«Покидая Озеро-мать. Детство на краю мира» Эрчэ Наму и Кристин Мэтью
Здесь я начинаю перевод на русский язык замечательной книги Эрчэ Наму и Кристин Мэтью «Покидая Озеро-мать» (Leaving Mother Lake), написанной в 2003 году. Книга повествует о жизни девочки Наму, рожденной в деревне Цзосо (Zuosuo), недалеко от озера Лугуху. Наму относится к мосо - небольшой народности, проживающей в Китае в провинциях Сычуань и Юньнань, вблизи тибетской границы.
Мосо отличается от остальных народов своим необычным образом жизни и семейным укладом. Общество мосо матриархально, именно женщины-мосо управляют хозяйством, распределяют домашние обязанности. Роль мужчин сводится к исполнительским функциям - они рубят лес, заботятся о детях и пасут скот… Кроме того, у мосо отсутствует институт брака: у женщины может быть столько любовников, сколько она пожелает. Подробнее о мосо можно почитать в моей статье тут.
Итак, если вам интересно больше узнать об этом замечательном народе, добро пожаловать в удивительный мир китайской глубинки.
Жизнь в слезах
В первой главе вы узнаете, как родилась и получила свое имя маленькая Наму, а также почему ее мама так хотела мальчика.
Моя мать не помнит, когда я родилась: ни года, ни месяца, ни дня… Единственное, что она помнит - это то, что я все время плакала.
- С того момента, как ты появилась на свет, ты была сплошным несчастьем.
Но я настаиваю:
- Ами*, попытайся вспомнить!
Мама делает глоток чая с маслом** и говорит:
- Спроси лучше Дуцзему, она там была.
Дуцзема - наша соседка и мамина лучшая подруга. Они много времени проводят вместе: работают, поют для поднятия настроения после тяжелого дня в поле, сидят у огня, попивая чай с маслом и болтая о том, о сем. Обычно они говорят о погоде и урожае, но нередко речь заходит и о мужчинах. Дуцзема - высокая, сильная и очень красивая, у нее много любовников. Когда мама и Дуцзема говорят о мужчинах, они смеются или плачут. Иногда и то, и другое...
Прямо сейчас Дуцзема смеется, и в свете пламени ее красивое загорелое лицо сияет, как полированный янтарь.
Вскользь задевая руками и коленями ее бок, я придвигаюсь ближе.
- Расскажи мне, Ами Дуцзема. Как я родилась? Ты помнишь?
- О да, прекрасно, - отвечает она.
Я уютно устраиваюсь под ее рукой, и она начинает рассказывать.
Это произошло в год лошади /1966/, ранней зимой. Горы уже побелели, но мама не чувствовала холода и не слышала, как спокойно снег опускается на поля. Не слышала она и перебранку и хихиканье моих сестер по другую сторону очага. Она беспокоилась только об одном: мальчик упрямо не хотел вылезать из ее живота.
Дуцзема сидела на коленях на травяной циновке возле очага, где лежала моя мама. Она вытирала слезы с ее лица и разглаживала ее бровь. Подруга пробежала руками по маминому животу, чтобы убедиться, что ребенок лежит правильно. Когда боль стала нестерпимой, Дуцзема сунула маме в рот высушенный кукурузный початок и велела прикусить его. Когда, наконец, боль утихла, она подкинула поленьев в огонь и стала смотреть на пламя. И вновь та же пугающая мысль посетила Дуцзему: «Это ведь третий ребенок - должно быть легче...».
Когда мама, наконец, выплюнула початок, повернулась на бок и трясущимися руками сжала живот, Дуцзема сказала:
- Лацо, ты же знаешь, что с мальчиками всегда больнее. Этот, наверное, очень крупный.
Мама закрыла глаза, сдерживая слезы:
- Да. Мальчик... Он стоит того, чтобы потерпеть.
Роды длились сутки.
На следующее утро, едва закричал петух, призывая восход солнце, Ама неожиданно зарычала, напряглась изо всех сил, еще раз, и Дуцзема воскликнула: «Вот он, Лацо! Я вижу головку!». Она облегченно рассмеялась.
- Здоровая! Большая мальчишечья голова!
Рассветные лучи, проникающие сквозь отверстие в крыше над очагом, осветили меня, кричащую и брыкающуюся в руках Дуцземы.
- С ним все в порядке? - спросила мама взволнованно. Она попыталась привстать на локтях, чтобы взглянуть на меня, но была еще слишком слаба. Тогда Лацо откинулась на циновке и закрыла глаза, а Дуцзема внимательно осматривала меня в теплом свете открытого пламени.
- Да, с ребенком все хорошо, - ответила Дуцзема, заворачивая меня в одеяло, и шикнула на моих сестер, чтобы те замолчали.
Мама разбудила их своими криками. Они покинули кровать и теперь пихали друг друга, желая поближе взглянуть на своего братика.
Дуцзема поправила юбку и встала. Ее колени хрустнули от долгого сидения. Она нетерпеливо причмокнула и велела моей старшей сестре принести ножницы из корзины с шитьем. Затем она достала из огня головешку, чтобы зажечь священную полынь, которую она приготовила еще два дня назад, положив ее в железную миску.
Полынь затрещала. Пахучий дым взвился к отверстию в крыше - прямо к богам. Пока дым очищал каждый угол и щель в нашем доме, Дуцзема наполнила теплой водой эмалированный таз. После таких тяжелых родов, нужно было без промедления отделить меня от матери. Дуцзема взяла большие ножницы у моей сестры, окурила их полынным дымом и перерезала пуповину. После этого она окунула меня в воду.
- Все славно, удача с нами, - пропела Дуцзема, вторя моим воплям. - Комната очищена, ребенок прекрасен, вода чиста. Все в гармонии.
Омыв и вытерев меня, Дуцзема смазала мой лоб маслом яка, сунула пеленку мне между ног и спеленала меня квадратным куском хлопковой ткани, повязав поверх живота тонкий красно-зеленый пояс.
После того, как она проделала все это, Дуцзема передала меня сонной маме.
- Это девочка, Лацо.
Мама распахнула глаза:
- Девочка? - повторила она, надеясь, что ей послышалось.
Дуцзема опустила глаза на мое маленькое сморщенное лицо и улыбнулась над моими слезами.
- Да, маленькая девочка!
Мои сестры захихикали снова.
