Сказка для Левконое
У одного очень старого, часто сердитого, иногда не вполне трезвого, почти совсем лысого и седого дедушки, про которого, к тому же, все говорили, будто у него в голове не всё в порядке - у такового вот мрачного деда на мониторе его компьютера лежал старый, свирепый, клыкастый дикий кабан. Кабан этот был - японский.
Дело-то вот в чём. Поверить, конечно, трудно, но много лет тому назад этот дед был маленьким мальчиком и жил на далёком острове, на берегу Японского моря, в бревенчатой рубленой избушке со своими родителями. Незадолго до того над этим островом, будто яростный тайфун, пролетела ужасная война. Наши разгромили злых японцев - наши всегда ведь побеждают врагов. И злые японцы ходили в то время по дворам и за миску ухи дрова пилили, кололи, складывали затейливые поленницы, перекрывали крыши, перекладывали печи, заборы поправляли. Эти злые японцы почему-то всё делали очень аккуратно, быстро, на совесть. И никогда за просто так ни у кого ничего не просили. И никогда ничего не воровали. Они были очень злые.
Вот, однажды пришёл такой злой японец в избушку, где жил тогда мальчик, который теперь уж старый дед, и спросил, нет ли какой работы. А работы не было. Отец мальчика носил форму военного моряка, и злой японец вытянулся пред ним и приложил два пальца к рваной ушанке. И что-то сказал на иностранном языке. На крыльцо вышла тогда бабушка того мальчика, которая знала всё на свете, даже иностранные языки, и перевела:
- Подполковник запаса Тузуки. Бывший командир пехотной дивизии. Был ранен в Индонезии в 1944 году, и по ранению демобилизован. Он вас приветствует, и назвал ваше воинское звание - капитан первого ранга.
- Подполковник?
- Говорит, что генерал был убит во время артиллерийского обстрела их позиций, и он принял командование.
Отец мальчика тоже приложил пальцы к козырьку, только не два, а сразу четыре - так по-русски:
- Переведите ему, как меня зовут, и скажите: работы нет, а я прошу его по-офицерски отобедать со мною. Скажите, за нашу победу пить не станем, а выпьем за то, что война закончилась.
И вот они - злой японец в своей рванине и отец мальчика во флотском мундире с золотыми погонами - сели за стол, и выпили за окончание войны. А потом злой японец стал есть, и мальчик заметил, что у него трясутся руки - он очень голодный был, тот злой японец, давно уж ничего не ел.
- Нехама Львовна, - сказал отец бабушке, - как бы ему всучить какой-никакой еды прозапас?
- Не возьмёт. Не берут они даром ничего.
Они ещё много пили и ели. И отец расспрашивал. Бабушка переводила.
- У него в 43-м вся семья погибла при бомбардировке Иокогамы. А ранен был - удалены две стенки желудка и часть кишечника - осколочное было ранение в живот. Но он говорит, что это всё ещё не самая беда, а беда, что Император капитулировал.
- А! - сказал отец. - Во Францию два гренадера…, - много лет прошло, пока мальчик понял, что это стишок одного немецкого еврея.
Принесли сидор (мешок) со всякой едой. И бабушка сказала на иностранном языке:
- Господин подполковник, капитан, как офицер офицера, просит вас принять это.
Долго молчал злой японец, тёмное лицо его было неподвижно. Потом он со вздохом полез запазуху и достал искусно вырезанного из нароста на японской берёзе дикого японского вепря.
- Он сказал, что это его дед вырезал своими руками.
- Я не могу это принять.
- Нет. Отказаться теперь уж нельзя, - сказала бабушка. - Он сказал, что вы хорошо воевали.
- Я воевал на Баренцевом море. С японцами не воевал, не пришлось, - сказал отец. - Но вы ему скажите, они лихо дрались здесь.
- Он благодарит. И на Баренцевом, сказал, война была едва ли не тяжелей.
