никому не известный анекдот платили премию. Большинство врачей держалось просто, «без чинов», в них чувствовался «старый студент» и, прежде всего, врач. Чинопочитание отсутствовало, т. е. никто никогда не говорил друг другу: «Ваше превосходительство» или «Ваше высокородие». Все звали друг друга по имени и отчеству, вплоть до тайного советника Обезьянинова. И это нисколько не мешало служебным отношениям, не мешало быть подтянутым и знать свое место.
…Несмотря на эту громадную и продуманную организацию, работать в госпитале было тяжело, а порой и неприятно. Уж очень велика была машина, не была она гибка, и очень много было приказного казарменно-военного. Многочисленная санитарная рота, состоящая при госпитале и набранная из «второго» сорта людей, была обязана ухаживать за больными, за помещением, чистотой и порядком. Над санитарами стояли сестры. Казалось, все предусмотрено, и организационно - правильно. Но не каждый матрос мог быть братом милосердия. А требовать из-под палки труднейшего служения ближнему и, притом, больному, часто неопрятному, от молодого и недовольного своим положением парня, явно было несостоятельно. Сколько раз думалось мне: ну, что бы вместо десяти санитаров иметь мне три женщины платных, и было бы отлично. Но этого не было. И нужно было много усилий, чтобы подобрать подходящих санитаров и сестер и сработаться с ними…
Трудно было также с питанием больных в смысле дифференцирования диетического стола, с тишиной в палатах, с курением, со сменою белья, с посещением палат чинами разного звания и ранга и их распоряжениями. (80-81)
Продолжение следует.
Стараниями многоуважаемого philtrius мне в руки попала книга воспоминаний М.М. Мелентьева. Мне она показалась интересна прежде всего богатым набором наблюдений из повседневной жизни, собранных высокообразованным человеком, который к тому же в силу возраста имел возможность сравнивать жизнь «до» и «после» 1917 года. В работе над воспоминаниями М.М. Мелентьев опирался на свои дневниковые записи и свою обширную корреспонденцию. Поскольку мало-мальски связный конспект такого рода текста невозможен - я просто выбрал отдельные отрывки, показавшиеся мне наиболее интересными, особенно в плане упомянутого сравнения.
Так как подборка все равно получилась большой - начнем с событий «до». В скобках - мои пояснения, даты записей и номера страниц издания.
(Окт. 1905 г. - многолюдные похороны первого выборного ректора Московского университета, кн. С.Н. Трубецкого).
А почему же толпа шла? На расстоянии многих и многих лет и учитывая весь опыт жизни и наблюдения, я могу ответить на этот вопрос: толпа шла, потому что в Москве все были сыты, за исключением забулдыг и пьяниц, и у всех было много свободного времени.
Толпа, шедшая в демонстрации, не была рабочей толпой обездоленных или безработных. Это была толпа любопытных обывателей и множества девиц, ищущих приключений.
Я наблюдал затем эту толпу на митингах в университете. Это была праздная толпа студентов и курсисток, потому что университеты и курсы были закрыты, и они не учились. Толпа разношерстных людей, ищущих, чем бы поживиться, чтобы развлечься, и наконец, толпа людей - типа статистов революции, которые и были дрожжами и вожаками своего времени, и часть которых потом так метко назвал В.В. Розанов - «социал-сутенерами». И вот всякий подходящий случай обертывался в то время демонстрацией, что особенно легко у некультурного и отсталого народа. (47-48)
…Уж очень короток тогда был академический год, думаю, иной раз, в зависимости от ранней Пасхи, - не больше пяти месяцев. В самом деле, как правило, лекции и практические занятия начинались не ранее 15 сентября. В начале декабря студенты начинали разъезжаться на Рождественские каникулы. В половине января занятия в полном объеме еще не начинались, а к Страстной неделе прекращались уже совсем. А неделя эта бывала иногда с двадцатых чисел марта. Вот и посчитайте. Кроме того, прибавьте масленицу и разные праздничные дни. (50)
(О будущем муже сестры Мелентьева Анны, В.С. Долгополове. Конец XIX в.) …Володя приезжает домой уже в форме студента Лесного института… он кроме того «революционер» и знает такие «тайны», о которых мы и представления не имеем. В одни летние каникулы Володю вместе с другими студентами сажают в тюрьму. Держат там какое-то время. Мы горды им, ходим к тюрьме, становимся сами как бы участниками революции, и когда Володю выпускают из тюрьмы, мы встречаем его, как героя… (562)
