Покидая Мать-озеро. Глава 2. Лацо.
Покидая Мать-озеро. Глава 2. Лацо.
В этой главы мы узнаем о том, какие причины побудили Лацо покинуть дом своей матери, как она стала коммунисткой и встретилась с отцом Наму.
Моя мать Лацо выросла в районе Цяньсо в жилище своих прародительниц - традиционном доме с тремя дворами, огородом и садом. Моя бабушка любила цветы, особенно желтые хризантемы, потому что они считались лучшим подношением в буддистском храме. Дом, окруженный пестрым цветником, был виден издалека, еще с горной тропы.
В своем доме бабушка была дабу, то есть главой семьи. Показателем ее статуса служили ключи от амбара, привешенные к поясу. Она одна отвечала за распределение работы по дому, а также еды и вещей между членами семьи, поэтому остальные домочадцы всегда относились к ней внимательно и уважительно. Но не стоит думать, что бабушка принимала решения единолично. В семьях мосо принято обсуждать вопросы со всеми взрослыми в доме. Так что дабу, на самом деле, не правят всеми, точнее будет сказать, что они пользуются уважением благодаря своей мудрости. Моя бабушка была дабу не потому, что она была старше остальных, а потому что среди своих братьев и сестер была самой умной и одаренной.
Как большинство женщин-мосо, ее сестры были трудолюбивыми и ловкими, они следили за домом и работали в поле. Они умели все: пахать землю, рубить лес, шить одежду и забивать скот. В свою очередь, братья моей бабушки выполняли мужскую работу: помогали в поле, строили дома, делали мебель и вели дела с внешним миром.
Один из моих двоюродных дядей путешествовал вместе с конными караванами, чтобы обменивать местные товары - мускус, лекарственные травы и опиум - на чай, соль и инструменты из металла. Иногда караваны шли на север до торговых городов в Сычуани, иногда направлялись на юг в провинцию Юньнань, город Лицзян или даже до города Дали. Они также путешествовали на запад вглубь Тибета. В те дни дорога до Чжуньдяня, первого крупного города в восточном Тибете, отнимала неделю, а чтобы добраться до Лхасы, требовалось, по меньшей мере, четыре месяца. Поэтому нередко караваны возвращались в деревню только через год.
Когда старшее поколение мужчин нашей семьи покидало деревню (один из братьев бабушки отправлялся с караванами, другой - в горы, пасти яков), управление хозяйством ложилось на плечи бабушки и оставшихся домочадцев. Все дети, что жили в доме, были рождены бабушкой. Ее сестры, хотя были красивы и обладали достаточным количеством любовников, собственных детей так и не родили. Странное дело, но бесплодие - не редкость в наших краях. Одни говорят, что виной всему высокогорный климат, другие утверждают, что чем красивее женщина, тем больше вероятности, что она станется бездетной.
Правда, бабушка, не менее красивая, чем ее сестры, все же родила пятерых: трех дочерей и двух сыновей. Следуя нашей традиции, дочерей она сама обучала работать в поле и по дому. Воспитание же мальчиков ложилось на плечи ее братьев.
Когда бабушкин старший сын повзрослел, он присоединился к каравану и стал ходить с ним в Тибет. Его дядя и младший брат ездили торговать поближе - в Сычуань и Юньнань. Каждый раз, когда старший сын покидал дом, бабушка считала месяцы, недели и дни, пока караван не возвращался. Но однажды случилось так, что время шло, а ни мужчины, ни лошади не появлялись на дороге… Прошло уже несколько недель после того срока, как они должны были вернуться. Потом бабушка случайно услышала, что какой-то караван исчез на пути в Лхасу. Другие говорили, что всадники и вовсе отправились в Индию. Как бы там ни было, они больше не вернулись.
Много лет подряд каждый вечер, закончив работу по дому, бабушка выходила из дома и шла вниз по той самой горной дороге, по которой когда-то ушел ее сын. Она доходила до поворота, где, если оглянуться, можно увидеть, как крошечные деревенские домики облепили склон холма. Там она садилась на камень и прислушивалась, не раздастся ли звон колокольчика, возвещающий приближение каравана. Она вглядывалась пристально в полоску неба над горными пиками по направлению к Лхасе, но оттуда так никто не появился.
В старости бабушка ослепла. Люди говорили: это все потому, что она слишком долго вглядывалась в пустое небо в ожидании своего сына.
Спустя несколько месяцев после того, как исчез ее старший сын, бабушка сказала двум своим братьям:
- Караван отнял у меня ребенка. С меня хватит!
Ее младший сын остался дома. Теперь он пас яков в горах вместе со своим вторым дядей.
Моя мать, Лацо, была третьей и самой любимой дочерью. Бабушка верила, что Лацо обладает всеми качествами, необходимыми, чтобы стать дабу, и прочила ее в главы семьи. Может, потому, что бабушка возлагала такие надежды на нее, Ама любила повторять, что третьи дочери всегда умнее остальных. Хотя, может, они не только умнее, но и доставляют больше неприятностей. Ведь моя мама стала великим разочарованием для своей матери. Говоря по правде, как и я для своей…
Моя мать росла без игрушек. Единственной ее вещью было маленькое зеркальце в розовой деревянной раме, привезенное дядей из Лхасы. Повзрослев, она часами любовалась на себя в зеркало, мечтая о летнем празднике в честь горной богини, когда все деревенские жители соберутся у горячего источника. Она представляла, как мужчины наблюдают за тем, как она купается, делаясь беспомощными от любви при виде ее полного тела, гладкой загорелой кожи и длинных черных волос, достающих до ягодиц, подобно хвосту яка. Она воображала, как они борются за право вручить ей традиционные цветные пояса - знак мужского обожания. Затем перед внутренним взором моей матушки представала она сама, танцующая ночью среди костров. Все ее пояса-трофеи кружатся вместе с ней в диком танце, летают, вспыхивая яркими цветами вокруг ее талии, будто она ходит по сверкающей радуге…
Но моя Ама была способна на большее, нежели пустые мечты перед зеркалом. Она говорила на языках племен и (Yi) и немного по-тибетски. Кроме того, она была прекрасной работницей, хорошим поваром и опытной наездницей, а уж луком и стрелами владела не хуже любого мужчины.
Тетушка Юйфан говорила, что моя мать была наполовину женщиной, наполовину - мужчиной. Она также говорила, что матушка была слишком умна и красива, а потому бесилась с жиру. Все уделяли ей так много внимания - не только мужчины, но и собственные бездетные тетки, которые избаловали ее до невозможности. «Кто в здравом уме сбежит из родного дома?» - спрашивала тетушка Юйфан, покуривая глиняную трубку и выпуская кольца серого дыма. Она смотрела на дым, а затем одаривала меня мудрой улыбкой: «Ты похожа на свою Аму, правда… Она была избалована своими талантами, поэтому ей просто-напросто стало скучно, ей опостылела жизнь, которую она вела».
Именно скука побудила мою мать встать на путь революции.
***
В конце зимы 1956 года Народно-освободительная армия Китая (НОАК) покинула Лицзян и перешла горный хребет, подойдя вплотную к берегам реки Янцзы, где солдаты и люди мосо устроили короткую перестрелку. Мосо палили из своих старых ружей с другой стороны реки. Затем армия перешла реку и преодолела цепь холмов. Меньше, чем за три дня, коммунисты дошли до Юннина, столицы мосо, где жили наши князья со времен монгольского завоевания в 1253 году. Там великий Хубилай-хан оставил своего верного человека, чтобы тот правил нашими предками.
До нас не дошло сведений об этом первом правителе, даже имени его не сохранилось. Легенда говорит только, что он женился на женщине-мосо. Прошло еще очень много времени, прежде чем под давлением императоров династии Цин наша Страна дочерей попала под управление военных вождей, передающих свою власть от отца к сыну. Но в любом случае к тому моменту, когда коммунисты прибыли в страну мосо, князей уже свергли.
Примерно за месяц до того, как освободительная армия дошла до Юннина, коммунистические власти вызвали в Куньмин нашего правителя и его младшего брата, Лосана, которого мы почитали живым Буддой на земле. Из Куньмина живой Будда был отправлен в Нинлан, окружную административную столицу в нескольких днях пути на восток. Как объяснили коммунисты, ему следовало научиться работать наравне со всеми. Что же до нашего князя, то он умер на пути в Куньмин… По естественным причинам - так нам сказали.
