Платок Фриды
14:00 23 мая года 2012. В это время остановилось сердце Наташи.
Так, во всяком случае, написано в свидетельстве о смерти, копию которого я храню. В начале мая 2012 года у меня заболела мама и 7 мая я рванула в Москву. Из Тулузы уже приходили плохие новости, Дамиан писал, что врачи дают плохой прогноз. В Москве мама Наташи сходила с ума от неизвестности и бессилия (пожилая женщина с тяжелым алкоголизмом в анамнезе - не просто). По приезде в Москву я прямо из аэропорта поехала к моей маме в больницу на Павелецкой. А вечером отправилась к Майе Михайловне, маме Наташи, в квартиру на Октябрьском Поле, так знакомую с детства, куда отец привозил меня к себе и ставил пластинку с песней «Люблю я макароны», которую он очень любил, а я совсем не любила, и очень на него за это сердилась. Удивительно, как эти мелкие подробности об отце сближали нас с Наташей - отец ведь использовал те же словечки, те же приемы игры с маленьким ребенком со мной и с нею. На эти детали мы натыкались случайно, это были наши маленькие открытия - его любимые песенки, наши походы в Парк Горького и в лес за грибами...особенно мне нравилось ходить с ним на выставку строительного оборудования, я прыгала между экспонатами, и отец говорил: «А ну-ка посмотри, что тут написано?». Я читала по слогам - «Серегин Ю. Б.» и начинала весело визжать и кружиться от восторга - это ведь мой папа, это он придумал эту машину! Когда я рассказала это Наташе, она была поражена - все в точности было и у нее с папой - точно также он ловил ее на бегу и говорил: «А ну-ка посмотри, что тут написано?» И она очень удивилась, когда прочла мои инициалы Н.Ю. «Ой, Нинуша, и ты тоже Н.Ю.?!» Да, вот такой подарок судьбы, такую сестру я получила в середине своей жизни. И потеряла безвозвратно. Наташа была чудо, роскошь, самый интересный человек из тех, кого я когда-либо встречала.
Майя Михайловна обняла меня, она была почти трезва, и потом взяла мое лицо в свои руки и сказала: «Я так хотела вытащить из тебя Юру - вот теперь я вижу его лицо, ты так на него похожа - его глаза, губы» … Это было поразительно. Всю свою жизнь я жутко стеснялась своего сходства с отцом. Из-за моей мамы - в этом моем с ним сходстве она видела предательство с моей стороны, я как бы выбрала его сторону. И, хотя моя мама продолжала любить его всю жизнь и никогда больше не вышла замуж, она снова и снова огорчалась, когда во мне проявлялись новые черточки сходства с отцом. Она горько сетовала: «Ты на меня совсем не похожа, ты вылитая Серегин». Продолжением ее мысли было - ты также не любишь меня, как он. Но это неправда. Я очень любила маму и в их споре с отцом я безоговорочно приняла ее сторону. Поэтому мне было так странно вдруг услышать, что мое сходство с отцом - это великое чудо и чуть ли не свидетельство необыкновенной красоты и ума. Так считала Наташа. Когда мы первый раз встретились, она грустно сказала: «Я всегда считала, что я похожа на папу, но, увидев тебя, я поняла, как глубоко я заблуждалась».
И также считала Майя Михайловна. Я была немного смущена. Мы посидели, я рассказала ей о Наташе, показала ее последние фотографии. Наташа, конечно, очень похудела и изменилась. Майя Михайловна горько повторяла, что глаза у Наташи другие, что она не узнает ее глаза. Я пыталась ее успокоить хоть чем-то. Чем могла. Она так меня благодарила, и за то, что я есть, и за то, что я так похожа на Юру, и за то, что я к ней приехала. Наташа и Майя Михайловна любили друг друга - это важно понимать. Любили как умели. Но это абсолютно очевидно для меня. Майя Михайловна сказала мне, когда Наташи не стало: «Забирай мою квартиру, я ведь без Наташи все равно жить не буду». И буквально через считанные часы с ней случился инсульт и ее не стало через несколько дней. Потом я получила сообщение от ее соседки. Выходя на балкон, она слышала, как Майя Михайловна рыдает в голос по вечерам. Мать и дочь, они были связаны неразрывно, они были так похожи внешне. Для меня и Майя Михайловна это тоже часть Наташи. Удивительно - я совсем не могла плакать, когда умерла Наташа, но узнав о смерти Майи Михайловны, у меня началась настоящая истерика. Вот это и был конец. Надо мной как будто пролетело что-то огромное и исчезло, оставив за собой пустоту.
А когда 17 мая я вернулась из Москвы в Иерусалим, то получила смс от Наташи (я его храню): «Меня везут в больницу. Нинуша - это конец. Я никогда уже отсюда не выйду». Потом, когда я уже приехала в Тулузу, Вероника (одна из Наташиных близких друзей, которые не отходили от нее) рассказала, что они собирались вечером на концерт, Наташа стала надевать платье и не смогла застегнуть молнию на талии, это при том, что она похудела уже очень сильно и вся одежда на ней болталась. Так у нее начался асцит. Через совсем короткое время ей стало очень плохо - начались сильные боли и ей стало трудно дышать. Вызвали скорую и отвезли ее в Клаудиус Рего, и оттуда ее перевели уже в паллиативное отделение этого госпиталя. «Это конец. Я никогда уже отсюда не выйду», - тяжело получить такое сообщение от совсем молодой женщины. Я опять пыталась хоть как-то ее успокоить. И даже успокоила. Ее оптимизм был непобедим.
А 20 мая я должна была вылетать в Рим (это была туристическая поездка от работы). 18-е и 19-е были относительно спокойными, я звонила в больницу, в палате был стационарный телефон, и мы разговаривали. Последний раз это было 19-го днем (в ночь на 20-е у меня был самолет). Наташа сказала, что «Рим в пяти минутах от Тулузы», что я обязательно должна к ней приехать. Она была веселой, почти прежней. Мы договорились, что на следующий год я приеду к ней на защиту диссертации (по французской традиции на защите присутствует публика и обязательно члены семьи, которую должны были представлять я и мои дети - Наташина семья). Мы решили, что обязательно потом вместе отправиться в Рим… Так и вышло, с небольшой поправкой.