- Да, да, девочка, - повторили они. - Большая девчонка с большой головенкой!
Сейчас я тоже смеюсь и прячу свое лицо в складках юбки Дуцземы.
- Почему мама так не хотела девочку? - спрашиваю я.
- Может, ты просто расстроила ее тем, что не желала выходить, - отшучивается Дуцзема.
Мама смеется. Она утирает своим рукавом личико Ховеи, который только что счастливо срыгнул молоком, и делает еще глоток.
Разочарование моей матери в появлении девочки необычно для нашей культуры. Мы, мосо, отдаем предпочтение девочкам перед мальчиками - именно поэтому китайцы прозвали нашу страну Страной дочерей. Женщины наследуют дом и заправляют хозяйством. Но семья нуждается в сыновьях не меньше, чем в дочерях: мужчины пасут яков в горах и путешествуют с конными караванами, чтобы вести торговлю с внешним миром. Кроме этого, они проделывают долгий путь в Лхаса*** и изучают там священные буддистские тексты, чтобы стать ламами****. Ламы дают имена нашим детям и помогают душам умерших переродиться в новой жизни.
В нашей семье не было мужчин - в нашем доме не жили ни дяди, ни братья, ни сыновья. Не было среди нас также ни теть, ни бабушек… В деревне, где мы жили, не было ни одного нашего родственника. Моя семья разительно отличалась от остальных, а все потому, что много лет назад моя мать нарушила традицию мосо.
По нашим обычаям, семья не должна разделяться. Дочерям и сыновьям следует оставаться со своими матерями и другими родственницами всю жизнь. В идеале, все члены семьи должны умереть в том же доме, где родились, в доме их матери и бабушки. Но когда моя Ама была еще совсем молодой и очень красивой девушкой, она убежала из дома своей бабушки. Она была любопытна и беспокойна и хотела повидать мир - тот чудесный мир, по которому путешествовали с караванами ее дяди. Но она так и не ушла далеко. Она остановилась всего в двух днях пути, на другой стороне гор в долине Цзосо (Zuosuo Valley), без памяти влюбившись в красивого молодого мужчину, и вскоре оставила свои мечты по ту сторону горного хребта. Когда ее живот округлился подобно полной луне, она решила создать собственную семью и построить дом недалеко от его деревни.
Спустя несколько месяцев после того, как дом был построен, появилась на свет моя старшая сестра Чжема, а незадолго после того, как она начала ходить, мама вновь спела песню любви с другим молодым человеком, и родилась ее вторая дочь, Дуцзелема. Затем она влюбилась в другого мужчину. Его звали Чжеми, он был родом из Цяньсо (Qiansuo), оттуда же, где жила моя бабушка. Он часто проходил через Цзосо во время своих путешествий с караванами по Тибету. Чжеми был высоким, и у него были самые красивые на свете руки. Моя Ама часто рассказывала Дуцземе, что влюбилась в Чжеми в тот момент, как взглянула на его руки…
Чжеми был моим отцом.
Вот как обычно выглядят семьи моего народа. Мужчины и женщины не вступают в брак, считается, что любовь похожа на времена года - она приходит и уходит. У женщины-мосо может быть множество любовников за ее жизнь и множество детей от разных мужчин. Дети мосо должны воспитываться в доме своей матери и принять семейное имя от предков по материнской линии. Они должны расти бок о бок со своими двоюродными братьями и сестрами - детьми сестер их матери. Единственные мужчины, которые живут в доме - это братья и дяди женщин. Так что, вместо того, чтобы иметь одного отца, о детях мосо заботятся их многочисленные дяди. В какой-то степени, у нас также есть несколько матерей, потому что мы зовем наших теток azhe Ami, что означает «маленькая мама».
Когда я родилась, мой отец был далеко от дома в Цяньсо. Как я уже сказала, у нас не было родственников поблизости, так что некому было помочь моей Аме: ни сестер, которые бы рубили дрова или готовили ужин, ни дядей, способных позаботиться о новорожденной…
Поэтому когда Дуцзема накормила ее яйцами, куриным супом и кашей, и моя Ама достаточно окрепла, чтобы вставать на ноги, она привязала меня к спине и, сопровождаемая моими сестрами, которые цеплялись за ее длинную юбку, повсюду носила меня с собой. Со мной она готовила, убирала и заботилась о курах и свиньях.
Но вскоре стало понятно, что я - настоящая обуза для моей матери.
С момента своего рождения я плакала. Я плакала целый день и иногда - по ночам, неделю за неделей, месяц за месяцем… Никто не мог понять, отчего я не прекращаю плакать. Мама все перепробовала. Она пела мне колыбельные, укачивала и кормила до тех пор, пока ее груди не опустели.
Когда мама уже не могла вытерпеть моих воплей, она туго пеленала меня в козлиную шкуру и клала под канг, деревянную платформу, на которой обычно по ночам сидят члены семьи вокруг очага. Она зажимала уши руками и выбегала во двор, где орала на свиней и кур и носилась туда-сюда до тех пор, пока не успокаивалась достаточно для того, чтобы извлечь меня из-под канга - все еще плачущую.
Однажды ночью, когда она вновь оставила меня одну под кангом, я освободила ручки и дотянулась до горячих угольков, упавших в щели из-под очага. Мои крошечные пальчики дотронулись до тлеющих углей, и я завопила во всю мощь своих детских легких. Моя Ама вбежала в дом, но моя рука уже была чудовищно обожжена. Даже сейчас, когда мама замечает шрам на моей руке, ее глаза наполняются слезами.
После того, как я обожгла руку, Ама решила обратиться за помощью. Она отрезала кусочек моей одежды, взяла большую связку дикой полыни и отправилась за советом к ламе Рухи.
Праведник прогнал кур и поросят, чтобы моя Ама могла войти к нему во двор, где, как того требует традиция, она распустила волосы и трижды поклонилась, каждый раз касаясь лбом холодной земли. Выпрямившись и разгладив складки на юбке, она подняла с земли свои вещи и последовала за ламой Рухи через двор во внутренний дворик, с двух сторон окруженный женскими спальнями и маленькой часовней с дальнего конца. Лама Рухи указал маме на большую печь для обжига у стены часовни. Там она достала из связки полынь, и старик чиркнул спичкой.
Веточка захрустела, вверх по дымоходу взвился дым, взлетая к самому небу.