В тот судьбоносный день, едва заслышав о приближении коммунистов, жители деревни бежали в горы. До нас дошли вести о кровавых сражениях в соседнем Тибете, и люди, у которых не осталось правителя, чтобы организовать сопротивление или говорить от их имени, пришли в ужас. Но в этот раз коммунисты пришли не воевать, а освободить народ мосо и принести им свет демократических реформ - дать свободу рабам и распределить землю между крестьянами. Они устроили собрание, где убеждали народ выгнать буддистских монахов и аристократов, которых мосо долгое время почитали как святых. «В Китае случился переворот, - объясняли коммунисты, - феодальный порядок изжил себя, взошло солнце новой эры». Людям нужно было научиться жить с новыми идеями, настало время великого замешательства и новых надежд для мосо.
Из Юннина коммунисты направили отряды в другие части страны мосо. Так и вышло, что восемь членов народно-освободительного движения, проделав долгий путь, пришли к деревне, где жила моя бабушка. С этого дня история нашей семьи изменилась навсегда.
***
В деревне Цяньсо нечасто можно было увидеть чужаков. Обычно это были люди из племени лису, надеющиеся купить масло в обмен на лекарства от бесплодия, либо рабы из племени и, убежавшие от своих господ. Когда в деревне появились китайские солдаты, грязные и вымотанные семидневным переходом через горы, люди высыпали на улицу из своих домов, чтобы рассмотреть их поближе. Сперва дети прятались за юбки матерей, но именно женщины оказались самыми любопытными из всех. У женщин-мосо почти нет возможности повидать мир, особенно если они еще молоды - ведь кто, как ни они, несет ответственность за урожай и дом? Поэтому большинство жительниц деревни никогда не покидали гор Цяньсо. Мало кто прежде встречал китайцев, и уж точно ни одна не видела их одетыми в пыльную зеленую форму народно-освободительного движения.
Солдаты улыбались и приветствовали любопытных жителей деревни, столпившихся вокруг гостей. Вдруг один из них наклонился к маленькой девочке, прятавшейся за материнскую юбку, и протянул ей руку. Девочка, вероятно, почувствовав интерес своей матери, стала боком, как краб, подходить к незнакомцу, пока не оказалась достаточно близко, чтобы потрогать его хлопковую одежду, ботинки и ружье. Солдат потрепал девочку по волосам и спросил, говорит ли кто-нибудь по-китайски. Вперед вышел один из караванщиков.
- Мы приехали, чтобы служить людям, - сказал солдат. - Мы хотим освободить народ и все делаем ради него. Ты меня понимаешь?
Караванщик закивал. Он повернулся к жителям деревни и сказал, что китайцы устали и голодны. Вскоре после этого одна из женщин протиснулась через толпу, неся поднос, на котором стояли чашки с масляным чаем. Другая принесла тарелку с ячменным печеньем, третья - грецкие орехи и груши. Солдаты присели на корточки и с благодарностью принялись за еду. Тем временем жители деревни толпились вокруг и обсуждали, как они едят, их мягкую светло-желтую кожу, короткие волосы, торчавшие из-под фуражек, блестящие ружья, пыльную форму. В конце концов все сошлись во мнении, что восемь солдат - это еще не армия. Вряд ли у них получится убить много народу.
Когда стемнело, нашлись те, кто пригласил китайцев к себе в дома, где их накормили куриным супом и постелили им спать возле очага.
На следующее утро коммунисты приступили к революционной пропаганде. С помощью своего нового переводчика они собрали всех жителей деревни и принялись с большим воодушевлением рассказывать о современном мире за пределами гор: о самолетах, кино, машинах и, конечно, о коммунистической партии.
- В Китае случился переворот, - переводил караванщик. - Председатель Мао даст вам всё, что нужно.
- Прям-таки всё? - выкрикнула из толпы одна из женщин, улыбаясь очень озорно.
Народ засмеялся.
В бабушкиной деревне не нашлось ни одного аристократа, которого можно было бы свергнуть, а люди уже давно поделили землю по справедливости, так что революция прошла быстро. Но коммунисты не покинули деревню. Они развесили повсюду свои красные знамена с китайскими иероглифами, которых никто не мог прочесть. Затем они выбрали один просторный двор и каждый день стали проводить там политсобрания, чтобы переучить местное население.
Так люди узнали о многом, о чем и не догадывались раньше. Например, что Тибет и страна мосо всегда принадлежали Китаю. И сами мосо, оказывается, были уже не мосо, а часть недавно сформированного народного меньшинства наси, одного из сорока официально выделенных народных меньшинств Китая.
Люди были поражены. Наси - это наши соседи из Лицзяна, они живут на западном берегу реки Янцзы. Мы с ними говорим на разных языках, едим разную пищу и по-разному одеваемся. Но китайцы всегда настаивали, что мы - один народ, и вплоть до революции упорно называли наси нашим именем.
- У китайцев вечно разная ерунда в голове, - объяснил караванщик.
Жители деревни задумчиво кивали.
Собрания проходили с переменным успехом. Старикам быстро становилось скучно, а караванщику вскоре надоело подыскивать слова, которых вовсе не было в языке мосо, или изобретать новые. Но молодежь была захвачена новыми идеями. Коммунисты говорили:
- Молодежь - вот жизненная сила общества. Они быстрее учатся и меньше цепляются за прежнюю жизнь, особенно когда наступает эра социализма.
Моя мама не пропускала ни одного собрания. Вставая по утрам, она быстро завтракала, одевалась и, едва взглянув в свое розовое зеркальце, вылетала из дома. Она быстро научилась говорить по-китайски, выкрикивать слоганы против классового угнетения и петь революционные песни. Она до сих пор помнит их слова наизусть… Ритмы китайских песен отличались от наших, они вдохновляли ее, заставляли чувствовать себя так, как если бы она уже маршировала по горным хребтам, предвкушая, что увидит по ту сторону.
Каждый вечер, когда мама возвращалась домой, ее щеки пылали, а глаза блестели. Но бабушка знала, что в этом блеске не было ничего общего с любовью.
Очень скоро бабушка поняла, что классовая борьба грозит разрушить все, чему она научила свою дочь. С тех пор, как коммунисты появились в деревне, моя Ама потеряла всякий интерес к обсуждению урожая или скота, она даже отказывалась выполнять свою часть домашней работы. «Женщины Китая, - наставляла свою мать новоиспеченная «товарищ Лацо», - это трудовой резерв, который нужен, чтобы построить новое социалистическое общество».
Наши традиции запрещают повышать голос на домашних. Поэтому бабушка выходила на улицу и кричала на свиней:
- Да что ты себе возомнила?! Совсем разбаловалась! Постыдилась бы! Думаешь, у тебя нет никаких обязанностей?!
Но свиньи лишь разбегались с хрюканьем.
Поздно ночью, когда матушка ложилась спать, утомившись от классовой борьбы, бабушка принималась толочь соевые бобы и петь слова, которые мы обычно поем, совершая ритуал возвращения души:
- Лацо, вернись ко мне… Не уходи далеко в горы, не ходи рядом с дальними реками. Нет там ни твоих друзей, ни семьи. Высокие деревья не защитят тебя. Подует ветер, и деревья повалятся на тебя. Не пытайся спрятаться у подножия отвесных скал, задрожит земля, и скалы обрушатся на тебя. Не ходи в дикие края за горами, никому не спасти тебя там. И золото, и серебро - это все дома. Там, снаружи, лишь ветер да дождь. Дома тебя ждут сестры и матушка. Слушай, как поет твоя мать, верни мне свою душу…
Все в семье знали о той великой перемене, что произошла с моей матерью. Знали даже соседи, но хранили молчание. Дяди моей матери и ее братья, как любые мужчины, не имели права вмешиваться в женские дела, тем более в противостояние между матерью и дочерью. А тетки молчали потому, что бабушка была слишком упряма. Оставалось только надеяться, что Лацо прислушается к своей матери.
Но этого не случилось.
Однажды коммунисты объявили, что покидают деревню. Они собирались к другим мосо и приглашали всех желающих присоединиться к ним. Когда бабушка услышала, что моя мать и ее подруги отправляются делать революцию, она вытолкала мать за ворота, заперла их за ее спиной и сказала со злостью:
- Хочешь уйти с китайцами - вперед!