Когда я прилетела в Рим, мы еще переписывались, Наташа писала мне, что ей принесли фрукты и очень красивые спелые груши, что они такие красивые и ей так хочется съесть кусочек, хоть один кусочек, но она не может есть и ей тяжело дышать. По-моему, где-то к вечеру 21-го мая Наташа перестала отвечать. 23-го мая - это был мой четвертый, последний, день в Риме - в 11 утра я получила смс от Дамиана (верного друга и мужа лучшей ее подруги Рим): «Наташе очень плохо, речь идет о часах, приезжай срочно, я тебя встречу, нужно решить важные организационные вопросы». Дамиан вместе с Рим в это время находились в Тунисе, у родителей Рим - там у них была свадебная церемония, на которую должна была вылететь Наташа, но в силу известных причин, это не состоялось. 22 мая они получили смс от Вероники, что Наташе стало очень плохо. В тот же день они прервали свое турне, купили билеты на первый рейс и прилетели в Тулузу. Я об этом узнала уже после.
Я вылетела из Рима часа в два дня и где-то в четыре я вышла в зал прибытия в Тулузе, но меня никто не встречал. Я вышла на улицу и поймала такси, показала водителю бумажку с названием больницы «Клаудиус Рего», он кивнул, и мы поехали. Мы доехали очень быстро, аэропорт Тулузы находится почти в городе. Расплатившись с таксистом, я закатила свой чемодан в фойе больницы и пошла к стойке справочной службы. «Наталия Короткова», - по слогам обратилась я к секретарю. Она на меня сочувственно взглянула (видимо, я была совсем не первой посетительницей в этот день) и сразу сказала, куда идти - второй этаж паллиативного отделения. Можно подняться на лифте. У лифта я столкнулась с отцом Роже, это был Наташин французский духовник.
Я вошла в довольно просторную больничную палату и представилась - сказала, что я Нина, сестра Наташи. Все сразу стали очень приветливыми, окружили меня и стали выражать соболезнования. Подошел Дамиан, представившись мне, он позвал врача-интерна, которая лечила Наташу, и мы прошли в отдельную комнату втроем, где врач начала объяснять мне, как ближайшему родственнику, причины смерти. Затем мы вернулись в палату к Наташе попрощаться. Каждый подходил и целовал Наташу. Я тоже подошла. Прикоснулась губами к неожиданно ледяной коже ее лба - так это было неожиданно и страшно, дотронулась рукой до волос и ощутила их какую-то неестественную, синтетическую сухость. Это уже была не Наташа. В палату вошла немолодая, очень ухоженная женщина, с красивым смуглым лицом. Увидев всех нас, она сказала, что пришла к Наташе. Кто-то, то ли отец Роже, то ли Дамиан, сказал ей, что Наташа умерла.
- Что? умерла?! - воскликнула женщина и, закрыв лицо, заплакала.
Она сказала, что работает управляющей в общежитии Наташи и представилась именем Лурдес. Дамиан подошел к Лурдес и они о чем-то поговорили. Разделившись, мы вышли из больницы и поехали в общежитие. Я так и не простилась по-человечески с Наташей, и теперь очень об этом жалею.
Мы подъехали к зданию общежития, Лурдес открыла дверь своим ключом, и мы вошли в комнату Наташи. Сердце мое сжалось - это было малюсенькое помещение, большую часть которого занимала кровать. В изголовье кровати, у стены, стояли образки и было несколько обгоревших свечей, лежали листочки с молитвами. Вся горечь этого страдания и отчаяния открылась в этих мелочах. Большую часть прихожей занимали коробки с Вемурафенибом (волшебными таблетками от рака кожи) - это были такие крупные белые банки с широкими крышками. Коробки стояли у стены в прихожей, одна на другой в несколько рядов. Вемурафениб нужно было принимать по таблетке через каждые два часа, даже ночью. Наташа ставила будильник, просыпалась, чтобы принять очередную порцию чудесного лекарства. Поэтому запас, очевидно, должен был быть большим - они заполняли собой всю прихожую. Потом Дамиан приехал и забрал эти таблетки, чтобы передать в какой-то благотворительный фонд.
Рядом с кроватью стояла железная стойка на колесиках, с привинченным столиком и свисающей железной рукояткой, чтобы подниматься с кровати. Приспособление для тяжело больных - как это не вязалось с такой живой и полной энергии Наташей. На противоположной стороне, на расстоянии метра от кровати, был небольшой секретер с письменным столом, который можно было складывать и убирать, освобождая несколько лишних сантиметров жизненного пространства. Все это роскошество дополняли книжные полки, между ними был зажат крохотный кухонный столик, плита, раковина и мини-холодильник. В ванной все было заставлено любимыми Наташиными бутылочками с кремами, лосьонами, помадами, духами, щеточками, пилочками, лаками для ногтей, смывками. У Наташи была ведь настоящая обсессия на идеальный маникюр и макияж. Ее руки можно было снимать для рекламы, и вся эта косметическая утварь в ее ванной комнате свидетельствовала о том, что это стоило усилий. Я помню, как меня поразило при нашей первой встрече совершенно идеальное состояние лака на ее ногтях. Теперь множество этих маленьких красивых душистых баночек сиротливо стояли на полках. Сердце мое еще раз сжалось - это открывало такую трогательную тайну неистощимого стремления к красоте молодой женщины, отдавало такой жаждой жизни, красоты, любви, успеха. Я представила, как Наташа еще вчера открывала эти пузырьки и флаконы, собираясь на очередную вечеринку или на концерт, или в хор, или на свидание. Теперь вся эта гламурная команда осиротела. Мне казалось, что в этом душистом дуновении от ее косметики я ощущаю прощальное дыхание ее очаровательной улыбки, последнее напоминание, что тут была такая прекрасная жизнь, которая внезапно закончилась и наступила великая пустота. В номере было страшно тесно, Дамиан и Фатма достали Наташин лэптоп и занялись установкой скайпа, чтобы я могла позвонить. Мы бесконечно долго занимались всем этим (в этот день вообще время утроилось и растянулось, любое самое простое действие растягивалось на часы бесплодных попыток). Первый звонок был Майе Михайловне. Она уже все знала, и мы начали успокаивать друг друга. Потом я позвонила домой в Израиль, и мы быстро поговорили с мужем. К тому времени Дамиан и Фатима уже нашли среди бумаг Наташи необходимое и засобирались уходить. Я застыла в ужасе, потому что просто не могла остаться ночевать в Наташиной комнате. Это было совершенно невозможно - лучше на улице. Последней выходила Лурдес. Я окликнула ее: «Лурдес, можно я переночую у тебя?». До сих пор не понимаю, как я отважилась на такую просьбу к совершенно незнакомому человеку. Мы спустились на первый этаж и перешли в другое здание, там на первом этаже у Лурдес была служебная квартира. Мы вошли, она повернулась ко мне со словами: «Проходи, наша дочь сегодня уехала, ты ляжешь у нее в комнате. Переоденься и я тебя покормлю». Мы устроились на кухне, она приготовила лимонад и налила мне в большой красивый бокал. Впервые за этот бесконечно долгий день наступила тишина и время вернулось в привычный режим.
