И почему история никого и ничему не учит...
- Мишель, - начинает Ротшильд, раскуривая сигару. - В том, что я скажу, не будет ничего личного. Я, как и прежде, испытываю к тебе уважение и симпатию, но говорю не от себя… Скажем, от имени нескольких персон, оказывающих влияние политику в Европе…
- Ты так меня готовишь…
- Да, Мишель. Ты должен быть готов услышать, что мы утратили доверие к России как союзнику. Это прискорбный факт, но доверия больше нет.
- Вот даже как? Мы нарушили свои обязательства?
- Нет. Но вы перестаете существовать, как субъект, способный обязательства исполнять, - произносит Ротшильд медленно и раздельно. - Вы перестаете существовать как государство. Армия разваливается на глазах. Власть превратилась в фикцию. В России теперь все решают солдатские комитеты, не так ли, Мишель? Советы, состоящие из солдат, матросов и пролетариев, определяют политику, экономику, военную доктрину?
- Это не так! У нас есть Директория… Это то же правительство…
- Это так, - резко обрывает Терещенко Ротшильд. - Вы ничем не управляете. Вы не контролируете армию. Вы не контролируете свою территорию. Вы даже столицу контролируете условно. У вас не двоевластие, не анархия - это разложение, Мишель. Керенский объявил Россию республикой, но сделал это слишком поздно. В апреле народ носил бы его на руках, а сегодня… Сегодня он кажется всем лицедеем, пытающимся спасти бездарно сыгранный спектакль. Республика - не охлократия, если ты помнишь. Республика - форма правления, а не способ скрыть импотенцию власти.
- Мы готовим Учредительное собрание…
- Мишель, я твой старый друг, я хочу тебе и твоей семье только добра. Веришь?
- Да.
- Я также хочу добра твоей стране. Я хочу, чтобы Россия выжила в этой схватке. Не потому, что я ее люблю: не буду обманывать - она мне безразлична. Но ее крушение - это катастрофа для всего мира. Когда вместо мощной империи твоим соседом оказывается огромная территория, на которой нет ни закона, ни страха перед наказанием за дурные поступки - это кошмар, от которого хочется поскорее пробудиться… Все, что вы делаете, обречено на провал. Вас ждет распад на части, кровь, разруха, а потом… Потом, если вам повезет, найдется кто-то, кто железной рукой соберет все под один флаг. Ты видишь тут место для либеральных идей? Я - нет. Учредительное собрание - мираж, который Керенский придумал вместо цели. Слишком поздно. Тебе надо было послушать Мориса. Он видел ситуацию, как никто другой…
- Ты не веришь, что мы удержим власть?
- Ни на минуту. Нельзя удержать то, чего нет. Вы на пороге катастрофы, Мишель. Войска бегут. Немцы становятся на оставленные вашими армиями позиции без единого выстрела. Вы сломали вертикаль - не бывает войск, где нет командиров. Армия, не подчиняющаяся приказу - просто толпа. Сброд. Флот недееспособен. Вас победили не кайзеровские войска. Вы сами себя победили. Думаю, в самое ближайшее время немцы начнут склонять вас к сепаратному миру.
- Этому не бывать! - резко говорит Терещенко.
- Верю. Вы не пойдете на предательство. Но будете ли вы у власти через месяц? Или два? Или три? Если идеи губят страну, то, может быть, стоит пересмотреть идеи?
- Это означает, что на вашу помощь мы можем не рассчитывать?
Ротшильд качает головой.
- Ты отказываешься меня слышать, Мишель. Еще месяц-два и нам будет некому помогать.
- Ты так меня готовишь…
- Да, Мишель. Ты должен быть готов услышать, что мы утратили доверие к России как союзнику. Это прискорбный факт, но доверия больше нет.
- Вот даже как? Мы нарушили свои обязательства?
- Нет. Но вы перестаете существовать, как субъект, способный обязательства исполнять, - произносит Ротшильд медленно и раздельно. - Вы перестаете существовать как государство. Армия разваливается на глазах. Власть превратилась в фикцию. В России теперь все решают солдатские комитеты, не так ли, Мишель? Советы, состоящие из солдат, матросов и пролетариев, определяют политику, экономику, военную доктрину?
- Это не так! У нас есть Директория… Это то же правительство…
- Это так, - резко обрывает Терещенко Ротшильд. - Вы ничем не управляете. Вы не контролируете армию. Вы не контролируете свою территорию. Вы даже столицу контролируете условно. У вас не двоевластие, не анархия - это разложение, Мишель. Керенский объявил Россию республикой, но сделал это слишком поздно. В апреле народ носил бы его на руках, а сегодня… Сегодня он кажется всем лицедеем, пытающимся спасти бездарно сыгранный спектакль. Республика - не охлократия, если ты помнишь. Республика - форма правления, а не способ скрыть импотенцию власти.
- Мы готовим Учредительное собрание…
- Мишель, я твой старый друг, я хочу тебе и твоей семье только добра. Веришь?
- Да.
- Я также хочу добра твоей стране. Я хочу, чтобы Россия выжила в этой схватке. Не потому, что я ее люблю: не буду обманывать - она мне безразлична. Но ее крушение - это катастрофа для всего мира. Когда вместо мощной империи твоим соседом оказывается огромная территория, на которой нет ни закона, ни страха перед наказанием за дурные поступки - это кошмар, от которого хочется поскорее пробудиться… Все, что вы делаете, обречено на провал. Вас ждет распад на части, кровь, разруха, а потом… Потом, если вам повезет, найдется кто-то, кто железной рукой соберет все под один флаг. Ты видишь тут место для либеральных идей? Я - нет. Учредительное собрание - мираж, который Керенский придумал вместо цели. Слишком поздно. Тебе надо было послушать Мориса. Он видел ситуацию, как никто другой…
- Ты не веришь, что мы удержим власть?
- Ни на минуту. Нельзя удержать то, чего нет. Вы на пороге катастрофы, Мишель. Войска бегут. Немцы становятся на оставленные вашими армиями позиции без единого выстрела. Вы сломали вертикаль - не бывает войск, где нет командиров. Армия, не подчиняющаяся приказу - просто толпа. Сброд. Флот недееспособен. Вас победили не кайзеровские войска. Вы сами себя победили. Думаю, в самое ближайшее время немцы начнут склонять вас к сепаратному миру.
- Этому не бывать! - резко говорит Терещенко.
- Верю. Вы не пойдете на предательство. Но будете ли вы у власти через месяц? Или два? Или три? Если идеи губят страну, то, может быть, стоит пересмотреть идеи?
- Это означает, что на вашу помощь мы можем не рассчитывать?
Ротшильд качает головой.
- Ты отказываешься меня слышать, Мишель. Еще месяц-два и нам будет некому помогать.