Той ночью моя Ама отправилась спать в дом родственников.
Проснувшись на следующее утро, она выпрыгнула из кровати и обнаружила, что солнце уже взошло, воздух свеж и чист, как бывает лишь в горах, а небо безоблачно. Это будет прекрасный день, подумала мама, идеальный день, чтобы отправиться в горы, распевая революционные песни. Лучший на свете день, чтобы повидать мир.
Но когда она пришла в штаб-квартиру революционеров, то обнаружила, что там всего два добровольца, а ее подруги так и не явились.
- А что, больше никто не идет? - спросила она, когда группа из одиннадцати солдат построилась и маршем направилась вниз по узкой горной тропе. Когда солдаты дошли до того самого поворота, где деревня исчезала за холмами, матушка отделилась от них, чтобы повидать друзей и последний раз взглянуть на дом своей матери - дом, где она родилась и куда однажды должна вернуться, чтобы умереть.
Она увидела свою мать, стоящую за воротами. Ее взгляд молча умолял дочь вернуться. Моя Ама никак не ожидала этого, особенно после того, как бабушка вытолкала ее взашей. Она так и стояла на горной тропе, вглядываясь в крошечную фигурку своей матери, не зная, что теперь делать и чувствовать. Она никогда не думала, что мать может выглядеть такой маленькой… Ама села прямо на краю дороги, спрятала лицо в ладонях и горько заплакала. А тем временем коммунисты уходили все дальше и дальше, и звук их песен становился все тише по мере того, как они уходили глубже в горы.
Когда голоса окончательно стихли, Ама выпрямилась и отвернулась от деревни, сквозь слезы глядя, как уходит революционная армия, унося с собой ее мечты. Когда же она вновь обернулась, ее матери уже не было на пороге. Теперь она вспомнила все суровые слова, сказанные вчера, и слезы вновь полились из ее глаз. У нее не было сил уйти из деревни, но она не могла и унизиться до того, чтобы вернуться домой.
Кто знает, может быть, матушка проглотила бы свою гордость и вернулась домой, если бы не прибежали ее подруги, красные и запыхавшиеся. Они сказали, что проспали собрание и потеряли много времени. Оказалось, что, когда они проходили мимо ворот дома Лацо, их остановила ее мать и протянула корзинку с едой. «Пожалуйста, передайте ее Лацо», - попросила она.
Мама посмотрела на корзинку, и на ее глаза опять навернулись слезы. Но подруги спешили.
- Лацо, - сказали они, - если ты несчастна, возвращайся домой.
Моя мама ненавидела, когда ей указывают, что делать. Поэтому она перестала плакать, взяла корзинку и пошла по дороге в Цзосо, а подруги следовали за ней.
Когда солнце достигло зенита, девушки устроили небольшой привал, подкрепившись ветчиной и вареными яйцами. Они открыли бутылку сулимы* и выпили по чашке за коммунистическую партию, а после - еще по одной за председателя Мао, и еще одну за революцию. Когда бутылка опустела, они вспомнили о своих родственниках, живших по дороге в Цзосо, которые еще не знали о революции…
Словом, они так никогда и не встретились с солдатами. Цзосо находится недалеко от Цяньсо - всего в двух днях пути, а по дороге встречается мало деревень. Но маме и ее подругам удалось встретиться с таким количеством знакомых и так весело провести время, что, когда они добрались наконец до деревни, коммунисты уже покинули ее.
- Китайцы терпеть не могут чай с маслом и не выдерживают блох, - пояснили им местные жители.
- Куда же они пошли? - спросила мама.
- Соединиться с остальной Национально-освободительной армией, чтобы перевалить через Холодные горы и освободить племена и.
Девушки переглянулись. И были жуткими людьми, они нападали на деревни мосо и крали маленьких детей, чтобы сделать из них рабов. Если коммунисты ушли воевать с и, значит, они никогда не вернутся. Еще ни одной армии, будь то китайской или тибетской, не удалось подчинить себе эти яростные народы. Даже Хубилай-хан не осмелился идти в Холодные горы.
(Как позже оказалось, НОАК удалось выдержать кровавое сражение с племенами и принести им демократию - но уже без помощи моей мамы или ее подруг)
Моя мама и ее подруги заночевали в доме своих родственников в деревне Учжило (Wuzhiluo), недалеко от озера Лугуху. Они провели бессонную ночь, обсуждая свои неисполнимые мечты, а потом позавтракали жареной картошкой и чаем с маслом. После завтрака подруги решили, что они достаточно пробыли вдали от дома, так что пора возвращаться к матерям, в Цяньсо. Но моя Ама была слишком смущена, чтобы вернуться, слишком горда, чтобы признать собственную глупость, и слишком упряма, чтобы изменить свое решение.
Так матушка осталась у семьи из Учжило, помогая им с работой по дому и в поле. Вскоре начались летние дожди, и горную тропу так размыло, что ходить по ней стало опасно. Ама решила, что лучше всего будет остаться до ежегодного праздника в честь горной богини, на котором она сможет встретиться со своей семьей.
Говоря по правде, была еще одна причина, которая не давала матери вернуться. Ей нравилось жить самой по себе. Мужчины не могли устоять перед ее непривычными манерами. Понравиться ей было непросто, и она еще никому не отдала своего сердца, но уже собрала большую коллекцию поясов, которую и собиралась показать на празднике.
Когда люди собрались наконец на танцы под звездами в честь горной богини, взгляды всех мужчин были направлены лишь на мою мать. Мужчины танцевали группами среди костров, напротив женщин, которые держались за руки. На их талиях болтались разноцветные пояса. Казалось, что матушка даже располнела от количества трофеев.
Топая кожаными ботинками по земле, мужчины сходились с женщинами, и вскоре обе группы танцевали вместе в общем кругу, двигая бедрами в едином ритме. Мою мать вытолкнули в центр круга, и один из мужчин сдернул пояс с ее талии. Он отошел и кинул ее пояс своим друзьям, а те принялись перекидывать его друг другу. Матушка смеялась и перебегала от мужчины к мужчине, но не ловила пояс, решив, что заберет его лишь у того мужчины, который будет достоин ее. Она все никак не могла выбрать, но тут пояс попал в руки Нумбу. Он не стал его никому перекидывать, шагнул в круг и протянул его моей матери.
Мама не шелохнулась. Нумбу лишь улыбался и молчал. Матушка замешкалась, но в следующую секунду вырвала пояс из его рук и убежала к женщинам. Но те, видя, как она смотрела на Нумбу, опять вытолкнули ее в центр круга.
Уперев руки в бедра, Нумбу начал петь песнь ухаживания:
Сестренка, ты похожа на лунный свет в ночном небе,
Но ведь даже луне нужны звезды, которые светили бы рядом.
И моя Ама ответила:
Ночь еще не наступила, луна еще не взошла,
А бабочка уже ищет нектар.
Нумбу вторил ей:
Бабочка отыскала прекрасный цветок,
А луна уже высоко над озером.
Она пропела:
Если луна высоко над Озером-матерью, вода чиста.
У Озера-матери я омываю свое тело и расчесываю волосы.
Нумбу пропел:
Зачем же ты расчесываешь свои волосы, сестренка?
Моя маленькая сестричка, для кого ты расчесываешь свои прекрасные локоны?
Мама и Нумбу танцевали вместе в центре круга до тех пор, пока не началась другая песня, и следующая пара не заняла их место. На исходе ночи, когда костры стали тухнуть, а парочки исчезать в ночи, матушка последовала за Нумбу к берегу озера Лугуху.
***
Влюбившись в Нумбу, моя Ама теперь точно не хотела возвращаться в дом своей матери. До Цяньсо целых два дня пути, Нумбу надоест навещать ее там. А когда она почувствовала, как пинается в животе ее дочь, матушка отправила с караваном новости домой. Она сообщала, что решила построить свой собственный дом в Цзосо, в пешей доступности от деревни Нумбу.
Бабушка послала в ответ небольшие подарки и сообщение: «Скажи Лацо, что я не могу удержать ее сердца».
Когда матушка услышала эти слова, она снова расплакалась, но так и не вернулась в Цяньсо.