Лама Рухи какое-то время смотрел на дым, а после повел Аму по лестнице к святилищу. Аромат полынного дыма и отсветы огоньков, танцующих в масляных лампах на алтаре, заметно успокоили и ободрили его. Ама вновь склонилась в земном поклоне, на сей раз приветствуя изображения желтых Будд, что безмятежно и добродушно взирали на вошедших со своих мест над алтарем. Когда все формальности были соблюдены, лама Рухи уселся на большую красную подушку, а моя мама преклонила колени прямо на голом полу перед ним. Она вежливо соединила перед собой пальцы, чтобы кончики смотрели в небо, а большие пальцы указывали на сердце.
- Как ваше здоровье, Дядюшка лама? - спросила она. - Как ваши поля?
- Как поживает твоя семья в Цяньсо? - вопросил лама с улыбкой. - Есть ли какие-то новости от твоей матери, сестер или братьев?
- Спасибо, Дядюшка*****, но караван еще не заходил в деревню, так что новостей у меня пока нет.
- В Цяньсо выпал град летом, все ли в порядке с урожаем твоих родственников?
- Благодарю за беспокойство. Все в порядке, но я пришла говорить не о моей матери, сестрах, братьях или урожае. Я пришла, потому что моя третья дочь все время рыдает. Мне хватает шума, который производят свиньи, куры и корова, я не могу уснуть по ночам. Я так устала… Боюсь, если так дальше пойдет, у меня выпадут все волосы. Она плачет и плачет… Что бы я ни делала, малышка не прекращает.
Мама вытащила из-за пояса кусок моей одежды и протянула ее монаху, взмолившись:
- Пожалуйста, Дядюшка, помоги мне.
Лама Рухи взял протянутую ткань и поднес к своему носу. Он обстоятельно обнюхал его с закрытыми глазами, затем поднял взгляд на мою Аму:
- Когда родился ребенок?
- Когда прокричал петух… - с сомнением в голосе отозвалась мама.
- Я понимаю, но кто она по знаку зодиака?
Ама нахмурилась.
- Сейчас ведь год лошади? Наверное, она лошадь…
Лама Рухи рассмеялся.
- Что значит «наверное, она лошадь»? Ты что, не знаешь, когда родилась твоя дочь?
Ама потупилась:
- Я знаю, что настало время дать ей имя. Ей должно быть уже больше двух месяцев. Дядюшка, у меня столько забот, и некому мне помочь - за всеми этими хлопотами я собственный день рождения не помню!
Старый монах сдержал улыбку. Он прикрыл глаза и принялся петь сутру своим низким глубоким голосом. Закончив, он спокойно взглянул прямо в лицо моей матери и проговорил:
- Лацо, твою третью дочь ждет совершенно особая судьба, но чтобы решить твою проблему, для начала нужно дать ей имя.
- Как же мне назвать ее? - спросила матушка, воодушевленная мыслью, что решение найдено, и стремясь поскорее расправиться с этим. - Почему бы тебе не дать ей имя, Дядюшка?
- В пятнадцатый день месяца покинь свой дом до первого петушиного крика и ступай с ребенком на перекресток в самом центре деревни. Жди там до тех пор, пока не появится первый встречный, он-то и наречет твое дитя… Тогда она прекратит.
В пятнадцатый день месяца Ама встала до восхода солнца. Она крепко спеленала меня и привязала к своей спине, перекинула через плечо сумку с едой и направилась вниз по дороге. Расстелив на перекрестке козью шкуру и положив меня на нее, она достала из сумки подношения и разложила их на земле, предлагая угощение местным духам - плошку красного риса, кусочек соленой ветчины и вареную курицу. Все это время она думала лишь о том, кто в здравом уме покинет свой теплый дом так рано и в такой ужасный холод. Что если никто не придет? Тогда ребенок будет плакать вечно? Что если проснутся Чжема и Дуцзелема и обнаружат, что мамы нет? А вдруг малышка простудится?
Мама достала четки и взмолилась о чуде. Не успела она пропеть и нескольких мантр, как до ее слуха донесся тонкий звон колокольчика ламы. Она вгляделась в темную фигуру, движущуюся навстречу, и улыбнулась. Это был старый монах из Бонпо, лама Гатуса. Он медленно брел, опираясь на свою деревянную трость и глядя на землю перед собой. Лама шел к озеру, чтобы набрать там воды для утренних молитв.
- Дядюшка лама! Как же вы рано! - воскликнула она после поклонов.
Добрый монах перевел взгляд с моей матушки, распростертой на твердой холодной земле, на подношения и хныкающего ребенка на козьей шкуре.
- Что случилось? - спросил он.
- Дядюшка лама, - Ама подняла голову от земли, - это моя третья дочь. Она все время плачет, я ходила за советом к ламе Рухи, и он сказал мне, что сегодня - подходящий день, чтобы дать ей имя. Он велел мне идти на перекресток и ждать первого встречного, чтобы тот нарек мою дочь. Я и мечтать не могла о том, что это будет лама… Стало быть, удача сопутствует моей дочери. Пожалуйста, Дядюшка, дай ей имя.
Лама склонился чуть ниже, трясущейся рукой указав маме, чтобы та встала на ноги. Он попытался дотянуться и до меня, но хорошенько подумав, попросил маму поднять меня и подать ему, чтобы рассмотреть.
- Прекрасна, как лунный свет, - сказал он, и древнее лицо осветила мягкая улыбка. Он положил руку на мой животик и долго разглядывал меня, напевая своим низким дрожащим голосом. Наконец, он решил: - Ее будут звать Эрчэ Наму.
Ама кивнула. На языке мосо, erche означает «драгоценная», а namu - принцесса. В тот же миг я затихла, и я моя мать была впечатлена тем, как быстро подействовала магия имени.
- Моя драгоценная принцесса, - мягко повторила она. Когда монах продолжил свой путь к озеру, матушка направилась следом, подстраивая свои скорые шаги под неторопливую поступь старика.
Мы, мосо, считаем, что ранним утром, до того, как птицы слетаются на водопой, вода в озере Лугу самая чистая. Именно поэтому монахи приходят за водой для своих молитв до восхода солнца. Когда мама с ламой приблизились к озеру, все еще царила тихая ночь, но луна уже побледнела, и приближающийся рассвет мягко высветил темноту над зубчатыми вершинами гор. Мы прибыли как раз вовремя - птицы уже проснулись.