И тут Лурдес сделала вторую вещь, за которую я буду ей благодарна до конца своей жизни. Она стала говорит со мной о Наташе. Лурдес познакомилась с Наташей совсем недавно, незадолго до того, как университет предоставил Наташе новое общежитие. Лурдес предупредили, что в общежитие переезжает студентка, которая тяжело больна, и вдруг она увидела веселую, бодрую, жизнерадостную, очень общительную, элегантную молодую женщину - всегда накрашенную, ухоженную, модно одетую. Это ее удивило. А потом началась дружба - Наташа была ведь гением общения, с ней всегда всем было интересно. Когда Наташу увезли в больницу, Лурдес стала навещать ее каждый день. Лурдес рассказала, что это она позаботилась о том, чтобы к Наташе пришел священник. И он приходил, по-моему, не один раз в эти дни, пытаясь подготовить Наташу к уходу в мир иной, как страшно звучит эта банальная фраза. Мир иной.
- Наташа не готова была уйти, она совсем не принимала смерть. До последнего мгновения. Она так отчаянно хотела жить, не соглашалась с отцом Роже, не хотела принять то, что ее ждет, - рассказала Лурдес.
«Придумайте что-нибудь, сделайте что-нибудь! Что-нибудь сделайте! Придумайте что-нибудь, я не хочу умирать, сделайте что-нибудь!» - повторяла Наташа (и в этом была вся она - она верила в прогресс, в медицину, в технические возможности, она верила, что смерть - это просто техническая проблема, ее можно избежать, поняв, как технически разрулить эту задачу). И она ни на секунду не выпускала из рук свой мобильный телефон - она (до самого конца) сама хотела управлять ситуацией и держать все под своим контролем. Это мне уже рассказала Вероника. Они очень долго не могли взять у нее из рук мобильный телефон, чтобы посмотреть ее контакты и разослать сообщения друзьям, и мне в том числе. Только, когда Наташа уснула на короткое время, Веронике удалось завладеть телефоном и переписать контакты. Но что еще более удивительно, что за несколько минут до смерти Наташи к ней смогла дозвониться Майя Михайловна. В последние мгновения жизни они все-таки были вместе. Наташа очень рассердилась, услышав ее голос в телефоне, стала плакать и говорить, чтобы она оставила ее, что она не может дышать, что ей очень плохо. Это были уже последние слова Наташи.
На следующий день мы должны были ехать в похоронное агентство и заняться отправкой Наташи (репатриацией тела) в Москву. Я должна была подписать какие-то бумаги, Дамиан даже пригласил переводчика - пожилую француженку, которая хорошо говорила по-русски. В принципе, перевод был совершенно излишним, я им и так абсолютно доверяла, но это было очень мило с его стороны. Похоронным бюро владел французский араб, господин Нежиб М’Хамди, высокий человек в элегантном костюме. Мы долго сидели у него в кабинете похоронного бюро, Дамиан обсуждал массу вещей, звонил. Во второй половине дня мы съездили в страховое агентство. Основной проблемой было освободить деньги по страхованию жизни Наташи. Удивительно, но ее страховка не включала эту пресловутую графу «репатриация тела». Этот вариант возвращения на родину Наташа никогда серьезно не рассматривала, я даже помню один из ее постов в ЖЖ, как она поругалась со своим банком, из-за того, что они пытались ей всучить этот совершенно в ее молодой жизни ненужный пункт «репатриация тела». А теперь мы сидели и ломали голову, где найти деньги, чтобы оплатить перелет ее тела из Тулузы в Москву.
Господи, как же я об этом жалею, не надо было делать никакой «репатриации», нужно было бы похоронить Наташу в Тулузе. В Тулузе, по крайней мере, было бы кому ухаживать за ее могилкой. Сердце мое обливается кровью, когда вспоминаю совершенно заброшенную могилу Наташи на Домодедовском кладбище - никто туда не приходит, все так заросло чертополохом, что к месту ее захоронения невозможно пробраться сквозь заросли травы. Но не мы решали этот вопрос, на отправке Наташи в Россию настаивала Майя Михайловна. Величайшая это была ошибка. Вся эта процедура была издевательством над ее телом. Рим и Вероника пришли и выбрали самое красивое Наташино платье, туфли и нижнее белье. Рим захотела накрасить ногти Наташи ее любимым лаком цвета розы. Они бесконечно ездили в морг больницы и отвозили все эти последние украшения, чтобы Наташа была красивой, отправляясь с свой последний путь. В результате бесконечной волокиты и несостыковок, тело Наташи прибыло в Москву в очень плохом состоянии, ничего из того, что передали ей ее подруги на ней не было - даже нательный золотой крестик исчез. Уже на кладбище в Домодедово пришлось срочно покупать Наташе сермяжную кладбищенскую одежду - холщовый халат, платок, хлопчатобумажные чулки. Это было так нелепо и ужасно - видеть Наташино маленькое лицо, закутанное до бровей в сермяжный плат, со сложенными на груди руками с пурпурным лаком на ногтях - частичкой Франции. Это мне уже потом рассказали Майя Михайловна и Николай, брат Наташи.