Решение моей матери создать собственную семью было шокирующим. Отделение от материнского дома идет вразрез с нашими традициями. Несмотря на это, жители деревни помогли моей маме. Кто-то выделил ей часть земли, а Нумбу с друзьями отправились в горы, где нарубили лес для строительства. Люди тогда не использовали денег, и такая взаимовыручка была в порядке вещей. Кроме того, совместная работа всегда служила поводом устроить танцы и посиделки.
- Спой для нас, Лацо? - попросил один из молодых людей.
Другой шутил:
- Лацо, ты же не будешь возражать, если мой племянник навестит твою дочь как-нибудь вечерком?
- Да, да, надеюсь, и для моего ты не будешь крепко запирать ворота, - вторил ему третий.
- Тогда не делайте петли слишком тугими, - смеялась Лацо.
Меньше чем за год дом был построен, а все боги и духи, обитающие в каждом укромном уголке и щели, освящены ламами. Мама переехала.
Ее дом был похож на все остальные в деревне. Он был выстроен вокруг внутреннего дворика, который с трех сторон ограждали наружные стены дома, а с четвертой - глинобитная ограда высотой 6 футов. За домом располагался огород.
Пройдя через ворота и внутренний дворик, попадаешь в главное помещение, которое мы называем Мать-комната. В ней моя Ама готовила, ела и принимала гостей, там же она спала. Прямоугольная Мать-комната достаточно просторна, в ней находятся duramiи duraso - священные «женская» и «мужская» колонны, поддерживающие крышу домов мосо, а в более широком смысле - небо.
В комнате было два очага: один высокий на помосте, посвященный богу Заббале, второй - тот, на котором готовят еду, уровнем пониже. За очагом на возвышении находился маленький алтарь. Вся остальная мебель была расставлена вдоль стен и состояла из высокого буфета, где мы хранили посуду и кухонную утварь, большой кровати, под которой скрывался ларь для зерна, и длинной скамьи, на которой были сложены самые разные вещи. Среди них была целая туша засоленной свиньи, смотрящая пятачком на восток, - мы называем ее bocher. В комнате не было окон, так что свет проникал лишь через отверстия в крыше над очагами и сквозь дверной проем.
По обеим сторонам от главной комнаты располагались двухэтажные пристройки с балконом. На первом этаже правого крыла располагался курятник и склад для кормов, наверху были четыре комнаты, разделенные дощатыми стенами. Каждая комната была снабжена окном и дверью, выходящей на узкий балкон. Эти комнаты были приготовлены для будущих дочерей моей мамы. В левой пристройке находились стойла для лошадей и свиной хлев, а над ними - три комнаты для гостей и для сыновей моей матери, которые будут спать там до тех пор, пока не вырастут и не начнут уходить ночевать к своим возлюбленным.
У моей матушки было много друзей в Цзосо, во многом благодаря ее цяньскому акценту. Хотя все мосо говорят на одном языке, каждая деревня отличается своим диалектом и особыми интонациями. Людям нравился говор моей мамы, и они приходили навестить ее только затем, чтобы послушать, как она говорит. Очень скоро многие жители деревни стали поверять ей свои тайны. Чаще других дом навещала наша красивая соседка Дуцзема. Она приходила на чашечку чая и, пока сад моей матери не начал плодоносить, приносила гостинцы.
Дуцзема заботилась о маме, когда та родила мою старшую сестру Чжэму. Тем временем Нумбу жил в доме своей матери, со своей бабушкой, двоюродными тетками и дядями, племянниками и племянницами - три поколения семьи по женской линии жили все вместе. Как того требует наша традиция, он навещал мою мать каждую ночь, а иногда даже оставался на несколько дней, чтобы помочь ей с работой, но потом всегда возвращался домой.
А летом следующего года Нумбу неожиданно перестал приходить, его не было несколько недель. Оказалось, что он ездил с караваном в тибетский город Чжундянь, где познакомился с красивой женщиной, которую и привез с собой.
Матушка все ждала и ждала Нумбу. Но вместо него однажды пришла та самая тибетка, которая стала звать мою маму из-за ворот. На ломаном языке мосо она объяснила, что у Нумбу теперь новая возлюбленная, а у нее здесь нет ни семьи, ни друзей, так что она чувствует себя очень одинокой. Мама ответила ей по-тибетски, пригласила в дом, усадила перед очагом и налила чашку сулимы. Так у нее появилась новая подруга, а о Нумбу мама решила окончательно забыть.
Спустя несколько месяцев Дуцзема познакомила маму с красивым молодым мужчиной. Мама не была в него влюблена, но она была одержима мечтой создать собственную большую семью, с дочерьми, сыновьями и внуками. Так что когда однажды вечером мужчина постучал в окно ее спальни, моя Ама открыла ему. Впрочем, когда через несколько месяцев она убедилась, что забеременела, то вывесила его сумку на гвоздь за дверью. Согласно нашему обычаю, так женщина дает понять, что хочет порвать со своим любовником. Когда он пришел в очередной раз и увидел свою сумку, то понял, что она больше не желает его видеть, и с тех пор не появлялся.
Подруга-тибетка помогла маме разродиться моей второй сестрой Дуцзелемой. Однажды, держа спящую девочку на руках, она вдруг разрыдалась. Она очень скучала по своей семье. На следующее утро она попрощалась с мамой и Нумбу и ушла в Чжундянь. Не знаю, что чувствовал Нумбу, но моя мама ужасно по ней тосковала.
А однажды в конце осени, когда Ама раскладывала кукурузу сушиться на крыше, она услышала звон колокольчика, оповещавшего о приближении каравана. Когда всадники приблизились, она узнала одного из своих двоюродных братьев из Цяньсо, и ее сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Она всегда радовалась приезду гостей из Цяньсо, потому что они привозили ей новости и подарки от матери. Помахав им, она крикнула:
- Эй, солнце почти село, входите скорее!
С этими словами она спустилась вниз по лестнице и распахнула ворота им навстречу.
Пока мужчины разгружали и расседлывали лошадей и доставали подарки от бабушки, Ама принесла коням сена и воды. Когда животные были накормлены и напоены, старшие мужчины уселись на землю, опираясь натруженными спинами на свои заплечные мешки. Те, что помоложе, принялись за работу - им полагалось разжечь костер, приготовить ужин, а потом вымыть посуду и прибраться.
Один из молодых людей был высок и привлекателен. Когда Ама вышла в следующий раз, чтобы предложить караванщикам своего домашнего вина, то постаралась наполнить чашу этого парня до краев. Он улыбнулся ей и взял чашу обеими руками, как того требует наш обычай. Тогда-то она и заметила, что его руки тоже очень красивы.
Когда мужчины расстелили свои одеяла и улеглись у костра, Чжэми - так звали красавца - пришел в дом. Он играл с моими сестрами и рассказывал маме разные истории. Когда девочки отправились спать, он остался с моей матерью, и они еще долго разговаривали.
- Почему ты покинула дом своей матери? - спросил он. - Должно быть, очень тяжело справляться со всем в одиночку. Почему ты не вернешься домой? Ты могла бы поехать с нами, да хоть прямо завтра.
Глаза моей матери наполнились слезами. Чжэми был прав, жить совсем одной было тяжело.
- Поехали с нами, Лацо. Не будь такой гордячкой!
Но мама была горда. Она вытерла слезы тыльной стороной ладони и ответила:
- Я докажу матери, что могу создать собственную семью.
Следующим утром караван покинул ее дом, но Чжэми остался еще на несколько недель, чтобы помочь маме подготовиться к грядущей зиме. Он починил свинарник и набрал хвороста чуть ли не на год вперед. Только после того, как Чжэми убедился, что все готово к холодам, он вернулся в Цяньсо.
Мама пела в опустевшем доме:
К западу от гор сияет полная луна,
Почему же ты оставил меня в такой спешке?
Любовь моя, очаг еще не остыл,
И мое тело все еще хранит тепло для тебя.
Без тебя день длится вечность…
Как бы ни была длинна дорога, по которой ты уехал,
Мое сердце следует за тобой.
Чжэми вернулся весной и снова остался с ней. Однажды утром, когда Ама проснулась раньше обычного и села у очага, чтобы выпить чая с маслом, она ощутила знакомую тошноту. Мама улыбнулась. Она любила Чжэми и собиралась родить от него сына. Она была твердо намерена создать собственную семью.