Следуя наставлениям ламы, матушка правой рукой зачерпнула воды из озера и омыла мое лицо. Затем она подняла меня, чтобы наша Великая Мать, горная богиня Гаму, могла хорошенько разглядеть меня.
Окончательно проснувшись от ледяной воды, я завопила что было сил.
Сказать по правде, обретение имени не заставило меня прекратить плакать. Напротив, несмотря на завет ламы Рухи, казалось, что мои крики стали еще громче - ведь день ото дня мое тело становилось крепче от материнского молока. Новость о том, что матушка родила дочь, которой следовало родиться мальчиком и которая не прекращает рыдать, облетела не только нашу, но и соседние деревни. Мои слезы вошли в легенды.
Одним летним днем к нам в гости зашла Дуцзема. Она принесла с собой ячменное печенье. Дуцзема пригласила матушку сесть у огня и выпить чаю. Я, как обычно, плакала. В то время, как мама выкладывала часть печенья на алтарь предков и ходила за маслом и солью для чая, Дуцзема взяла меня на руки и принялась укачивать, напевая своим мягким мелодичным голосом.
Когда чай был голов, Дуцзема села у огня на место для почетных гостей, а Ама - напортив нее, по левую руку на место хозяйки дома.
- Смотрите-ка на эту громкую свинюшку, - сказала Дуцзема. - Маленькая свинюшка! Картошечка! Ну-ка перестань!
С этими словами она сунула мне в рот свою грудь, и я стала жадно есть.
- Смотри, Лацо, не такая уж она плохая, в конце концов… - и после паузы добавила: - Счастливая ты, Лацо, у тебя три девочки, а у меня только два мальчика.
Мама ничего не ответила. Привычно пропев магическую формулу, она выплеснула несколько капель чая в очаг, чтобы почтить огненного бога Заббалу. Затем она наполнила обе чаши и, как того требует традиция, вежливо протянула одну из них Дуцземе, держа ее в обеих руках, и поставила перед ней на деревянный пол блюдо с печеньем.
Дацзема отхлебнула свой чай и задумчиво откусила печенье.
- Кто родит мне внуков, если у меня не будет девочек? Женщины - богатство дома.
Матушка взглянула на меня, булькающую молоком Дуцземы, и ей стало интересно, уж не вкуснее ли молоко ее подруги, чем ее собственное. Все же она промолчала, глядя в огонь.
- Ты ей нравишься, - наконец, сказала мама.
Дуцзема кивнула.
- Можешь забрать ее, - предложила мама.
Дуцзема улыбнулась. Она ждала этого. Взглянув в уставшее лицо моей мамы, она ответила:
- Я дам тебе Цили в обмен на девочку. Ему уже два, так что тебе не придется много с ним возиться. Ты же знаешь, что говорят люди про обмен детьми: если ты примешь в семью мальчика, значит, в следующий раз точно забеременеешь мальчиком…
Так, моя Ама и Дуцзема согласились обменяться детьми - дочь на сына.
Ко всеобщему сожалению, мне их сделка не понравилась, о чем я и возвестила громким плачем, едва Дуцзема переступила порог своего дома. Я рыдала так долго и так громко, что все домашние провели ночь, заткнув уши руками. Матушка сказала, что она слышала мои вопли через стену соседнего дома…
После четырнадцати бессонных ночей мать Дуцземы не вытерпела:
- Верни ее обратно! Иначе стены треснут, и дом рухнет.
И Дуцземе пришлось вернуть меня, получив обратно своего сына. Спустя всего год в наш дом постучалась другая женщина из соседней деревни - до нее дошел слух, что моя матушка совсем ослабела, таская с собой девочку, которая хотела быть мальчиком. Женщина принесла угощения из чая, ветчины, курицы и ячменных печений. Она покинула наш дом, унося меня с собой.
Несмотря на то, что бедная женщина годами пыталась завести ребенка, она выдержала лишь две ночи. Она принесла меня обратно на третий день, ее глаза были воспаленными от недосыпания.
- У девчонки отвратительный характер! Мы все перепробовали. Лучше уж жить совсем без детей, чем с ребенком, который вечно плачет.
Так я вновь вернулась к маме.
Шли недели, месяцы… Порыжели деревья вокруг озера, и стаи журавлей летели над горными пиками. На холмы выпал снег. Затем в один день запела кукушка, и в лес вернулась весна. В этот день в нашем дворе появилась другая женщина, как две капли воды похожая на мою Аму. Она держала за руку маленького мальчика.
- Познакомься, - сказала мне мама, - это твоя тетушка Юйфан, а это - твой двоюродный братик Аче. Они проделали долгий путь, чтобы увидеть тебя.
Через несколько дней тетушка запрягла свою маленькую горную лошадку, а мама плотно завернула меня в теплую одежду. Мы помахали маме и Аче и начали долгий путь к дому Бабушки в Цяньсо. Но как только мы дошли до последнего дома в деревне, я принялась тянуть тетушку за руку, упираясь и не желая идти дальше. Когда же она взяла меня на руки и попыталась усадить на лошадь, я принялась вопить, брыкаться и царапаться. Мы не прошли и нескольких миль прежде, чем она сдалась, и мы повернули назад.
Моя Ама тогда обменяла меня на мою старшую сестру Дуцзелему и оставила себе Аче. Так я стала известна как девочка, которую возвращали трижды.
Как бы там ни было, в этом обмене был и определенный смысл. Всего через несколько месяцев после того, как матушка отправила мою сестру жить с тетушкой, она родила моего маленького братика, Ховеи, лишний раз укрепив свою веру в приметы об обмене детьми. Это еще не все. С тех пор, как в нашем доме появился Аче, я так увлеклась им, что перестала плакать. Так, в один прекрасный день, я стала обычным ребенком. По крайней мере, так тогда казалось… Любопытно, что стоило мне прекратить плакать, я больше никогда не возвращалась к этой привычке.
Если верить Дуцземе, все потому, что я за три года выплакала все слезы, отведенные мне на целую жизнь.
* Тут - обращение к матери, также означает «матриарх, глава семьи».
** Также известен как «тибетский чай» или po cha, его пьют в Тибете и местами - на юго-западе Китая. Заваривают с чайными листьями, ячьим маслом и солью.