Лурдес предоставила мне одну из пустующих комнат в общежитии (правда это был величайший секрет от всех, и я должна была тщательно следить, чтобы меня не увидели студенты - иначе у Лурдес могли быть неприятности), этажом выше Наташиной комнаты. Дамиан сказал, что планируется служба в церкви и церемония прощания с Наташей в университете, на которую мне стоит пойти. Поэтому я отложила свой отъезд еще на два дня. Но потом все это отменилось, все вообще менялось в день по несколько раз. Еще нужно было понять, что делать с вещами Наташи. Мне звонила Майя Михайловна, плакала, умоляла привезти ей все до последней нитки, до последней бумажки. Встал вопрос - как это осуществить.
На следующий день я вошла в Наташину комнату и начала разбирать то, что там было. Было острое чувство неловкости, так как тебе открываются подробности чужой жизни, которые не предназначены для чужих глаз. Я не знала, с чего начать. Я отобрала самые интимные вещи, сохранившие еще Наташино тепло и даже запах, ее дневник, написанный от руки (чем вызвала страшный гнев Дамиана - как можно передавать дневник! это же не предназначено ни для чьих глаз! - и как же он прав), нехитрые драгоценности и историю ее болезни, сложила в коробки, и мы с Лурдес выслали две посылки в Москву на имя Майи Михайловны.
Косметику в ванной предстояло выбросить, с этим нельзя было ничего сделать. Единственное, там были две бутылочки духов - «Нина Ричи» в большой белой коробке, упакованной в целлофан. Совершенно новые духи, у меня зародилось подозрение, что Наташа купила их мне в подарок впрок, как она любила делать, во всяком случае, именно «Нину Ричи» она подарила мне в нашу первую встречу (ведь я Нина - значит Ричи).Я долго смотрела на эту большую белую коробку и уговорила Веронику принять этот сувенир на память от Наташи. Она была страшно смущена и отказывалась, но взяла. Вероника вообще была настоящим ангелом. В один из дней перед моим отъездом она пришла в комнату Наташи, и мы с ней просидели вместе часа три - она понимала, что мне одиноко одной, и пришла просто побыть. Мы с ней, как с Лурдес, тоже много говорили о Наташе. Вероника была тишайшим и преданнейшим человечком, юная худенькая девушка с огромными серьезными глазами. Но в своих оценках она была непреклонна: по ее мнению, Коля и Майя Михайловна были однозначным злом в жизни Наташи, она не готова была даже говорить о них. И эта ее позиция тоже очень дорогого стоила, потому что Вероника была неотступно у кровати Наташи до самого конца. У нее на руках Наташа ушла. Она имела право быть бескомпромиссной. У нее была очень красивая кожаная сумка восхитительного светло-кремового цвета. Я похвалила ее вкус, и вдруг она сказала, что эту сумку выбрала Наташа. «Мне нужна была новая сумка и я никак не могла решить, и вдруг Наташа сказала - купи вот эту, она тебе подходит». Так она и сделала, и сумка оказалась очень удобной, а не только красивой. Вторые духи были уже открыты и частично использованы - небольшая бутылочка из темно-синего стекла в форме звезды, «Горький Шоколад» Тьерри Мюглера. Наташа их очень любила, я помню, как она писала о них в ЖЖ: «Горький шоколад - это мое все». Я сняла колпачок и понюхала - это был очень терпкий, горько-сладкий запах.
Этот запах - больше, чем напоминание, это какая-то квинтэссенция Франции, Парижа, жизни, ощущения себя женщиной - всего, что она так любила. Эта бутылочка ездила со мной и в Париж (Наташино «обними меня, Париж!» - я его обняла за нее), и в Вену, и в еще раз в Рим, и в Мадрид (мы с ней были даже на корриде), и в Барселону. С этими духами связан еще один трогательный случай. Я занималась в группе английского языка в американском культурном центре в Иерусалиме, и преподаватель попросил принести на одно из занятий каждого из нас сувенир, дорогую нам вещь. И вот на занятии английского, перед группой соучеников, я вынула из сумки эту бутылочку духов Тьерри Мюглера и рассказала свою историю - историю любви и смерти моей сестры. Все слушали, затаив дыхание, а когда я закончила, у меня попросили бутылочку, чтобы понюхать. Бутылочка стала переходить из рук в руки. Было так трогательно видеть, как люди серьезно и осторожно подносят к носу духи, вдыхают запах и передают дальше по кругу. Потом бутылочка вернулась ко мне. Было так тихо, как будто ангел пролетел. Наш преподаватель, американский еврей из кибуца «Гезер», сказал, что это удивительная история и объявил перерыв. Мы все - русские, арабы, американцы, французы - вышли в фойе, наливали кофе в бумажные стаканчики и говорили о Наташе. Слышала ли ты нас, милая моя Наташа? Иногда я смотрю, как люди вечером идут по улице, разговаривают и думаю: это так просто - просто быть. И эту малость не дано больше ощутить Наташе...
Мы с Вероникой разобрали и разложили вещи, книги мы передали Лурдес для студенческой библиотеки, Наташины цветы в горшках она поставила в студенческом фойе. Часть вещей мы сложили в чемодан, который должен был быть переправлен в Москву через знакомых и передан Майе Михайловне, но так и не был в результате, потому что Майи Михайловны совсем скоро тоже не стало. Далее были еще два одиноких дня, когда я бродила по Тулузе. Это были выходные, город был довольно пустой. Вернее, опустевший и осиротевший без Наташи. Для меня он тоже ее часть, ее суть, ее воздух. Я улетела в Израиль в воскресенье утром.
Да, и еще. Я позвонила Коле - ее Коле, уже из Израиля. Что хотите говорите, но он ее любил. То, что было между ними - это была любовь. Мы с ним больше часа разговаривали о ней, он ... нет, он не плакал. Но это был первый человек, с которым я говорила о ее смерти и чувствовала, что это родной человек, любящий, которому больно. Бог ему судия, но для меня он часть Наташи и посему он мне тоже дорог и близок. Он заплатил сполна за все свои грехи о ошибки. Майя Михайловна сказала про него с какой-то необыкновенной женской мудростью: «Ну не любил - ну разве он в этом виноват?». Любил.
Начало мая это мой «платок Фриды», о котором писала Наташа. Я не успела, я не была, я не простилась. Но я жду мая, чтобы получить этот платок снова, чтобы вновь погрузиться в воспоминания и ощутить ее присутствие. Присутствие моей сестры. Наташи.
Графика: Олег Яковлев PhotoFreedom (https://photofreedom.livejournal.com/), авторский проект "Ушедшая сущность" (2011).