(По окончании института «революционер» В. С. Долгополов получил место лесничего в имении Великого Князя Михаила Александровича, Дерюгине. Ему там был предоставлен дом). Обширный дом стоял в глубине усадьбы. В доме было одиннадцать комнат. Он был хорошо меблирован, содержался в порядке, и было в нем тепло и обжито… В распоряжении лесничего была четверка лошадей, оранжерея, большой огород, коровы, свиньи, разная птица. (55)
(Дополняют сведения Мелентьева также воспоминания его сестры, А.М. Долгополовой). Она упоминает о знакомстве с семьей революционера, «отбывшего ссылку в Архангельской губернии… и работающего в Земстве в отделе народного образования». (630) В Дерюгине «большой революционер С.И. Либерман», посредник в торговле лесом с Германией, «втянул нас в революционную работу - часто хранилась у нас ценная литература, живали месяцами люди, преследуемые правительством и нуждавшиеся в отдыхе. Здесь, в имении великого князя, они были вне подозрений, отдыхали, а часто и работали, ведя беседы с рабочими». (650)
(У нее же, запись за 1909 г. Дорога на Дальний Восток, между Уралом и Иркутском). «На станциях погоня за едой… Так всего много, так все дешево, что просто поражает. Гусь огромный жареный стоит 20 копеек, курица - 10 копеек. Есть не хочется, всего уже много в запасе, но покупаешь, потому что дешево, потому что очень соблазнительно все выглядит и что всем этим еще можно угостить кого-нибудь». (641)
***
Весною 1914 года я занял место в туберкулезном санатории в Гжели, в Бронницком уезде. Это было недалеко от Москвы, в чудесном сосновом бору. Санаторий был новый, прекрасно построенный, всего на 60 человек, из которых половина была платных - 60 рублей в месяц, половина бесплатных, главным образом, для рабочих фарфорового производства Гжельского района. Врачу предоставлялся отдельный дом в пять комнат на отдельной усадьбе… Няни из санатория тоже каждая имела комнату. При санатории были небольшая молочная ферма и огород.
Весь небольшой штат санатория, живя при нем, имел свои выходные дни, но часами работы регламентирован не был… Няни, конечно, чередовались в работе, но рабочий день их был с утра до вечера, и никто не считал себя перерабатывающим. У всех было время и для своей работы, и для отдыха. (76-77)
Каждую неделю приходил ко мне в гости лагерь московской школьной детворы, обитавший в соседней деревенской школе. Я впервые столкнулся с этим симпатичным начинанием, и мне любопытно было наблюдать детвору, угостить ее и послушать их пение… (78)
(Кронштадтский военно-морской госпиталь, 1914-1917). Состав врачей госпиталя был очень солиден и представлен всеми специальностями. Все это были люди уже на возрасте, в чинах, все доктора медицины, многие проделавшие большие морские кампании, многие пережившие осаду Порт-Артура. Все они прочно обосновались в Кронштадте семьями, в больших квартирах, занимались практикой, хорошо зарабатывали. Каждое утро вся врачебная корпорация встречалась в сборной комнате врачей госпиталя - громадной со сводами, обставленной прекрасной кожаной мебелью. С утра и часов до двух, а потом вечером, кипел электрический самовар, и лакей разносил чай желающим. Здесь врачи читали газеты, узнавали последние новости, играли в «трик-трак» и за новый и никому не известный анекдот платили премию. Большинство врачей держалось просто, «без чинов», в них чувствовался «старый студент» и, прежде всего, врач. Чинопочитание отсутствовало, т. е. никто никогда не говорил друг другу: «Ваше превосходительство» или «Ваше высокородие». Все звали друг друга по имени и отчеству, вплоть до тайного советника Обезьянинова. И это нисколько не мешало служебным отношениям, не мешало быть подтянутым и знать свое место.
…Несмотря на эту громадную и продуманную организацию, работать в госпитале было тяжело, а порой и неприятно. Уж очень велика была машина, не была она гибка, и очень много было приказного казарменно-военного. Многочисленная санитарная рота, состоящая при госпитале и набранная из «второго» сорта людей, была обязана ухаживать за больными, за помещением, чистотой и порядком. Над санитарами стояли сестры. Казалось, все предусмотрено, и организационно - правильно. Но не каждый матрос мог быть братом милосердия. А требовать из-под палки труднейшего служения ближнему и, притом, больному, часто неопрятному, от молодого и недовольного своим положением парня, явно было несостоятельно. Сколько раз думалось мне: ну, что бы вместо десяти санитаров иметь мне три женщины платных, и было бы отлично. Но этого не было. И нужно было много усилий, чтобы подобрать подходящих санитаров и сестер и сработаться с ними…
Трудно было также с питанием больных в смысле дифференцирования диетического стола, с тишиной в палатах, с курением, со сменою белья, с посещением палат чинами разного звания и ранга и их распоряжениями. (80-81)
Продолжение следует.