*** В переводе с тибетского «место богов», город Лхаса - это район Чэнгуань городского округа Лхаса.
**** Религиозный учитель в тибетском буддизме.
***** В оригинале она обращается к нему «Ape», что дословно переводится как «Обезьяна».
Мосо отличается от остальных народов своим необычным образом жизни и семейным укладом. Общество мосо матриархально, именно женщины-мосо управляют хозяйством, распределяют домашние обязанности. Роль мужчин сводится к исполнительским функциям - они рубят лес, заботятся о детях и пасут скот… Кроме того, у мосо отсутствует институт брака: у женщины может быть столько любовников, сколько она пожелает. Подробнее о мосо можно почитать в моей статье тут.
Итак, если вам интересно больше узнать об этом замечательном народе, добро пожаловать в удивительный мир китайской глубинки.
Жизнь в слезах
В первой главе вы узнаете, как родилась и получила свое имя маленькая Наму, а также почему ее мама так хотела мальчика.
Моя мать не помнит, когда я родилась: ни года, ни месяца, ни дня… Единственное, что она помнит - это то, что я все время плакала.
- С того момента, как ты появилась на свет, ты была сплошным несчастьем.
Но я настаиваю:
- Ами*, попытайся вспомнить!
Мама делает глоток чая с маслом** и говорит:
- Спроси лучше Дуцзему, она там была.
Дуцзема - наша соседка и мамина лучшая подруга. Они много времени проводят вместе: работают, поют для поднятия настроения после тяжелого дня в поле, сидят у огня, попивая чай с маслом и болтая о том, о сем. Обычно они говорят о погоде и урожае, но нередко речь заходит и о мужчинах. Дуцзема - высокая, сильная и очень красивая, у нее много любовников. Когда мама и Дуцзема говорят о мужчинах, они смеются или плачут. Иногда и то, и другое...
Прямо сейчас Дуцзема смеется, и в свете пламени ее красивое загорелое лицо сияет, как полированный янтарь.
Вскользь задевая руками и коленями ее бок, я придвигаюсь ближе.
- Расскажи мне, Ами Дуцзема. Как я родилась? Ты помнишь?
- О да, прекрасно, - отвечает она.
Я уютно устраиваюсь под ее рукой, и она начинает рассказывать.
Это произошло в год лошади /1966/, ранней зимой. Горы уже побелели, но мама не чувствовала холода и не слышала, как спокойно снег опускается на поля. Не слышала она и перебранку и хихиканье моих сестер по другую сторону очага. Она беспокоилась только об одном: мальчик упрямо не хотел вылезать из ее живота.
Дуцзема сидела на коленях на травяной циновке возле очага, где лежала моя мама. Она вытирала слезы с ее лица и разглаживала ее бровь. Подруга пробежала руками по маминому животу, чтобы убедиться, что ребенок лежит правильно. Когда боль стала нестерпимой, Дуцзема сунула маме в рот высушенный кукурузный початок и велела прикусить его. Когда, наконец, боль утихла, она подкинула поленьев в огонь и стала смотреть на пламя. И вновь та же пугающая мысль посетила Дуцзему: «Это ведь третий ребенок - должно быть легче...».
Когда мама, наконец, выплюнула початок, повернулась на бок и трясущимися руками сжала живот, Дуцзема сказала:
- Лацо, ты же знаешь, что с мальчиками всегда больнее. Этот, наверное, очень крупный.
Мама закрыла глаза, сдерживая слезы:
- Да. Мальчик... Он стоит того, чтобы потерпеть.
Роды длились сутки.
На следующее утро, едва закричал петух, призывая восход солнце, Ама неожиданно зарычала, напряглась изо всех сил, еще раз, и Дуцзема воскликнула: «Вот он, Лацо! Я вижу головку!». Она облегченно рассмеялась.
- Здоровая! Большая мальчишечья голова!
Рассветные лучи, проникающие сквозь отверстие в крыше над очагом, осветили меня, кричащую и брыкающуюся в руках Дуцземы.
- С ним все в порядке? - спросила мама взволнованно. Она попыталась привстать на локтях, чтобы взглянуть на меня, но была еще слишком слаба. Тогда Лацо откинулась на циновке и закрыла глаза, а Дуцзема внимательно осматривала меня в теплом свете открытого пламени.
- Да, с ребенком все хорошо, - ответила Дуцзема, заворачивая меня в одеяло, и шикнула на моих сестер, чтобы те замолчали.
Мама разбудила их своими криками. Они покинули кровать и теперь пихали друг друга, желая поближе взглянуть на своего братика.
Дуцзема поправила юбку и встала. Ее колени хрустнули от долгого сидения. Она нетерпеливо причмокнула и велела моей старшей сестре принести ножницы из корзины с шитьем. Затем она достала из огня головешку, чтобы зажечь священную полынь, которую она приготовила еще два дня назад, положив ее в железную миску.
Полынь затрещала. Пахучий дым взвился к отверстию в крыше - прямо к богам. Пока дым очищал каждый угол и щель в нашем доме, Дуцзема наполнила теплой водой эмалированный таз. После таких тяжелых родов, нужно было без промедления отделить меня от матери. Дуцзема взяла большие ножницы у моей сестры, окурила их полынным дымом и перерезала пуповину. После этого она окунула меня в воду.
- Все славно, удача с нами, - пропела Дуцзема, вторя моим воплям. - Комната очищена, ребенок прекрасен, вода чиста. Все в гармонии.
Омыв и вытерев меня, Дуцзема смазала мой лоб маслом яка, сунула пеленку мне между ног и спеленала меня квадратным куском хлопковой ткани, повязав поверх живота тонкий красно-зеленый пояс.
После того, как она проделала все это, Дуцзема передала меня сонной маме.
- Это девочка, Лацо.
Мама распахнула глаза:
- Девочка? - повторила она, надеясь, что ей послышалось.
Дуцзема опустила глаза на мое маленькое сморщенное лицо и улыбнулась над моими слезами.
- Да, маленькая девочка!
Мои сестры захихикали снова.
- Да, да, девочка, - повторили они. - Большая девчонка с большой головенкой!
Сейчас я тоже смеюсь и прячу свое лицо в складках юбки Дуцземы.
- Почему мама так не хотела девочку? - спрашиваю я.