Так, во всяком случае, написано в свидетельстве о смерти, копию которого я храню. В начале мая 2012 года у меня заболела мама и 7 мая я рванула в Москву. Из Тулузы уже приходили плохие новости, Дамиан писал, что врачи дают плохой прогноз. В Москве мама Наташи сходила с ума от неизвестности и бессилия (пожилая женщина с тяжелым алкоголизмом в анамнезе - не просто). По приезде в Москву я прямо из аэропорта поехала к моей маме в больницу на Павелецкой. А вечером отправилась к Майе Михайловне, маме Наташи, в квартиру на Октябрьском Поле, так знакомую с детства, куда отец привозил меня к себе и ставил пластинку с песней «Люблю я макароны», которую он очень любил, а я совсем не любила, и очень на него за это сердилась. Удивительно, как эти мелкие подробности об отце сближали нас с Наташей - отец ведь использовал те же словечки, те же приемы игры с маленьким ребенком со мной и с нею. На эти детали мы натыкались случайно, это были наши маленькие открытия - его любимые песенки, наши походы в Парк Горького и в лес за грибами...особенно мне нравилось ходить с ним на выставку строительного оборудования, я прыгала между экспонатами, и отец говорил: «А ну-ка посмотри, что тут написано?». Я читала по слогам - «Серегин Ю. Б.» и начинала весело визжать и кружиться от восторга - это ведь мой папа, это он придумал эту машину! Когда я рассказала это Наташе, она была поражена - все в точности было и у нее с папой - точно также он ловил ее на бегу и говорил: «А ну-ка посмотри, что тут написано?» И она очень удивилась, когда прочла мои инициалы Н.Ю. «Ой, Нинуша, и ты тоже Н.Ю.?!» Да, вот такой подарок судьбы, такую сестру я получила в середине своей жизни. И потеряла безвозвратно. Наташа была чудо, роскошь, самый интересный человек из тех, кого я когда-либо встречала.
Майя Михайловна обняла меня, она была почти трезва, и потом взяла мое лицо в свои руки и сказала: «Я так хотела вытащить из тебя Юру - вот теперь я вижу его лицо, ты так на него похожа - его глаза, губы» … Это было поразительно. Всю свою жизнь я жутко стеснялась своего сходства с отцом. Из-за моей мамы - в этом моем с ним сходстве она видела предательство с моей стороны, я как бы выбрала его сторону. И, хотя моя мама продолжала любить его всю жизнь и никогда больше не вышла замуж, она снова и снова огорчалась, когда во мне проявлялись новые черточки сходства с отцом. Она горько сетовала: «Ты на меня совсем не похожа, ты вылитая Серегин». Продолжением ее мысли было - ты также не любишь меня, как он. Но это неправда. Я очень любила маму и в их споре с отцом я безоговорочно приняла ее сторону. Поэтому мне было так странно вдруг услышать, что мое сходство с отцом - это великое чудо и чуть ли не свидетельство необыкновенной красоты и ума. Так считала Наташа. Когда мы первый раз встретились, она грустно сказала: «Я всегда считала, что я похожа на папу, но, увидев тебя, я поняла, как глубоко я заблуждалась».
И также считала Майя Михайловна. Я была немного смущена. Мы посидели, я рассказала ей о Наташе, показала ее последние фотографии. Наташа, конечно, очень похудела и изменилась. Майя Михайловна горько повторяла, что глаза у Наташи другие, что она не узнает ее глаза. Я пыталась ее успокоить хоть чем-то. Чем могла. Она так меня благодарила, и за то, что я есть, и за то, что я так похожа на Юру, и за то, что я к ней приехала. Наташа и Майя Михайловна любили друг друга - это важно понимать. Любили как умели. Но это абсолютно очевидно для меня. Майя Михайловна сказала мне, когда Наташи не стало: «Забирай мою квартиру, я ведь без Наташи все равно жить не буду». И буквально через считанные часы с ней случился инсульт и ее не стало через несколько дней. Потом я получила сообщение от ее соседки. Выходя на балкон, она слышала, как Майя Михайловна рыдает в голос по вечерам. Мать и дочь, они были связаны неразрывно, они были так похожи внешне. Для меня и Майя Михайловна это тоже часть Наташи. Удивительно - я совсем не могла плакать, когда умерла Наташа, но узнав о смерти Майи Михайловны, у меня началась настоящая истерика. Вот это и был конец. Надо мной как будто пролетело что-то огромное и исчезло, оставив за собой пустоту.
А когда 17 мая я вернулась из Москвы в Иерусалим, то получила смс от Наташи (я его храню): «Меня везут в больницу. Нинуша - это конец. Я никогда уже отсюда не выйду». Потом, когда я уже приехала в Тулузу, Вероника (одна из Наташиных близких друзей, которые не отходили от нее) рассказала, что они собирались вечером на концерт, Наташа стала надевать платье и не смогла застегнуть молнию на талии, это при том, что она похудела уже очень сильно и вся одежда на ней болталась. Так у нее начался асцит. Через совсем короткое время ей стало очень плохо - начались сильные боли и ей стало трудно дышать. Вызвали скорую и отвезли ее в Клаудиус Рего, и оттуда ее перевели уже в паллиативное отделение этого госпиталя. «Это конец. Я никогда уже отсюда не выйду», - тяжело получить такое сообщение от совсем молодой женщины. Я опять пыталась хоть как-то ее успокоить. И даже успокоила. Ее оптимизм был непобедим.
А 20 мая я должна была вылетать в Рим (это была туристическая поездка от работы). 18-е и 19-е были относительно спокойными, я звонила в больницу, в палате был стационарный телефон, и мы разговаривали. Последний раз это было 19-го днем (в ночь на 20-е у меня был самолет). Наташа сказала, что «Рим в пяти минутах от Тулузы», что я обязательно должна к ней приехать. Она была веселой, почти прежней. Мы договорились, что на следующий год я приеду к ней на защиту диссертации (по французской традиции на защите присутствует публика и обязательно члены семьи, которую должны были представлять я и мои дети - Наташина семья). Мы решили, что обязательно потом вместе отправиться в Рим… Так и вышло, с небольшой поправкой.