*Сулима - алкогольный напиток, изготавливаемый из зерна и равный по крепости виноградному вину.
В этой главы мы узнаем о том, какие причины побудили Лацо покинуть дом своей матери, как она стала коммунисткой и встретилась с отцом Наму.
Моя мать Лацо выросла в районе Цяньсо в жилище своих прародительниц - традиционном доме с тремя дворами, огородом и садом. Моя бабушка любила цветы, особенно желтые хризантемы, потому что они считались лучшим подношением в буддистском храме. Дом, окруженный пестрым цветником, был виден издалека, еще с горной тропы.
В своем доме бабушка была дабу, то есть главой семьи. Показателем ее статуса служили ключи от амбара, привешенные к поясу. Она одна отвечала за распределение работы по дому, а также еды и вещей между членами семьи, поэтому остальные домочадцы всегда относились к ней внимательно и уважительно. Но не стоит думать, что бабушка принимала решения единолично. В семьях мосо принято обсуждать вопросы со всеми взрослыми в доме. Так что дабу, на самом деле, не правят всеми, точнее будет сказать, что они пользуются уважением благодаря своей мудрости. Моя бабушка была дабу не потому, что она была старше остальных, а потому что среди своих братьев и сестер была самой умной и одаренной.
Как большинство женщин-мосо, ее сестры были трудолюбивыми и ловкими, они следили за домом и работали в поле. Они умели все: пахать землю, рубить лес, шить одежду и забивать скот. В свою очередь, братья моей бабушки выполняли мужскую работу: помогали в поле, строили дома, делали мебель и вели дела с внешним миром.
Один из моих двоюродных дядей путешествовал вместе с конными караванами, чтобы обменивать местные товары - мускус, лекарственные травы и опиум - на чай, соль и инструменты из металла. Иногда караваны шли на север до торговых городов в Сычуани, иногда направлялись на юг в провинцию Юньнань, город Лицзян или даже до города Дали. Они также путешествовали на запад вглубь Тибета. В те дни дорога до Чжуньдяня, первого крупного города в восточном Тибете, отнимала неделю, а чтобы добраться до Лхасы, требовалось, по меньшей мере, четыре месяца. Поэтому нередко караваны возвращались в деревню только через год.
Когда старшее поколение мужчин нашей семьи покидало деревню (один из братьев бабушки отправлялся с караванами, другой - в горы, пасти яков), управление хозяйством ложилось на плечи бабушки и оставшихся домочадцев. Все дети, что жили в доме, были рождены бабушкой. Ее сестры, хотя были красивы и обладали достаточным количеством любовников, собственных детей так и не родили. Странное дело, но бесплодие - не редкость в наших краях. Одни говорят, что виной всему высокогорный климат, другие утверждают, что чем красивее женщина, тем больше вероятности, что она станется бездетной.
Правда, бабушка, не менее красивая, чем ее сестры, все же родила пятерых: трех дочерей и двух сыновей. Следуя нашей традиции, дочерей она сама обучала работать в поле и по дому. Воспитание же мальчиков ложилось на плечи ее братьев.
Когда бабушкин старший сын повзрослел, он присоединился к каравану и стал ходить с ним в Тибет. Его дядя и младший брат ездили торговать поближе - в Сычуань и Юньнань. Каждый раз, когда старший сын покидал дом, бабушка считала месяцы, недели и дни, пока караван не возвращался. Но однажды случилось так, что время шло, а ни мужчины, ни лошади не появлялись на дороге… Прошло уже несколько недель после того срока, как они должны были вернуться. Потом бабушка случайно услышала, что какой-то караван исчез на пути в Лхасу. Другие говорили, что всадники и вовсе отправились в Индию. Как бы там ни было, они больше не вернулись.
Много лет подряд каждый вечер, закончив работу по дому, бабушка выходила из дома и шла вниз по той самой горной дороге, по которой когда-то ушел ее сын. Она доходила до поворота, где, если оглянуться, можно увидеть, как крошечные деревенские домики облепили склон холма. Там она садилась на камень и прислушивалась, не раздастся ли звон колокольчика, возвещающий приближение каравана. Она вглядывалась пристально в полоску неба над горными пиками по направлению к Лхасе, но оттуда так никто не появился.
В старости бабушка ослепла. Люди говорили: это все потому, что она слишком долго вглядывалась в пустое небо в ожидании своего сына.
Спустя несколько месяцев после того, как исчез ее старший сын, бабушка сказала двум своим братьям:
- Караван отнял у меня ребенка. С меня хватит!
Ее младший сын остался дома. Теперь он пас яков в горах вместе со своим вторым дядей.
Моя мать, Лацо, была третьей и самой любимой дочерью. Бабушка верила, что Лацо обладает всеми качествами, необходимыми, чтобы стать дабу, и прочила ее в главы семьи. Может, потому, что бабушка возлагала такие надежды на нее, Ама любила повторять, что третьи дочери всегда умнее остальных. Хотя, может, они не только умнее, но и доставляют больше неприятностей. Ведь моя мама стала великим разочарованием для своей матери. Говоря по правде, как и я для своей…
Моя мать росла без игрушек. Единственной ее вещью было маленькое зеркальце в розовой деревянной раме, привезенное дядей из Лхасы. Повзрослев, она часами любовалась на себя в зеркало, мечтая о летнем празднике в честь горной богини, когда все деревенские жители соберутся у горячего источника. Она представляла, как мужчины наблюдают за тем, как она купается, делаясь беспомощными от любви при виде ее полного тела, гладкой загорелой кожи и длинных черных волос, достающих до ягодиц, подобно хвосту яка. Она воображала, как они борются за право вручить ей традиционные цветные пояса - знак мужского обожания. Затем перед внутренним взором моей матушки представала она сама, танцующая ночью среди костров. Все ее пояса-трофеи кружатся вместе с ней в диком танце, летают, вспыхивая яркими цветами вокруг ее талии, будто она ходит по сверкающей радуге…
Но моя Ама была способна на большее, нежели пустые мечты перед зеркалом. Она говорила на языках племен и (Yi) и немного по-тибетски. Кроме того, она была прекрасной работницей, хорошим поваром и опытной наездницей, а уж луком и стрелами владела не хуже любого мужчины.
Тетушка Юйфан говорила, что моя мать была наполовину женщиной, наполовину - мужчиной. Она также говорила, что матушка была слишком умна и красива, а потому бесилась с жиру. Все уделяли ей так много внимания - не только мужчины, но и собственные бездетные тетки, которые избаловали ее до невозможности. «Кто в здравом уме сбежит из родного дома?» - спрашивала тетушка Юйфан, покуривая глиняную трубку и выпуская кольца серого дыма. Она смотрела на дым, а затем одаривала меня мудрой улыбкой: «Ты похожа на свою Аму, правда… Она была избалована своими талантами, поэтому ей просто-напросто стало скучно, ей опостылела жизнь, которую она вела».
Именно скука побудила мою мать встать на путь революции.
***
В конце зимы 1956 года Народно-освободительная армия Китая (НОАК) покинула Лицзян и перешла горный хребет, подойдя вплотную к берегам реки Янцзы, где солдаты и люди мосо устроили короткую перестрелку. Мосо палили из своих старых ружей с другой стороны реки. Затем армия перешла реку и преодолела цепь холмов. Меньше, чем за три дня, коммунисты дошли до Юннина, столицы мосо, где жили наши князья со времен монгольского завоевания в 1253 году. Там великий Хубилай-хан оставил своего верного человека, чтобы тот правил нашими предками.
До нас не дошло сведений об этом первом правителе, даже имени его не сохранилось. Легенда говорит только, что он женился на женщине-мосо. Прошло еще очень много времени, прежде чем под давлением императоров династии Цин наша Страна дочерей попала под управление военных вождей, передающих свою власть от отца к сыну. Но в любом случае к тому моменту, когда коммунисты прибыли в страну мосо, князей уже свергли.
Примерно за месяц до того, как освободительная армия дошла до Юннина, коммунистические власти вызвали в Куньмин нашего правителя и его младшего брата, Лосана, которого мы почитали живым Буддой на земле. Из Куньмина живой Будда был отправлен в Нинлан, окружную административную столицу в нескольких днях пути на восток. Как объяснили коммунисты, ему следовало научиться работать наравне со всеми. Что же до нашего князя, то он умер на пути в Куньмин… По естественным причинам - так нам сказали.