- Может, ты просто расстроила ее тем, что не желала выходить, - отшучивается Дуцзема.
Мама смеется. Она утирает своим рукавом личико Ховеи, который только что счастливо срыгнул молоком, и делает еще глоток.
Разочарование моей матери в появлении девочки необычно для нашей культуры. Мы, мосо, отдаем предпочтение девочкам перед мальчиками - именно поэтому китайцы прозвали нашу страну Страной дочерей. Женщины наследуют дом и заправляют хозяйством. Но семья нуждается в сыновьях не меньше, чем в дочерях: мужчины пасут яков в горах и путешествуют с конными караванами, чтобы вести торговлю с внешним миром. Кроме этого, они проделывают долгий путь в Лхаса*** и изучают там священные буддистские тексты, чтобы стать ламами****. Ламы дают имена нашим детям и помогают душам умерших переродиться в новой жизни.
В нашей семье не было мужчин - в нашем доме не жили ни дяди, ни братья, ни сыновья. Не было среди нас также ни теть, ни бабушек… В деревне, где мы жили, не было ни одного нашего родственника. Моя семья разительно отличалась от остальных, а все потому, что много лет назад моя мать нарушила традицию мосо.
По нашим обычаям, семья не должна разделяться. Дочерям и сыновьям следует оставаться со своими матерями и другими родственницами всю жизнь. В идеале, все члены семьи должны умереть в том же доме, где родились, в доме их матери и бабушки. Но когда моя Ама была еще совсем молодой и очень красивой девушкой, она убежала из дома своей бабушки. Она была любопытна и беспокойна и хотела повидать мир - тот чудесный мир, по которому путешествовали с караванами ее дяди. Но она так и не ушла далеко. Она остановилась всего в двух днях пути, на другой стороне гор в долине Цзосо (Zuosuo Valley), без памяти влюбившись в красивого молодого мужчину, и вскоре оставила свои мечты по ту сторону горного хребта. Когда ее живот округлился подобно полной луне, она решила создать собственную семью и построить дом недалеко от его деревни.
Спустя несколько месяцев после того, как дом был построен, появилась на свет моя старшая сестра Чжема, а незадолго после того, как она начала ходить, мама вновь спела песню любви с другим молодым человеком, и родилась ее вторая дочь, Дуцзелема. Затем она влюбилась в другого мужчину. Его звали Чжеми, он был родом из Цяньсо (Qiansuo), оттуда же, где жила моя бабушка. Он часто проходил через Цзосо во время своих путешествий с караванами по Тибету. Чжеми был высоким, и у него были самые красивые на свете руки. Моя Ама часто рассказывала Дуцземе, что влюбилась в Чжеми в тот момент, как взглянула на его руки…
Чжеми был моим отцом.
Вот как обычно выглядят семьи моего народа. Мужчины и женщины не вступают в брак, считается, что любовь похожа на времена года - она приходит и уходит. У женщины-мосо может быть множество любовников за ее жизнь и множество детей от разных мужчин. Дети мосо должны воспитываться в доме своей матери и принять семейное имя от предков по материнской линии. Они должны расти бок о бок со своими двоюродными братьями и сестрами - детьми сестер их матери. Единственные мужчины, которые живут в доме - это братья и дяди женщин. Так что, вместо того, чтобы иметь одного отца, о детях мосо заботятся их многочисленные дяди. В какой-то степени, у нас также есть несколько матерей, потому что мы зовем наших теток azhe Ami, что означает «маленькая мама».
Когда я родилась, мой отец был далеко от дома в Цяньсо. Как я уже сказала, у нас не было родственников поблизости, так что некому было помочь моей Аме: ни сестер, которые бы рубили дрова или готовили ужин, ни дядей, способных позаботиться о новорожденной…
Поэтому когда Дуцзема накормила ее яйцами, куриным супом и кашей, и моя Ама достаточно окрепла, чтобы вставать на ноги, она привязала меня к спине и, сопровождаемая моими сестрами, которые цеплялись за ее длинную юбку, повсюду носила меня с собой. Со мной она готовила, убирала и заботилась о курах и свиньях.
Но вскоре стало понятно, что я - настоящая обуза для моей матери.
С момента своего рождения я плакала. Я плакала целый день и иногда - по ночам, неделю за неделей, месяц за месяцем… Никто не мог понять, отчего я не прекращаю плакать. Мама все перепробовала. Она пела мне колыбельные, укачивала и кормила до тех пор, пока ее груди не опустели.
Когда мама уже не могла вытерпеть моих воплей, она туго пеленала меня в козлиную шкуру и клала под канг, деревянную платформу, на которой обычно по ночам сидят члены семьи вокруг очага. Она зажимала уши руками и выбегала во двор, где орала на свиней и кур и носилась туда-сюда до тех пор, пока не успокаивалась достаточно для того, чтобы извлечь меня из-под канга - все еще плачущую.
Однажды ночью, когда она вновь оставила меня одну под кангом, я освободила ручки и дотянулась до горячих угольков, упавших в щели из-под очага. Мои крошечные пальчики дотронулись до тлеющих углей, и я завопила во всю мощь своих детских легких. Моя Ама вбежала в дом, но моя рука уже была чудовищно обожжена. Даже сейчас, когда мама замечает шрам на моей руке, ее глаза наполняются слезами.
После того, как я обожгла руку, Ама решила обратиться за помощью. Она отрезала кусочек моей одежды, взяла большую связку дикой полыни и отправилась за советом к ламе Рухи.
Праведник прогнал кур и поросят, чтобы моя Ама могла войти к нему во двор, где, как того требует традиция, она распустила волосы и трижды поклонилась, каждый раз касаясь лбом холодной земли. Выпрямившись и разгладив складки на юбке, она подняла с земли свои вещи и последовала за ламой Рухи через двор во внутренний дворик, с двух сторон окруженный женскими спальнями и маленькой часовней с дальнего конца. Лама Рухи указал маме на большую печь для обжига у стены часовни. Там она достала из связки полынь, и старик чиркнул спичкой.
Веточка захрустела, вверх по дымоходу взвился дым, взлетая к самому небу.