Когда я прилетела в Рим, мы еще переписывались, Наташа писала мне, что ей принесли фрукты и очень красивые спелые груши, что они такие красивые и ей так хочется съесть кусочек, хоть один кусочек, но она не может есть и ей тяжело дышать. По-моему, где-то к вечеру 21-го мая Наташа перестала отвечать. 23-го мая - это был мой четвертый, последний, день в Риме - в 11 утра я получила смс от Дамиана (верного друга и мужа лучшей ее подруги Рим): «Наташе очень плохо, речь идет о часах, приезжай срочно, я тебя встречу, нужно решить важные организационные вопросы». Дамиан вместе с Рим в это время находились в Тунисе, у родителей Рим - там у них была свадебная церемония, на которую должна была вылететь Наташа, но в силу известных причин, это не состоялось. 22 мая они получили смс от Вероники, что Наташе стало очень плохо. В тот же день они прервали свое турне, купили билеты на первый рейс и прилетели в Тулузу. Я об этом узнала уже после.
Я вылетела из Рима часа в два дня и где-то в четыре я вышла в зал прибытия в Тулузе, но меня никто не встречал. Я вышла на улицу и поймала такси, показала водителю бумажку с названием больницы «Клаудиус Рего», он кивнул, и мы поехали. Мы доехали очень быстро, аэропорт Тулузы находится почти в городе. Расплатившись с таксистом, я закатила свой чемодан в фойе больницы и пошла к стойке справочной службы. «Наталия Короткова», - по слогам обратилась я к секретарю. Она на меня сочувственно взглянула (видимо, я была совсем не первой посетительницей в этот день) и сразу сказала, куда идти - второй этаж паллиативного отделения. Можно подняться на лифте. У лифта я столкнулась с отцом Роже, это был Наташин французский духовник.
Я вошла в довольно просторную больничную палату и представилась - сказала, что я Нина, сестра Наташи. Все сразу стали очень приветливыми, окружили меня и стали выражать соболезнования. Подошел Дамиан, представившись мне, он позвал врача-интерна, которая лечила Наташу, и мы прошли в отдельную комнату втроем, где врач начала объяснять мне, как ближайшему родственнику, причины смерти. Затем мы вернулись в палату к Наташе попрощаться. Каждый подходил и целовал Наташу. Я тоже подошла. Прикоснулась губами к неожиданно ледяной коже ее лба - так это было неожиданно и страшно, дотронулась рукой до волос и ощутила их какую-то неестественную, синтетическую сухость. Это уже была не Наташа. В палату вошла немолодая, очень ухоженная женщина, с красивым смуглым лицом. Увидев всех нас, она сказала, что пришла к Наташе. Кто-то, то ли отец Роже, то ли Дамиан, сказал ей, что Наташа умерла.
- Что? умерла?! - воскликнула женщина и, закрыв лицо, заплакала.
Она сказала, что работает управляющей в общежитии Наташи и представилась именем Лурдес. Дамиан подошел к Лурдес и они о чем-то поговорили. Разделившись, мы вышли из больницы и поехали в общежитие. Я так и не простилась по-человечески с Наташей, и теперь очень об этом жалею.
Мы подъехали к зданию общежития, Лурдес открыла дверь своим ключом, и мы вошли в комнату Наташи. Сердце мое сжалось - это было малюсенькое помещение, большую часть которого занимала кровать. В изголовье кровати, у стены, стояли образки и было несколько обгоревших свечей, лежали листочки с молитвами. Вся горечь этого страдания и отчаяния открылась в этих мелочах. Большую часть прихожей занимали коробки с Вемурафенибом (волшебными таблетками от рака кожи) - это были такие крупные белые банки с широкими крышками. Коробки стояли у стены в прихожей, одна на другой в несколько рядов. Вемурафениб нужно было принимать по таблетке через каждые два часа, даже ночью. Наташа ставила будильник, просыпалась, чтобы принять очередную порцию чудесного лекарства. Поэтому запас, очевидно, должен был быть большим - они заполняли собой всю прихожую. Потом Дамиан приехал и забрал эти таблетки, чтобы передать в какой-то благотворительный фонд.
Рядом с кроватью стояла железная стойка на колесиках, с привинченным столиком и свисающей железной рукояткой, чтобы подниматься с кровати. Приспособление для тяжело больных - как это не вязалось с такой живой и полной энергии Наташей. На противоположной стороне, на расстоянии метра от кровати, был небольшой секретер с письменным столом, который можно было складывать и убирать, освобождая несколько лишних сантиметров жизненного пространства. Все это роскошество дополняли книжные полки, между ними был зажат крохотный кухонный столик, плита, раковина и мини-холодильник. В ванной все было заставлено любимыми Наташиными бутылочками с кремами, лосьонами, помадами, духами, щеточками, пилочками, лаками для ногтей, смывками. У Наташи была ведь настоящая обсессия на идеальный маникюр и макияж. Ее руки можно было снимать для рекламы, и вся эта косметическая утварь в ее ванной комнате свидетельствовала о том, что это стоило усилий. Я помню, как меня поразило при нашей первой встрече совершенно идеальное состояние лака на ее ногтях. Теперь множество этих маленьких красивых душистых баночек сиротливо стояли на полках. Сердце мое еще раз сжалось - это открывало такую трогательную тайну неистощимого стремления к красоте молодой женщины, отдавало такой жаждой жизни, красоты, любви, успеха. Я представила, как Наташа еще вчера открывала эти пузырьки и флаконы, собираясь на очередную вечеринку или на концерт, или в хор, или на свидание. Теперь вся эта гламурная команда осиротела. Мне казалось, что в этом душистом дуновении от ее косметики я ощущаю прощальное дыхание ее очаровательной улыбки, последнее напоминание, что тут была такая прекрасная жизнь, которая внезапно закончилась и наступила великая пустота. В номере было страшно тесно, Дамиан и Фатма достали Наташин лэптоп и занялись установкой скайпа, чтобы я могла позвонить. Мы бесконечно долго занимались всем этим (в этот день вообще время утроилось и растянулось, любое самое простое действие растягивалось на часы бесплодных попыток). Первый звонок был Майе Михайловне. Она уже все знала, и мы начали успокаивать друг друга. Потом я позвонила домой в Израиль, и мы быстро поговорили с мужем. К тому времени Дамиан и Фатима уже нашли среди бумаг Наташи необходимое и засобирались уходить. Я застыла в ужасе, потому что просто не могла остаться ночевать в Наташиной комнате. Это было совершенно невозможно - лучше на улице. Последней выходила Лурдес. Я окликнула ее: «Лурдес, можно я переночую у тебя?». До сих пор не понимаю, как я отважилась на такую просьбу к совершенно незнакомому человеку. Мы спустились на первый этаж и перешли в другое здание, там на первом этаже у Лурдес была служебная квартира. Мы вошли, она повернулась ко мне со словами: «Проходи, наша дочь сегодня уехала, ты ляжешь у нее в комнате. Переоденься и я тебя покормлю». Мы устроились на кухне, она приготовила лимонад и налила мне в большой красивый бокал. Впервые за этот бесконечно долгий день наступила тишина и время вернулось в привычный режим.