В тот судьбоносный день, едва заслышав о приближении коммунистов, жители деревни бежали в горы. До нас дошли вести о кровавых сражениях в соседнем Тибете, и люди, у которых не осталось правителя, чтобы организовать сопротивление или говорить от их имени, пришли в ужас. Но в этот раз коммунисты пришли не воевать, а освободить народ мосо и принести им свет демократических реформ - дать свободу рабам и распределить землю между крестьянами. Они устроили собрание, где убеждали народ выгнать буддистских монахов и аристократов, которых мосо долгое время почитали как святых. «В Китае случился переворот, - объясняли коммунисты, - феодальный порядок изжил себя, взошло солнце новой эры». Людям нужно было научиться жить с новыми идеями, настало время великого замешательства и новых надежд для мосо.
Из Юннина коммунисты направили отряды в другие части страны мосо. Так и вышло, что восемь членов народно-освободительного движения, проделав долгий путь, пришли к деревне, где жила моя бабушка. С этого дня история нашей семьи изменилась навсегда.
***
В деревне Цяньсо нечасто можно было увидеть чужаков. Обычно это были люди из племени лису, надеющиеся купить масло в обмен на лекарства от бесплодия, либо рабы из племени и, убежавшие от своих господ. Когда в деревне появились китайские солдаты, грязные и вымотанные семидневным переходом через горы, люди высыпали на улицу из своих домов, чтобы рассмотреть их поближе. Сперва дети прятались за юбки матерей, но именно женщины оказались самыми любопытными из всех. У женщин-мосо почти нет возможности повидать мир, особенно если они еще молоды - ведь кто, как ни они, несет ответственность за урожай и дом? Поэтому большинство жительниц деревни никогда не покидали гор Цяньсо. Мало кто прежде встречал китайцев, и уж точно ни одна не видела их одетыми в пыльную зеленую форму народно-освободительного движения.
Солдаты улыбались и приветствовали любопытных жителей деревни, столпившихся вокруг гостей. Вдруг один из них наклонился к маленькой девочке, прятавшейся за материнскую юбку, и протянул ей руку. Девочка, вероятно, почувствовав интерес своей матери, стала боком, как краб, подходить к незнакомцу, пока не оказалась достаточно близко, чтобы потрогать его хлопковую одежду, ботинки и ружье. Солдат потрепал девочку по волосам и спросил, говорит ли кто-нибудь по-китайски. Вперед вышел один из караванщиков.
- Мы приехали, чтобы служить людям, - сказал солдат. - Мы хотим освободить народ и все делаем ради него. Ты меня понимаешь?
Караванщик закивал. Он повернулся к жителям деревни и сказал, что китайцы устали и голодны. Вскоре после этого одна из женщин протиснулась через толпу, неся поднос, на котором стояли чашки с масляным чаем. Другая принесла тарелку с ячменным печеньем, третья - грецкие орехи и груши. Солдаты присели на корточки и с благодарностью принялись за еду. Тем временем жители деревни толпились вокруг и обсуждали, как они едят, их мягкую светло-желтую кожу, короткие волосы, торчавшие из-под фуражек, блестящие ружья, пыльную форму. В конце концов все сошлись во мнении, что восемь солдат - это еще не армия. Вряд ли у них получится убить много народу.
Когда стемнело, нашлись те, кто пригласил китайцев к себе в дома, где их накормили куриным супом и постелили им спать возле очага.
На следующее утро коммунисты приступили к революционной пропаганде. С помощью своего нового переводчика они собрали всех жителей деревни и принялись с большим воодушевлением рассказывать о современном мире за пределами гор: о самолетах, кино, машинах и, конечно, о коммунистической партии.
- В Китае случился переворот, - переводил караванщик. - Председатель Мао даст вам всё, что нужно.
- Прям-таки всё? - выкрикнула из толпы одна из женщин, улыбаясь очень озорно.
Народ засмеялся.
В бабушкиной деревне не нашлось ни одного аристократа, которого можно было бы свергнуть, а люди уже давно поделили землю по справедливости, так что революция прошла быстро. Но коммунисты не покинули деревню. Они развесили повсюду свои красные знамена с китайскими иероглифами, которых никто не мог прочесть. Затем они выбрали один просторный двор и каждый день стали проводить там политсобрания, чтобы переучить местное население.
Так люди узнали о многом, о чем и не догадывались раньше. Например, что Тибет и страна мосо всегда принадлежали Китаю. И сами мосо, оказывается, были уже не мосо, а часть недавно сформированного народного меньшинства наси, одного из сорока официально выделенных народных меньшинств Китая.
Люди были поражены. Наси - это наши соседи из Лицзяна, они живут на западном берегу реки Янцзы. Мы с ними говорим на разных языках, едим разную пищу и по-разному одеваемся. Но китайцы всегда настаивали, что мы - один народ, и вплоть до революции упорно называли наси нашим именем.
- У китайцев вечно разная ерунда в голове, - объяснил караванщик.
Жители деревни задумчиво кивали.
Собрания проходили с переменным успехом. Старикам быстро становилось скучно, а караванщику вскоре надоело подыскивать слова, которых вовсе не было в языке мосо, или изобретать новые. Но молодежь была захвачена новыми идеями. Коммунисты говорили:
- Молодежь - вот жизненная сила общества. Они быстрее учатся и меньше цепляются за прежнюю жизнь, особенно когда наступает эра социализма.
Моя мама не пропускала ни одного собрания. Вставая по утрам, она быстро завтракала, одевалась и, едва взглянув в свое розовое зеркальце, вылетала из дома. Она быстро научилась говорить по-китайски, выкрикивать слоганы против классового угнетения и петь революционные песни. Она до сих пор помнит их слова наизусть… Ритмы китайских песен отличались от наших, они вдохновляли ее, заставляли чувствовать себя так, как если бы она уже маршировала по горным хребтам, предвкушая, что увидит по ту сторону.
Каждый вечер, когда мама возвращалась домой, ее щеки пылали, а глаза блестели. Но бабушка знала, что в этом блеске не было ничего общего с любовью.
Очень скоро бабушка поняла, что классовая борьба грозит разрушить все, чему она научила свою дочь. С тех пор, как коммунисты появились в деревне, моя Ама потеряла всякий интерес к обсуждению урожая или скота, она даже отказывалась выполнять свою часть домашней работы. «Женщины Китая, - наставляла свою мать новоиспеченная «товарищ Лацо», - это трудовой резерв, который нужен, чтобы построить новое социалистическое общество».
Наши традиции запрещают повышать голос на домашних. Поэтому бабушка выходила на улицу и кричала на свиней:
- Да что ты себе возомнила?! Совсем разбаловалась! Постыдилась бы! Думаешь, у тебя нет никаких обязанностей?!
Но свиньи лишь разбегались с хрюканьем.
Поздно ночью, когда матушка ложилась спать, утомившись от классовой борьбы, бабушка принималась толочь соевые бобы и петь слова, которые мы обычно поем, совершая ритуал возвращения души:
- Лацо, вернись ко мне… Не уходи далеко в горы, не ходи рядом с дальними реками. Нет там ни твоих друзей, ни семьи. Высокие деревья не защитят тебя. Подует ветер, и деревья повалятся на тебя. Не пытайся спрятаться у подножия отвесных скал, задрожит земля, и скалы обрушатся на тебя. Не ходи в дикие края за горами, никому не спасти тебя там. И золото, и серебро - это все дома. Там, снаружи, лишь ветер да дождь. Дома тебя ждут сестры и матушка. Слушай, как поет твоя мать, верни мне свою душу…
Все в семье знали о той великой перемене, что произошла с моей матерью. Знали даже соседи, но хранили молчание. Дяди моей матери и ее братья, как любые мужчины, не имели права вмешиваться в женские дела, тем более в противостояние между матерью и дочерью. А тетки молчали потому, что бабушка была слишком упряма. Оставалось только надеяться, что Лацо прислушается к своей матери.
Но этого не случилось.
Однажды коммунисты объявили, что покидают деревню. Они собирались к другим мосо и приглашали всех желающих присоединиться к ним. Когда бабушка услышала, что моя мать и ее подруги отправляются делать революцию, она вытолкала мать за ворота, заперла их за ее спиной и сказала со злостью:
- Хочешь уйти с китайцами - вперед!