И вот сейчас, когда старый и слегка нетрезвый старик это вам пишет, милые детки мои, тот кабан с монитора смотрит не на него, а куда-то мимо него, будто ему за спину. И старику кажется (может, спьяну?), будто, если он обернётся, то за спиной увидит своего папу в мундире, или маму, или бабушку, да пусть хотя бы того злого японца. Но он не оборачивается в таких случаях никогда, потому что точно знает, что за спиной у него никто не стоит - в прошлое смотрит японский вепрь.
А как-то ночью, старый дед проснулся и вепря на мониторе не увидел. Что это? Он включил свет. Розовый поросёнок летал над ним на крылышках. А пятачок у него был красный и мокрый. И поросёнок улыбался.
- Здравствуй, Мишутка, - сказал розовый поросёнок.
- Здравствуй, - сказал старый Мишутка. - А я и не знал, что ты летать умеешь.
- Только по ночам, когда становлюсь маленьким, и крылышки вырастают. Ма ниш ма? Как дела? - сказал поросёнок по-еврейски. - А где твои крылышки, чтоб летать по ночам?
- Барух ха-Шем. Ма шлом ха? Слава Богу. Как ты? А мои крылышки… где-то они… завалились куда-то, и не найду никак.
- Завалились за кровать. Ты её завтра отодвинь - там много чего найдёшь. А теперь спи. Я буду летать над тобой. Спи и не бойся ничего.
Но утром, когда дед проснулся, свирепый вепрь с монитора всё так же смотрел в прошлое. Отодвигать койку дед не стал, а заварил себе кружку чёрного чаю, такого чёрного, какого ни японцы, ни евреи - никто на свете не пьёт, только беглые. Он закурил, прихлёбывая из кружки, отворил окно и стал ждать, когда солнце вынырнет из-за синей гряды Иорданских гор. И вот ослепительный диск вынырнул - весь мир проснулся, птицы запели, собаки залаяли, на соседнем балконе закричал попугай. Деревце под окном оказалось осыпано какими-то белыми цветами - немного на вишню похоже. Ведь середина февраля - весна уже в этом краю.
- Занесло, однако, нас с тобою, брат, - сказал старик вепрю.
Вепрь ничего не ответил. Что он ответить мог? Занесло - это уж точно. А место неплохое - когда из автоматов не палят.
- - - -
Эх, не выходит у меня детских сказок - не умею.
Дело-то вот в чём. Поверить, конечно, трудно, но много лет тому назад этот дед был маленьким мальчиком и жил на далёком острове, на берегу Японского моря, в бревенчатой рубленой избушке со своими родителями. Незадолго до того над этим островом, будто яростный тайфун, пролетела ужасная война. Наши разгромили злых японцев - наши всегда ведь побеждают врагов. И злые японцы ходили в то время по дворам и за миску ухи дрова пилили, кололи, складывали затейливые поленницы, перекрывали крыши, перекладывали печи, заборы поправляли. Эти злые японцы почему-то всё делали очень аккуратно, быстро, на совесть. И никогда за просто так ни у кого ничего не просили. И никогда ничего не воровали. Они были очень злые.
Вот, однажды пришёл такой злой японец в избушку, где жил тогда мальчик, который теперь уж старый дед, и спросил, нет ли какой работы. А работы не было. Отец мальчика носил форму военного моряка, и злой японец вытянулся пред ним и приложил два пальца к рваной ушанке. И что-то сказал на иностранном языке. На крыльцо вышла тогда бабушка того мальчика, которая знала всё на свете, даже иностранные языки, и перевела:
- Подполковник запаса Тузуки. Бывший командир пехотной дивизии. Был ранен в Индонезии в 1944 году, и по ранению демобилизован. Он вас приветствует, и назвал ваше воинское звание - капитан первого ранга.
- Подполковник?
- Говорит, что генерал был убит во время артиллерийского обстрела их позиций, и он принял командование.
Отец мальчика тоже приложил пальцы к козырьку, только не два, а сразу четыре - так по-русски:
- Переведите ему, как меня зовут, и скажите: работы нет, а я прошу его по-офицерски отобедать со мною. Скажите, за нашу победу пить не станем, а выпьем за то, что война закончилась.