И тут Лурдес сделала вторую вещь, за которую я буду ей благодарна до конца своей жизни. Она стала говорит со мной о Наташе. Лурдес познакомилась с Наташей совсем недавно, незадолго до того, как университет предоставил Наташе новое общежитие. Лурдес предупредили, что в общежитие переезжает студентка, которая тяжело больна, и вдруг она увидела веселую, бодрую, жизнерадостную, очень общительную, элегантную молодую женщину - всегда накрашенную, ухоженную, модно одетую. Это ее удивило. А потом началась дружба - Наташа была ведь гением общения, с ней всегда всем было интересно. Когда Наташу увезли в больницу, Лурдес стала навещать ее каждый день. Лурдес рассказала, что это она позаботилась о том, чтобы к Наташе пришел священник. И он приходил, по-моему, не один раз в эти дни, пытаясь подготовить Наташу к уходу в мир иной, как страшно звучит эта банальная фраза. Мир иной.
- Наташа не готова была уйти, она совсем не принимала смерть. До последнего мгновения. Она так отчаянно хотела жить, не соглашалась с отцом Роже, не хотела принять то, что ее ждет, - рассказала Лурдес.
«Придумайте что-нибудь, сделайте что-нибудь! Что-нибудь сделайте! Придумайте что-нибудь, я не хочу умирать, сделайте что-нибудь!» - повторяла Наташа (и в этом была вся она - она верила в прогресс, в медицину, в технические возможности, она верила, что смерть - это просто техническая проблема, ее можно избежать, поняв, как технически разрулить эту задачу). И она ни на секунду не выпускала из рук свой мобильный телефон - она (до самого конца) сама хотела управлять ситуацией и держать все под своим контролем. Это мне уже рассказала Вероника. Они очень долго не могли взять у нее из рук мобильный телефон, чтобы посмотреть ее контакты и разослать сообщения друзьям, и мне в том числе. Только, когда Наташа уснула на короткое время, Веронике удалось завладеть телефоном и переписать контакты. Но что еще более удивительно, что за несколько минут до смерти Наташи к ней смогла дозвониться Майя Михайловна. В последние мгновения жизни они все-таки были вместе. Наташа очень рассердилась, услышав ее голос в телефоне, стала плакать и говорить, чтобы она оставила ее, что она не может дышать, что ей очень плохо. Это были уже последние слова Наташи.
На следующий день мы должны были ехать в похоронное агентство и заняться отправкой Наташи (репатриацией тела) в Москву. Я должна была подписать какие-то бумаги, Дамиан даже пригласил переводчика - пожилую француженку, которая хорошо говорила по-русски. В принципе, перевод был совершенно излишним, я им и так абсолютно доверяла, но это было очень мило с его стороны. Похоронным бюро владел французский араб, господин Нежиб М’Хамди, высокий человек в элегантном костюме. Мы долго сидели у него в кабинете похоронного бюро, Дамиан обсуждал массу вещей, звонил. Во второй половине дня мы съездили в страховое агентство. Основной проблемой было освободить деньги по страхованию жизни Наташи. Удивительно, но ее страховка не включала эту пресловутую графу «репатриация тела». Этот вариант возвращения на родину Наташа никогда серьезно не рассматривала, я даже помню один из ее постов в ЖЖ, как она поругалась со своим банком, из-за того, что они пытались ей всучить этот совершенно в ее молодой жизни ненужный пункт «репатриация тела». А теперь мы сидели и ломали голову, где найти деньги, чтобы оплатить перелет ее тела из Тулузы в Москву.
Господи, как же я об этом жалею, не надо было делать никакой «репатриации», нужно было бы похоронить Наташу в Тулузе. В Тулузе, по крайней мере, было бы кому ухаживать за ее могилкой. Сердце мое обливается кровью, когда вспоминаю совершенно заброшенную могилу Наташи на Домодедовском кладбище - никто туда не приходит, все так заросло чертополохом, что к месту ее захоронения невозможно пробраться сквозь заросли травы. Но не мы решали этот вопрос, на отправке Наташи в Россию настаивала Майя Михайловна. Величайшая это была ошибка. Вся эта процедура была издевательством над ее телом. Рим и Вероника пришли и выбрали самое красивое Наташино платье, туфли и нижнее белье. Рим захотела накрасить ногти Наташи ее любимым лаком цвета розы. Они бесконечно ездили в морг больницы и отвозили все эти последние украшения, чтобы Наташа была красивой, отправляясь с свой последний путь. В результате бесконечной волокиты и несостыковок, тело Наташи прибыло в Москву в очень плохом состоянии, ничего из того, что передали ей ее подруги на ней не было - даже нательный золотой крестик исчез. Уже на кладбище в Домодедово пришлось срочно покупать Наташе сермяжную кладбищенскую одежду - холщовый халат, платок, хлопчатобумажные чулки. Это было так нелепо и ужасно - видеть Наташино маленькое лицо, закутанное до бровей в сермяжный плат, со сложенными на груди руками с пурпурным лаком на ногтях - частичкой Франции. Это мне уже потом рассказали Майя Михайловна и Николай, брат Наташи.