Той ночью моя Ама отправилась спать в дом родственников.
Проснувшись на следующее утро, она выпрыгнула из кровати и обнаружила, что солнце уже взошло, воздух свеж и чист, как бывает лишь в горах, а небо безоблачно. Это будет прекрасный день, подумала мама, идеальный день, чтобы отправиться в горы, распевая революционные песни. Лучший на свете день, чтобы повидать мир.
Но когда она пришла в штаб-квартиру революционеров, то обнаружила, что там всего два добровольца, а ее подруги так и не явились.
- А что, больше никто не идет? - спросила она, когда группа из одиннадцати солдат построилась и маршем направилась вниз по узкой горной тропе. Когда солдаты дошли до того самого поворота, где деревня исчезала за холмами, матушка отделилась от них, чтобы повидать друзей и последний раз взглянуть на дом своей матери - дом, где она родилась и куда однажды должна вернуться, чтобы умереть.
Она увидела свою мать, стоящую за воротами. Ее взгляд молча умолял дочь вернуться. Моя Ама никак не ожидала этого, особенно после того, как бабушка вытолкала ее взашей. Она так и стояла на горной тропе, вглядываясь в крошечную фигурку своей матери, не зная, что теперь делать и чувствовать. Она никогда не думала, что мать может выглядеть такой маленькой… Ама села прямо на краю дороги, спрятала лицо в ладонях и горько заплакала. А тем временем коммунисты уходили все дальше и дальше, и звук их песен становился все тише по мере того, как они уходили глубже в горы.
Когда голоса окончательно стихли, Ама выпрямилась и отвернулась от деревни, сквозь слезы глядя, как уходит революционная армия, унося с собой ее мечты. Когда же она вновь обернулась, ее матери уже не было на пороге. Теперь она вспомнила все суровые слова, сказанные вчера, и слезы вновь полились из ее глаз. У нее не было сил уйти из деревни, но она не могла и унизиться до того, чтобы вернуться домой.
Кто знает, может быть, матушка проглотила бы свою гордость и вернулась домой, если бы не прибежали ее подруги, красные и запыхавшиеся. Они сказали, что проспали собрание и потеряли много времени. Оказалось, что, когда они проходили мимо ворот дома Лацо, их остановила ее мать и протянула корзинку с едой. «Пожалуйста, передайте ее Лацо», - попросила она.
Мама посмотрела на корзинку, и на ее глаза опять навернулись слезы. Но подруги спешили.
- Лацо, - сказали они, - если ты несчастна, возвращайся домой.
Моя мама ненавидела, когда ей указывают, что делать. Поэтому она перестала плакать, взяла корзинку и пошла по дороге в Цзосо, а подруги следовали за ней.
Когда солнце достигло зенита, девушки устроили небольшой привал, подкрепившись ветчиной и вареными яйцами. Они открыли бутылку сулимы* и выпили по чашке за коммунистическую партию, а после - еще по одной за председателя Мао, и еще одну за революцию. Когда бутылка опустела, они вспомнили о своих родственниках, живших по дороге в Цзосо, которые еще не знали о революции…
Словом, они так никогда и не встретились с солдатами. Цзосо находится недалеко от Цяньсо - всего в двух днях пути, а по дороге встречается мало деревень. Но маме и ее подругам удалось встретиться с таким количеством знакомых и так весело провести время, что, когда они добрались наконец до деревни, коммунисты уже покинули ее.
- Китайцы терпеть не могут чай с маслом и не выдерживают блох, - пояснили им местные жители.
- Куда же они пошли? - спросила мама.
- Соединиться с остальной Национально-освободительной армией, чтобы перевалить через Холодные горы и освободить племена и.
Девушки переглянулись. И были жуткими людьми, они нападали на деревни мосо и крали маленьких детей, чтобы сделать из них рабов. Если коммунисты ушли воевать с и, значит, они никогда не вернутся. Еще ни одной армии, будь то китайской или тибетской, не удалось подчинить себе эти яростные народы. Даже Хубилай-хан не осмелился идти в Холодные горы.
(Как позже оказалось, НОАК удалось выдержать кровавое сражение с племенами и принести им демократию - но уже без помощи моей мамы или ее подруг)
Моя мама и ее подруги заночевали в доме своих родственников в деревне Учжило (Wuzhiluo), недалеко от озера Лугуху. Они провели бессонную ночь, обсуждая свои неисполнимые мечты, а потом позавтракали жареной картошкой и чаем с маслом. После завтрака подруги решили, что они достаточно пробыли вдали от дома, так что пора возвращаться к матерям, в Цяньсо. Но моя Ама была слишком смущена, чтобы вернуться, слишком горда, чтобы признать собственную глупость, и слишком упряма, чтобы изменить свое решение.
Так матушка осталась у семьи из Учжило, помогая им с работой по дому и в поле. Вскоре начались летние дожди, и горную тропу так размыло, что ходить по ней стало опасно. Ама решила, что лучше всего будет остаться до ежегодного праздника в честь горной богини, на котором она сможет встретиться со своей семьей.
Говоря по правде, была еще одна причина, которая не давала матери вернуться. Ей нравилось жить самой по себе. Мужчины не могли устоять перед ее непривычными манерами. Понравиться ей было непросто, и она еще никому не отдала своего сердца, но уже собрала большую коллекцию поясов, которую и собиралась показать на празднике.
Когда люди собрались наконец на танцы под звездами в честь горной богини, взгляды всех мужчин были направлены лишь на мою мать. Мужчины танцевали группами среди костров, напротив женщин, которые держались за руки. На их талиях болтались разноцветные пояса. Казалось, что матушка даже располнела от количества трофеев.
Топая кожаными ботинками по земле, мужчины сходились с женщинами, и вскоре обе группы танцевали вместе в общем кругу, двигая бедрами в едином ритме. Мою мать вытолкнули в центр круга, и один из мужчин сдернул пояс с ее талии. Он отошел и кинул ее пояс своим друзьям, а те принялись перекидывать его друг другу. Матушка смеялась и перебегала от мужчины к мужчине, но не ловила пояс, решив, что заберет его лишь у того мужчины, который будет достоин ее. Она все никак не могла выбрать, но тут пояс попал в руки Нумбу. Он не стал его никому перекидывать, шагнул в круг и протянул его моей матери.
Мама не шелохнулась. Нумбу лишь улыбался и молчал. Матушка замешкалась, но в следующую секунду вырвала пояс из его рук и убежала к женщинам. Но те, видя, как она смотрела на Нумбу, опять вытолкнули ее в центр круга.
Уперев руки в бедра, Нумбу начал петь песнь ухаживания:
Сестренка, ты похожа на лунный свет в ночном небе,
Но ведь даже луне нужны звезды, которые светили бы рядом.
И моя Ама ответила:
Ночь еще не наступила, луна еще не взошла,
А бабочка уже ищет нектар.
Нумбу вторил ей:
Бабочка отыскала прекрасный цветок,
А луна уже высоко над озером.
Она пропела:
Если луна высоко над Озером-матерью, вода чиста.
У Озера-матери я омываю свое тело и расчесываю волосы.
Нумбу пропел:
Зачем же ты расчесываешь свои волосы, сестренка?
Моя маленькая сестричка, для кого ты расчесываешь свои прекрасные локоны?
Мама и Нумбу танцевали вместе в центре круга до тех пор, пока не началась другая песня, и следующая пара не заняла их место. На исходе ночи, когда костры стали тухнуть, а парочки исчезать в ночи, матушка последовала за Нумбу к берегу озера Лугуху.
***
Влюбившись в Нумбу, моя Ама теперь точно не хотела возвращаться в дом своей матери. До Цяньсо целых два дня пути, Нумбу надоест навещать ее там. А когда она почувствовала, как пинается в животе ее дочь, матушка отправила с караваном новости домой. Она сообщала, что решила построить свой собственный дом в Цзосо, в пешей доступности от деревни Нумбу.
Бабушка послала в ответ небольшие подарки и сообщение: «Скажи Лацо, что я не могу удержать ее сердца».
Когда матушка услышала эти слова, она снова расплакалась, но так и не вернулась в Цяньсо.
