к Светлане Зиверт
Письмо Владимира Набокова к Светлане Зиверт.
Solies - Pont (Var), France
Domaine grand Beaulilu,
25. 5. 1923
Свет,
я прощения не прошу, что вот пишу тебе, в данную минуту это мне кажется так просто... Когда письмо уйдет, я, быть может, спохвачусь, будет дико и страшно, что написал. Но я так далек от Берлина, от тебя, так невозможно столкнуться с тобой - у входа в какой-нибудь театр (как это не раз случалось), что я без боязни пишу, без чувства неловкости пишу это ненужное письмо. И в конце концов, вся твоя семья мне дорога, весь Лихтерфельд связан в моей памяти с самым большим счастьем, которое было и будет у меня - и поэтому не легко отрезать это живое вспоминание, стать равнодушным к нему и чужим... И видишь: я даже не могу написать литературно и почерк странно клонится - это потому что я сейчас работал, копал, и вот пальцы не слушаются. Знаешь, какая есть свобода? Я ведь сейчас могу тебя назвать всеми теми именами, которыми тогда называл, могу сказать тебе самые сумасшедшие, самые нежные вещи - и ты ничего не можешь сделать - приходится читать. Вот моя свобода...
Но я тебе не скажу всего этого, всего, что поет и плещется в памяти. Не это главное, не это нужно. А что нужно, сам не знаю - мне казалось сперва, что напишу тебе очень много, очень полно... И вдруг все затуманилось - ничего не могу тебе сказать, кроме того что сейчас вечер, необыкновенная жара, кипарисы, пальмы и все такое... Потом всю ночь будут квакать и захлебываться лягушки, заглушая и сад и большого растрепанного соловья, которого можно иногда видать перед окном на верхних ветках на фоне луны... И может быть, знаешь, это и есть главное - луна, лягушки, письмо. И вот мне на душе странно легко и просторно, и кажется мне, что я все понимаю... Ах, Свет, Свет, и куда это все ушло и зачем это так, именно так ушло?
Отчего я любил тебя, отчего до сих пор так упорно и нежно люблю?
У меня в Берлине бывали глупейшие галлюцинации - рвущие душу - я видел тебя на всех углах, и в моем кресле у стола, когда я вечером возвращался домой. Неловко как-то об этом говорить, но ведь ты понимаешь, что не твоя это вина, ты ни при чем, ты не могла иначе поступить... Зато, благодаря тому, что случилось, я нашел какие-то новые слова, стал лучше писать, что ли, и это "писание" - единственное, что мне теперь дорого и важно... А вот письмо не выходит... Как-никак всего я сказать тебе не могу и оттого спотыкаюсь, теряюсь...
Когда получишь - удивишься, сдвинешь брови... Покажешь Татьяне... Попробуешь, может быть, ответить - и ничего у тебя тоже не выйдет... Все равно... Одно ясно. Я никогда не думал, что можно так чувствовать. Где бы я не был за последнее время, в Дрездене, Страсбурге, Лионе, Ницце, - чувствовал я все то же. В июле я отсюда уезжаю в Бискру (это маленький город вроде оазиса в Северной Африке) и если найду на земном шаре такое место где тебя, тени твоей не будет, то поселюсь там навсегда... Глупо звучит, романтически... Но есть вещи, которые всегда звучат глупо. Ну, спокойной ночи, моя дорогая Свет, моя хорошая... Ты сейчас бы не узнала меня: ничем я с виду не отличаюсь от своих товарищей, итальянских рабочих, кот<орые> так ругаются, что бедного Бобо запугали бы, наверное, до смерти. Что ты делаешь сейчас! О чем говоришь вечерами? Напишешь ли мне? Ведь пойми же: объяснять ничего не нужно... То, что случилось, случается часто... Вся поэзия построена на этом.
Я устал, рука болит... Прощай, Свет... Не то, не то я написал тебе, совсем не то... Но пускай... Прости мне и письмо и любовь, и только не называй это "приставанием" - понимаешь?
Я думаю - я еще когда-нибудь встречу тебя... Странные бывают мысли...