Лама Рухи какое-то время смотрел на дым, а после повел Аму по лестнице к святилищу. Аромат полынного дыма и отсветы огоньков, танцующих в масляных лампах на алтаре, заметно успокоили и ободрили его. Ама вновь склонилась в земном поклоне, на сей раз приветствуя изображения желтых Будд, что безмятежно и добродушно взирали на вошедших со своих мест над алтарем. Когда все формальности были соблюдены, лама Рухи уселся на большую красную подушку, а моя мама преклонила колени прямо на голом полу перед ним. Она вежливо соединила перед собой пальцы, чтобы кончики смотрели в небо, а большие пальцы указывали на сердце.
- Как ваше здоровье, Дядюшка лама? - спросила она. - Как ваши поля?
- Как поживает твоя семья в Цяньсо? - вопросил лама с улыбкой. - Есть ли какие-то новости от твоей матери, сестер или братьев?
- Спасибо, Дядюшка*****, но караван еще не заходил в деревню, так что новостей у меня пока нет.
- В Цяньсо выпал град летом, все ли в порядке с урожаем твоих родственников?
- Благодарю за беспокойство. Все в порядке, но я пришла говорить не о моей матери, сестрах, братьях или урожае. Я пришла, потому что моя третья дочь все время рыдает. Мне хватает шума, который производят свиньи, куры и корова, я не могу уснуть по ночам. Я так устала… Боюсь, если так дальше пойдет, у меня выпадут все волосы. Она плачет и плачет… Что бы я ни делала, малышка не прекращает.
Мама вытащила из-за пояса кусок моей одежды и протянула ее монаху, взмолившись:
- Пожалуйста, Дядюшка, помоги мне.
Лама Рухи взял протянутую ткань и поднес к своему носу. Он обстоятельно обнюхал его с закрытыми глазами, затем поднял взгляд на мою Аму:
- Когда родился ребенок?
- Когда прокричал петух… - с сомнением в голосе отозвалась мама.
- Я понимаю, но кто она по знаку зодиака?
Ама нахмурилась.
- Сейчас ведь год лошади? Наверное, она лошадь…
Лама Рухи рассмеялся.
- Что значит «наверное, она лошадь»? Ты что, не знаешь, когда родилась твоя дочь?
Ама потупилась:
- Я знаю, что настало время дать ей имя. Ей должно быть уже больше двух месяцев. Дядюшка, у меня столько забот, и некому мне помочь - за всеми этими хлопотами я собственный день рождения не помню!
Старый монах сдержал улыбку. Он прикрыл глаза и принялся петь сутру своим низким глубоким голосом. Закончив, он спокойно взглянул прямо в лицо моей матери и проговорил:
- Лацо, твою третью дочь ждет совершенно особая судьба, но чтобы решить твою проблему, для начала нужно дать ей имя.
- Как же мне назвать ее? - спросила матушка, воодушевленная мыслью, что решение найдено, и стремясь поскорее расправиться с этим. - Почему бы тебе не дать ей имя, Дядюшка?
- В пятнадцатый день месяца покинь свой дом до первого петушиного крика и ступай с ребенком на перекресток в самом центре деревни. Жди там до тех пор, пока не появится первый встречный, он-то и наречет твое дитя… Тогда она прекратит.
В пятнадцатый день месяца Ама встала до восхода солнца. Она крепко спеленала меня и привязала к своей спине, перекинула через плечо сумку с едой и направилась вниз по дороге. Расстелив на перекрестке козью шкуру и положив меня на нее, она достала из сумки подношения и разложила их на земле, предлагая угощение местным духам - плошку красного риса, кусочек соленой ветчины и вареную курицу. Все это время она думала лишь о том, кто в здравом уме покинет свой теплый дом так рано и в такой ужасный холод. Что если никто не придет? Тогда ребенок будет плакать вечно? Что если проснутся Чжема и Дуцзелема и обнаружат, что мамы нет? А вдруг малышка простудится?
Мама достала четки и взмолилась о чуде. Не успела она пропеть и нескольких мантр, как до ее слуха донесся тонкий звон колокольчика ламы. Она вгляделась в темную фигуру, движущуюся навстречу, и улыбнулась. Это был старый монах из Бонпо, лама Гатуса. Он медленно брел, опираясь на свою деревянную трость и глядя на землю перед собой. Лама шел к озеру, чтобы набрать там воды для утренних молитв.
- Дядюшка лама! Как же вы рано! - воскликнула она после поклонов.
Добрый монах перевел взгляд с моей матушки, распростертой на твердой холодной земле, на подношения и хныкающего ребенка на козьей шкуре.
- Что случилось? - спросил он.
- Дядюшка лама, - Ама подняла голову от земли, - это моя третья дочь. Она все время плачет, я ходила за советом к ламе Рухи, и он сказал мне, что сегодня - подходящий день, чтобы дать ей имя. Он велел мне идти на перекресток и ждать первого встречного, чтобы тот нарек мою дочь. Я и мечтать не могла о том, что это будет лама… Стало быть, удача сопутствует моей дочери. Пожалуйста, Дядюшка, дай ей имя.
Лама склонился чуть ниже, трясущейся рукой указав маме, чтобы та встала на ноги. Он попытался дотянуться и до меня, но хорошенько подумав, попросил маму поднять меня и подать ему, чтобы рассмотреть.
- Прекрасна, как лунный свет, - сказал он, и древнее лицо осветила мягкая улыбка. Он положил руку на мой животик и долго разглядывал меня, напевая своим низким дрожащим голосом. Наконец, он решил: - Ее будут звать Эрчэ Наму.
Ама кивнула. На языке мосо, erche означает «драгоценная», а namu - принцесса. В тот же миг я затихла, и я моя мать была впечатлена тем, как быстро подействовала магия имени.
- Моя драгоценная принцесса, - мягко повторила она. Когда монах продолжил свой путь к озеру, матушка направилась следом, подстраивая свои скорые шаги под неторопливую поступь старика.
Мы, мосо, считаем, что ранним утром, до того, как птицы слетаются на водопой, вода в озере Лугу самая чистая. Именно поэтому монахи приходят за водой для своих молитв до восхода солнца. Когда мама с ламой приблизились к озеру, все еще царила тихая ночь, но луна уже побледнела, и приближающийся рассвет мягко высветил темноту над зубчатыми вершинами гор. Мы прибыли как раз вовремя - птицы уже проснулись.
Следуя наставлениям ламы, матушка правой рукой зачерпнула воды из озера и омыла мое лицо. Затем она подняла меня, чтобы наша Великая Мать, горная богиня Гаму, могла хорошенько разглядеть меня.