Решение моей матери создать собственную семью было шокирующим. Отделение от материнского дома идет вразрез с нашими традициями. Несмотря на это, жители деревни помогли моей маме. Кто-то выделил ей часть земли, а Нумбу с друзьями отправились в горы, где нарубили лес для строительства. Люди тогда не использовали денег, и такая взаимовыручка была в порядке вещей. Кроме того, совместная работа всегда служила поводом устроить танцы и посиделки.
- Спой для нас, Лацо? - попросил один из молодых людей.
Другой шутил:
- Лацо, ты же не будешь возражать, если мой племянник навестит твою дочь как-нибудь вечерком?
- Да, да, надеюсь, и для моего ты не будешь крепко запирать ворота, - вторил ему третий.
- Тогда не делайте петли слишком тугими, - смеялась Лацо.
Меньше чем за год дом был построен, а все боги и духи, обитающие в каждом укромном уголке и щели, освящены ламами. Мама переехала.
Ее дом был похож на все остальные в деревне. Он был выстроен вокруг внутреннего дворика, который с трех сторон ограждали наружные стены дома, а с четвертой - глинобитная ограда высотой 6 футов. За домом располагался огород.
Пройдя через ворота и внутренний дворик, попадаешь в главное помещение, которое мы называем Мать-комната. В ней моя Ама готовила, ела и принимала гостей, там же она спала. Прямоугольная Мать-комната достаточно просторна, в ней находятся duramiи duraso - священные «женская» и «мужская» колонны, поддерживающие крышу домов мосо, а в более широком смысле - небо.
В комнате было два очага: один высокий на помосте, посвященный богу Заббале, второй - тот, на котором готовят еду, уровнем пониже. За очагом на возвышении находился маленький алтарь. Вся остальная мебель была расставлена вдоль стен и состояла из высокого буфета, где мы хранили посуду и кухонную утварь, большой кровати, под которой скрывался ларь для зерна, и длинной скамьи, на которой были сложены самые разные вещи. Среди них была целая туша засоленной свиньи, смотрящая пятачком на восток, - мы называем ее bocher. В комнате не было окон, так что свет проникал лишь через отверстия в крыше над очагами и сквозь дверной проем.
По обеим сторонам от главной комнаты располагались двухэтажные пристройки с балконом. На первом этаже правого крыла располагался курятник и склад для кормов, наверху были четыре комнаты, разделенные дощатыми стенами. Каждая комната была снабжена окном и дверью, выходящей на узкий балкон. Эти комнаты были приготовлены для будущих дочерей моей мамы. В левой пристройке находились стойла для лошадей и свиной хлев, а над ними - три комнаты для гостей и для сыновей моей матери, которые будут спать там до тех пор, пока не вырастут и не начнут уходить ночевать к своим возлюбленным.
У моей матушки было много друзей в Цзосо, во многом благодаря ее цяньскому акценту. Хотя все мосо говорят на одном языке, каждая деревня отличается своим диалектом и особыми интонациями. Людям нравился говор моей мамы, и они приходили навестить ее только затем, чтобы послушать, как она говорит. Очень скоро многие жители деревни стали поверять ей свои тайны. Чаще других дом навещала наша красивая соседка Дуцзема. Она приходила на чашечку чая и, пока сад моей матери не начал плодоносить, приносила гостинцы.
Дуцзема заботилась о маме, когда та родила мою старшую сестру Чжэму. Тем временем Нумбу жил в доме своей матери, со своей бабушкой, двоюродными тетками и дядями, племянниками и племянницами - три поколения семьи по женской линии жили все вместе. Как того требует наша традиция, он навещал мою мать каждую ночь, а иногда даже оставался на несколько дней, чтобы помочь ей с работой, но потом всегда возвращался домой.
А летом следующего года Нумбу неожиданно перестал приходить, его не было несколько недель. Оказалось, что он ездил с караваном в тибетский город Чжундянь, где познакомился с красивой женщиной, которую и привез с собой.
Матушка все ждала и ждала Нумбу. Но вместо него однажды пришла та самая тибетка, которая стала звать мою маму из-за ворот. На ломаном языке мосо она объяснила, что у Нумбу теперь новая возлюбленная, а у нее здесь нет ни семьи, ни друзей, так что она чувствует себя очень одинокой. Мама ответила ей по-тибетски, пригласила в дом, усадила перед очагом и налила чашку сулимы. Так у нее появилась новая подруга, а о Нумбу мама решила окончательно забыть.
Спустя несколько месяцев Дуцзема познакомила маму с красивым молодым мужчиной. Мама не была в него влюблена, но она была одержима мечтой создать собственную большую семью, с дочерьми, сыновьями и внуками. Так что когда однажды вечером мужчина постучал в окно ее спальни, моя Ама открыла ему. Впрочем, когда через несколько месяцев она убедилась, что забеременела, то вывесила его сумку на гвоздь за дверью. Согласно нашему обычаю, так женщина дает понять, что хочет порвать со своим любовником. Когда он пришел в очередной раз и увидел свою сумку, то понял, что она больше не желает его видеть, и с тех пор не появлялся.
Подруга-тибетка помогла маме разродиться моей второй сестрой Дуцзелемой. Однажды, держа спящую девочку на руках, она вдруг разрыдалась. Она очень скучала по своей семье. На следующее утро она попрощалась с мамой и Нумбу и ушла в Чжундянь. Не знаю, что чувствовал Нумбу, но моя мама ужасно по ней тосковала.
А однажды в конце осени, когда Ама раскладывала кукурузу сушиться на крыше, она услышала звон колокольчика, оповещавшего о приближении каравана. Когда всадники приблизились, она узнала одного из своих двоюродных братьев из Цяньсо, и ее сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Она всегда радовалась приезду гостей из Цяньсо, потому что они привозили ей новости и подарки от матери. Помахав им, она крикнула:
- Эй, солнце почти село, входите скорее!
С этими словами она спустилась вниз по лестнице и распахнула ворота им навстречу.
Пока мужчины разгружали и расседлывали лошадей и доставали подарки от бабушки, Ама принесла коням сена и воды. Когда животные были накормлены и напоены, старшие мужчины уселись на землю, опираясь натруженными спинами на свои заплечные мешки. Те, что помоложе, принялись за работу - им полагалось разжечь костер, приготовить ужин, а потом вымыть посуду и прибраться.
Один из молодых людей был высок и привлекателен. Когда Ама вышла в следующий раз, чтобы предложить караванщикам своего домашнего вина, то постаралась наполнить чашу этого парня до краев. Он улыбнулся ей и взял чашу обеими руками, как того требует наш обычай. Тогда-то она и заметила, что его руки тоже очень красивы.
Когда мужчины расстелили свои одеяла и улеглись у костра, Чжэми - так звали красавца - пришел в дом. Он играл с моими сестрами и рассказывал маме разные истории. Когда девочки отправились спать, он остался с моей матерью, и они еще долго разговаривали.
- Почему ты покинула дом своей матери? - спросил он. - Должно быть, очень тяжело справляться со всем в одиночку. Почему ты не вернешься домой? Ты могла бы поехать с нами, да хоть прямо завтра.
Глаза моей матери наполнились слезами. Чжэми был прав, жить совсем одной было тяжело.
- Поехали с нами, Лацо. Не будь такой гордячкой!
Но мама была горда. Она вытерла слезы тыльной стороной ладони и ответила:
- Я докажу матери, что могу создать собственную семью.
Следующим утром караван покинул ее дом, но Чжэми остался еще на несколько недель, чтобы помочь маме подготовиться к грядущей зиме. Он починил свинарник и набрал хвороста чуть ли не на год вперед. Только после того, как Чжэми убедился, что все готово к холодам, он вернулся в Цяньсо.
Мама пела в опустевшем доме:
К западу от гор сияет полная луна,
Почему же ты оставил меня в такой спешке?
Любовь моя, очаг еще не остыл,
И мое тело все еще хранит тепло для тебя.
Без тебя день длится вечность…
Как бы ни была длинна дорога, по которой ты уехал,
Мое сердце следует за тобой.
Чжэми вернулся весной и снова остался с ней. Однажды утром, когда Ама проснулась раньше обычного и села у очага, чтобы выпить чая с маслом, она ощутила знакомую тошноту. Мама улыбнулась. Она любила Чжэми и собиралась родить от него сына. Она была твердо намерена создать собственную семью.
*Сулима - алкогольный напиток, изготавливаемый из зерна и равный по крепости виноградному вину.