В.
https://ru-nabokov.livejournal.com/25576.html
Solies - Pont (Var), France
Domaine grand Beaulilu,
25. 5. 1923
Свет,
я прощения не прошу, что вот пишу тебе, в данную минуту это мне кажется так просто... Когда письмо уйдет, я, быть может, спохвачусь, будет дико и страшно, что написал. Но я так далек от Берлина, от тебя, так невозможно столкнуться с тобой - у входа в какой-нибудь театр (как это не раз случалось), что я без боязни пишу, без чувства неловкости пишу это ненужное письмо. И в конце концов, вся твоя семья мне дорога, весь Лихтерфельд связан в моей памяти с самым большим счастьем, которое было и будет у меня - и поэтому не легко отрезать это живое вспоминание, стать равнодушным к нему и чужим... И видишь: я даже не могу написать литературно и почерк странно клонится - это потому что я сейчас работал, копал, и вот пальцы не слушаются. Знаешь, какая есть свобода? Я ведь сейчас могу тебя назвать всеми теми именами, которыми тогда называл, могу сказать тебе самые сумасшедшие, самые нежные вещи - и ты ничего не можешь сделать - приходится читать. Вот моя свобода...
Но я тебе не скажу всего этого, всего, что поет и плещется в памяти. Не это главное, не это нужно. А что нужно, сам не знаю - мне казалось сперва, что напишу тебе очень много, очень полно... И вдруг все затуманилось - ничего не могу тебе сказать, кроме того что сейчас вечер, необыкновенная жара, кипарисы, пальмы и все такое... Потом всю ночь будут квакать и захлебываться лягушки, заглушая и сад и большого растрепанного соловья, которого можно иногда видать перед окном на верхних ветках на фоне луны... И может быть, знаешь, это и есть главное - луна, лягушки, письмо. И вот мне на душе странно легко и просторно, и кажется мне, что я все понимаю... Ах, Свет, Свет, и куда это все ушло и зачем это так, именно так ушло?
Отчего я любил тебя, отчего до сих пор так упорно и нежно люблю?
У меня в Берлине бывали глупейшие галлюцинации - рвущие душу - я видел тебя на всех углах, и в моем кресле у стола, когда я вечером возвращался домой. Неловко как-то об этом говорить, но ведь ты понимаешь, что не твоя это вина, ты ни при чем, ты не могла иначе поступить... Зато, благодаря тому, что случилось, я нашел какие-то новые слова, стал лучше писать, что ли, и это "писание" - единственное, что мне теперь дорого и важно... А вот письмо не выходит... Как-никак всего я сказать тебе не могу и оттого спотыкаюсь, теряюсь...
Когда получишь - удивишься, сдвинешь брови... Покажешь Татьяне... Попробуешь, может быть, ответить - и ничего у тебя тоже не выйдет... Все равно... Одно ясно. Я никогда не думал, что можно так чувствовать. Где бы я не был за последнее время, в Дрездене, Страсбурге, Лионе, Ницце, - чувствовал я все то же. В июле я отсюда уезжаю в Бискру (это маленький город вроде оазиса в Северной Африке) и если найду на земном шаре такое место где тебя, тени твоей не будет, то поселюсь там навсегда... Глупо звучит, романтически... Но есть вещи, которые всегда звучат глупо. Ну, спокойной ночи, моя дорогая Свет, моя хорошая... Ты сейчас бы не узнала меня: ничем я с виду не отличаюсь от своих товарищей, итальянских рабочих, кот<орые> так ругаются, что бедного Бобо запугали бы, наверное, до смерти. Что ты делаешь сейчас! О чем говоришь вечерами? Напишешь ли мне? Ведь пойми же: объяснять ничего не нужно... То, что случилось, случается часто... Вся поэзия построена на этом.
Я устал, рука болит... Прощай, Свет... Не то, не то я написал тебе, совсем не то... Но пускай... Прости мне и письмо и любовь, и только не называй это "приставанием" - понимаешь?
Я думаю - я еще когда-нибудь встречу тебя... Странные бывают мысли...
В.
https://ru-nabokov.livejournal.com/25576.html