И вот они - злой японец в своей рванине и отец мальчика во флотском мундире с золотыми погонами - сели за стол, и выпили за окончание войны. А потом злой японец стал есть, и мальчик заметил, что у него трясутся руки - он очень голодный был, тот злой японец, давно уж ничего не ел.
- Нехама Львовна, - сказал отец бабушке, - как бы ему всучить какой-никакой еды прозапас?
- Не возьмёт. Не берут они даром ничего.
Они ещё много пили и ели. И отец расспрашивал. Бабушка переводила.
- У него в 43-м вся семья погибла при бомбардировке Иокогамы. А ранен был - удалены две стенки желудка и часть кишечника - осколочное было ранение в живот. Но он говорит, что это всё ещё не самая беда, а беда, что Император капитулировал.
- А! - сказал отец. - Во Францию два гренадера…, - много лет прошло, пока мальчик понял, что это стишок одного немецкого еврея.
Принесли сидор (мешок) со всякой едой. И бабушка сказала на иностранном языке:
- Господин подполковник, капитан, как офицер офицера, просит вас принять это.
Долго молчал злой японец, тёмное лицо его было неподвижно. Потом он со вздохом полез запазуху и достал искусно вырезанного из нароста на японской берёзе дикого японского вепря.
- Он сказал, что это его дед вырезал своими руками.
- Я не могу это принять.
- Нет. Отказаться теперь уж нельзя, - сказала бабушка. - Он сказал, что вы хорошо воевали.
- Я воевал на Баренцевом море. С японцами не воевал, не пришлось, - сказал отец. - Но вы ему скажите, они лихо дрались здесь.
- Он благодарит. И на Баренцевом, сказал, война была едва ли не тяжелей.
И вот сейчас, когда старый и слегка нетрезвый старик это вам пишет, милые детки мои, тот кабан с монитора смотрит не на него, а куда-то мимо него, будто ему за спину. И старику кажется (может, спьяну?), будто, если он обернётся, то за спиной увидит своего папу в мундире, или маму, или бабушку, да пусть хотя бы того злого японца. Но он не оборачивается в таких случаях никогда, потому что точно знает, что за спиной у него никто не стоит - в прошлое смотрит японский вепрь.
А как-то ночью, старый дед проснулся и вепря на мониторе не увидел. Что это? Он включил свет. Розовый поросёнок летал над ним на крылышках. А пятачок у него был красный и мокрый. И поросёнок улыбался.
- Здравствуй, Мишутка, - сказал розовый поросёнок.
- Здравствуй, - сказал старый Мишутка. - А я и не знал, что ты летать умеешь.
- Только по ночам, когда становлюсь маленьким, и крылышки вырастают. Ма ниш ма? Как дела? - сказал поросёнок по-еврейски. - А где твои крылышки, чтоб летать по ночам?
- Барух ха-Шем. Ма шлом ха? Слава Богу. Как ты? А мои крылышки… где-то они… завалились куда-то, и не найду никак.
- Завалились за кровать. Ты её завтра отодвинь - там много чего найдёшь. А теперь спи. Я буду летать над тобой. Спи и не бойся ничего.
Но утром, когда дед проснулся, свирепый вепрь с монитора всё так же смотрел в прошлое. Отодвигать койку дед не стал, а заварил себе кружку чёрного чаю, такого чёрного, какого ни японцы, ни евреи - никто на свете не пьёт, только беглые. Он закурил, прихлёбывая из кружки, отворил окно и стал ждать, когда солнце вынырнет из-за синей гряды Иорданских гор. И вот ослепительный диск вынырнул - весь мир проснулся, птицы запели, собаки залаяли, на соседнем балконе закричал попугай. Деревце под окном оказалось осыпано какими-то белыми цветами - немного на вишню похоже. Ведь середина февраля - весна уже в этом краю.
- Занесло, однако, нас с тобою, брат, - сказал старик вепрю.
Вепрь ничего не ответил. Что он ответить мог? Занесло - это уж точно. А место неплохое - когда из автоматов не палят.
- - - -
Эх, не выходит у меня детских сказок - не умею.