Лурдес предоставила мне одну из пустующих комнат в общежитии (правда это был величайший секрет от всех, и я должна была тщательно следить, чтобы меня не увидели студенты - иначе у Лурдес могли быть неприятности), этажом выше Наташиной комнаты. Дамиан сказал, что планируется служба в церкви и церемония прощания с Наташей в университете, на которую мне стоит пойти. Поэтому я отложила свой отъезд еще на два дня. Но потом все это отменилось, все вообще менялось в день по несколько раз. Еще нужно было понять, что делать с вещами Наташи. Мне звонила Майя Михайловна, плакала, умоляла привезти ей все до последней нитки, до последней бумажки. Встал вопрос - как это осуществить.
На следующий день я вошла в Наташину комнату и начала разбирать то, что там было. Было острое чувство неловкости, так как тебе открываются подробности чужой жизни, которые не предназначены для чужих глаз. Я не знала, с чего начать. Я отобрала самые интимные вещи, сохранившие еще Наташино тепло и даже запах, ее дневник, написанный от руки (чем вызвала страшный гнев Дамиана - как можно передавать дневник! это же не предназначено ни для чьих глаз! - и как же он прав), нехитрые драгоценности и историю ее болезни, сложила в коробки, и мы с Лурдес выслали две посылки в Москву на имя Майи Михайловны.
Косметику в ванной предстояло выбросить, с этим нельзя было ничего сделать. Единственное, там были две бутылочки духов - «Нина Ричи» в большой белой коробке, упакованной в целлофан. Совершенно новые духи, у меня зародилось подозрение, что Наташа купила их мне в подарок впрок, как она любила делать, во всяком случае, именно «Нину Ричи» она подарила мне в нашу первую встречу (ведь я Нина - значит Ричи).Я долго смотрела на эту большую белую коробку и уговорила Веронику принять этот сувенир на память от Наташи. Она была страшно смущена и отказывалась, но взяла. Вероника вообще была настоящим ангелом. В один из дней перед моим отъездом она пришла в комнату Наташи, и мы с ней просидели вместе часа три - она понимала, что мне одиноко одной, и пришла просто побыть. Мы с ней, как с Лурдес, тоже много говорили о Наташе. Вероника была тишайшим и преданнейшим человечком, юная худенькая девушка с огромными серьезными глазами. Но в своих оценках она была непреклонна: по ее мнению, Коля и Майя Михайловна были однозначным злом в жизни Наташи, она не готова была даже говорить о них. И эта ее позиция тоже очень дорогого стоила, потому что Вероника была неотступно у кровати Наташи до самого конца. У нее на руках Наташа ушла. Она имела право быть бескомпромиссной. У нее была очень красивая кожаная сумка восхитительного светло-кремового цвета. Я похвалила ее вкус, и вдруг она сказала, что эту сумку выбрала Наташа. «Мне нужна была новая сумка и я никак не могла решить, и вдруг Наташа сказала - купи вот эту, она тебе подходит». Так она и сделала, и сумка оказалась очень удобной, а не только красивой. Вторые духи были уже открыты и частично использованы - небольшая бутылочка из темно-синего стекла в форме звезды, «Горький Шоколад» Тьерри Мюглера. Наташа их очень любила, я помню, как она писала о них в ЖЖ: «Горький шоколад - это мое все». Я сняла колпачок и понюхала - это был очень терпкий, горько-сладкий запах.
Этот запах - больше, чем напоминание, это какая-то квинтэссенция Франции, Парижа, жизни, ощущения себя женщиной - всего, что она так любила. Эта бутылочка ездила со мной и в Париж (Наташино «обними меня, Париж!» - я его обняла за нее), и в Вену, и в еще раз в Рим, и в Мадрид (мы с ней были даже на корриде), и в Барселону. С этими духами связан еще один трогательный случай. Я занималась в группе английского языка в американском культурном центре в Иерусалиме, и преподаватель попросил принести на одно из занятий каждого из нас сувенир, дорогую нам вещь. И вот на занятии английского, перед группой соучеников, я вынула из сумки эту бутылочку духов Тьерри Мюглера и рассказала свою историю - историю любви и смерти моей сестры. Все слушали, затаив дыхание, а когда я закончила, у меня попросили бутылочку, чтобы понюхать. Бутылочка стала переходить из рук в руки. Было так трогательно видеть, как люди серьезно и осторожно подносят к носу духи, вдыхают запах и передают дальше по кругу. Потом бутылочка вернулась ко мне. Было так тихо, как будто ангел пролетел. Наш преподаватель, американский еврей из кибуца «Гезер», сказал, что это удивительная история и объявил перерыв. Мы все - русские, арабы, американцы, французы - вышли в фойе, наливали кофе в бумажные стаканчики и говорили о Наташе. Слышала ли ты нас, милая моя Наташа? Иногда я смотрю, как люди вечером идут по улице, разговаривают и думаю: это так просто - просто быть. И эту малость не дано больше ощутить Наташе...
Мы с Вероникой разобрали и разложили вещи, книги мы передали Лурдес для студенческой библиотеки, Наташины цветы в горшках она поставила в студенческом фойе. Часть вещей мы сложили в чемодан, который должен был быть переправлен в Москву через знакомых и передан Майе Михайловне, но так и не был в результате, потому что Майи Михайловны совсем скоро тоже не стало. Далее были еще два одиноких дня, когда я бродила по Тулузе. Это были выходные, город был довольно пустой. Вернее, опустевший и осиротевший без Наташи. Для меня он тоже ее часть, ее суть, ее воздух. Я улетела в Израиль в воскресенье утром.
Да, и еще. Я позвонила Коле - ее Коле, уже из Израиля. Что хотите говорите, но он ее любил. То, что было между ними - это была любовь. Мы с ним больше часа разговаривали о ней, он ... нет, он не плакал. Но это был первый человек, с которым я говорила о ее смерти и чувствовала, что это родной человек, любящий, которому больно. Бог ему судия, но для меня он часть Наташи и посему он мне тоже дорог и близок. Он заплатил сполна за все свои грехи о ошибки. Майя Михайловна сказала про него с какой-то необыкновенной женской мудростью: «Ну не любил - ну разве он в этом виноват?». Любил.
Начало мая это мой «платок Фриды», о котором писала Наташа. Я не успела, я не была, я не простилась. Но я жду мая, чтобы получить этот платок снова, чтобы вновь погрузиться в воспоминания и ощутить ее присутствие. Присутствие моей сестры. Наташи.
Графика: Олег Яковлев PhotoFreedom (https://photofreedom.livejournal.com/), авторский проект "Ушедшая сущность" (2011).