Окончательно проснувшись от ледяной воды, я завопила что было сил.
Сказать по правде, обретение имени не заставило меня прекратить плакать. Напротив, несмотря на завет ламы Рухи, казалось, что мои крики стали еще громче - ведь день ото дня мое тело становилось крепче от материнского молока. Новость о том, что матушка родила дочь, которой следовало родиться мальчиком и которая не прекращает рыдать, облетела не только нашу, но и соседние деревни. Мои слезы вошли в легенды.
Одним летним днем к нам в гости зашла Дуцзема. Она принесла с собой ячменное печенье. Дуцзема пригласила матушку сесть у огня и выпить чаю. Я, как обычно, плакала. В то время, как мама выкладывала часть печенья на алтарь предков и ходила за маслом и солью для чая, Дуцзема взяла меня на руки и принялась укачивать, напевая своим мягким мелодичным голосом.
Когда чай был голов, Дуцзема села у огня на место для почетных гостей, а Ама - напортив нее, по левую руку на место хозяйки дома.
- Смотрите-ка на эту громкую свинюшку, - сказала Дуцзема. - Маленькая свинюшка! Картошечка! Ну-ка перестань!
С этими словами она сунула мне в рот свою грудь, и я стала жадно есть.
- Смотри, Лацо, не такая уж она плохая, в конце концов… - и после паузы добавила: - Счастливая ты, Лацо, у тебя три девочки, а у меня только два мальчика.
Мама ничего не ответила. Привычно пропев магическую формулу, она выплеснула несколько капель чая в очаг, чтобы почтить огненного бога Заббалу. Затем она наполнила обе чаши и, как того требует традиция, вежливо протянула одну из них Дуцземе, держа ее в обеих руках, и поставила перед ней на деревянный пол блюдо с печеньем.
Дацзема отхлебнула свой чай и задумчиво откусила печенье.
- Кто родит мне внуков, если у меня не будет девочек? Женщины - богатство дома.
Матушка взглянула на меня, булькающую молоком Дуцземы, и ей стало интересно, уж не вкуснее ли молоко ее подруги, чем ее собственное. Все же она промолчала, глядя в огонь.
- Ты ей нравишься, - наконец, сказала мама.
Дуцзема кивнула.
- Можешь забрать ее, - предложила мама.
Дуцзема улыбнулась. Она ждала этого. Взглянув в уставшее лицо моей мамы, она ответила:
- Я дам тебе Цили в обмен на девочку. Ему уже два, так что тебе не придется много с ним возиться. Ты же знаешь, что говорят люди про обмен детьми: если ты примешь в семью мальчика, значит, в следующий раз точно забеременеешь мальчиком…
Так, моя Ама и Дуцзема согласились обменяться детьми - дочь на сына.
Ко всеобщему сожалению, мне их сделка не понравилась, о чем я и возвестила громким плачем, едва Дуцзема переступила порог своего дома. Я рыдала так долго и так громко, что все домашние провели ночь, заткнув уши руками. Матушка сказала, что она слышала мои вопли через стену соседнего дома…
После четырнадцати бессонных ночей мать Дуцземы не вытерпела:
- Верни ее обратно! Иначе стены треснут, и дом рухнет.
И Дуцземе пришлось вернуть меня, получив обратно своего сына. Спустя всего год в наш дом постучалась другая женщина из соседней деревни - до нее дошел слух, что моя матушка совсем ослабела, таская с собой девочку, которая хотела быть мальчиком. Женщина принесла угощения из чая, ветчины, курицы и ячменных печений. Она покинула наш дом, унося меня с собой.
Несмотря на то, что бедная женщина годами пыталась завести ребенка, она выдержала лишь две ночи. Она принесла меня обратно на третий день, ее глаза были воспаленными от недосыпания.
- У девчонки отвратительный характер! Мы все перепробовали. Лучше уж жить совсем без детей, чем с ребенком, который вечно плачет.
Так я вновь вернулась к маме.
Шли недели, месяцы… Порыжели деревья вокруг озера, и стаи журавлей летели над горными пиками. На холмы выпал снег. Затем в один день запела кукушка, и в лес вернулась весна. В этот день в нашем дворе появилась другая женщина, как две капли воды похожая на мою Аму. Она держала за руку маленького мальчика.
- Познакомься, - сказала мне мама, - это твоя тетушка Юйфан, а это - твой двоюродный братик Аче. Они проделали долгий путь, чтобы увидеть тебя.
Через несколько дней тетушка запрягла свою маленькую горную лошадку, а мама плотно завернула меня в теплую одежду. Мы помахали маме и Аче и начали долгий путь к дому Бабушки в Цяньсо. Но как только мы дошли до последнего дома в деревне, я принялась тянуть тетушку за руку, упираясь и не желая идти дальше. Когда же она взяла меня на руки и попыталась усадить на лошадь, я принялась вопить, брыкаться и царапаться. Мы не прошли и нескольких миль прежде, чем она сдалась, и мы повернули назад.
Моя Ама тогда обменяла меня на мою старшую сестру Дуцзелему и оставила себе Аче. Так я стала известна как девочка, которую возвращали трижды.
Как бы там ни было, в этом обмене был и определенный смысл. Всего через несколько месяцев после того, как матушка отправила мою сестру жить с тетушкой, она родила моего маленького братика, Ховеи, лишний раз укрепив свою веру в приметы об обмене детьми. Это еще не все. С тех пор, как в нашем доме появился Аче, я так увлеклась им, что перестала плакать. Так, в один прекрасный день, я стала обычным ребенком. По крайней мере, так тогда казалось… Любопытно, что стоило мне прекратить плакать, я больше никогда не возвращалась к этой привычке.
Если верить Дуцземе, все потому, что я за три года выплакала все слезы, отведенные мне на целую жизнь.
* Тут - обращение к матери, также означает «матриарх, глава семьи».
** Также известен как «тибетский чай» или po cha, его пьют в Тибете и местами - на юго-западе Китая. Заваривают с чайными листьями, ячьим маслом и солью.
*** В переводе с тибетского «место богов», город Лхаса - это район Чэнгуань городского округа Лхаса.
**** Религиозный учитель в тибетском буддизме.
***** В оригинале она обращается к нему «Ape», что дословно переводится как «Обезьяна».