La Berline arrêtée dans la nuit
Oscar Venceslas de Lubicz Milosz
La Berline arrêtée dans la nuit
En attendant les clefs
- Il les cherche sans doute
Parmi les vêtements
De Thècle morte il y a trente ans -
Écoutez, Madame, écoutez le vieux, le sourd murmure
Nocturne de l’allée...
Si petite et si faible, deux fois enveloppée dans mon manteau
Je te porterai à travers les ronces et l’ortie des ruines jusqu’à la noire porte
Du château.
C’est ainsi que l’aïeul, jadis, revint
De Vercelli avec la morte.
Quelle maison muette et méfiante et noire
Pour mon enfant !
Vous le savez déjà, Madame, c’est une triste histoire.
Ils dorment dispersés dans les pays lointains.
Depuis cent ans
Leur place les attend
Au cœur de la colline.
Avec moi leur race s’éteint.
Ô Dame de ces ruines !
Nous allons voir la belle chambre de l’enfance : là,
La profondeur surnaturelle du silence
Est la voix des portraits obscurs.
Ramassé sur ma couche, la nuit,
J’entendais comme au creux d’une armure,
Dans le bruit du dégel derrière le mur,
Battre leur cœur.
Pour mon enfant peureux quelle patrie sauvage !
La lanterne s’éteint, la lune s’est voilée,
L’effraie appelle ses filles dans le bocage.
En attendant les clefs
Dormez un peu, Madame. - Dors, mon pauvre enfant, dors
Tout pâle, la tête sur mon épaule.
Tu verras comme l’anxieuse forêt
Est belle dans les insomnies de juin, parée
De fleurs, ô mon enfant, comme la fille préférée
De la reine folle.
Enveloppez-vous dans mon manteau de voyage :
La grande neige d’automne fond sur votre visage
Et vous avez sommeil.
(Dans le rayon de la lanterne elle tourne, tourne avec le vent
Comme dans mes songes d’enfant
La vieille, - vous savez, - la vieille.)
Non, Madame, je n’entends rien.
Il est fort âgé,
Sa tête est dérangée.
Je gage qu’il est allé boire.
Pour mon enfant craintive une maison si noire !
Tout au fond, tout au fond du pays lithuanien.
Non, Madame, je n’entends rien.
Maison noire, noire.
Serrures rouillées,
Sarment mort,
Portes verrouillées,
Volets clos,
Feuilles sur feuilles depuis cent ans dans les allées.
Tous les serviteurs sont morts.
Moi, j’ai perdu la mémoire.
Pour l’enfant confiant une maison si noire !
Je ne me souviens plus que de l’orangerie
Du trisaïeul et du théâtre :
Les petits du hibou y mangeaient dans ma main.
La lune regardait à travers le jasmin.
C’était jadis.
J’entends un pas au fond de l’allée,
Ombre. Voici Witold avec les clefs.
Оскар Владислав де Любич Милош
Карета, остановленная в ночи
Ждём ключей.
Он их ищет, бесспорно,
Меж одежд Текли, обретшей покой
Уж лет тридцать назад.
Слушайте, госпожа, шёпот древний, глухой
Шёпот ночных аллей…
Так мала и слаба, завернутой в плащ мой
Понесу тебя через тёрн и крапиву
К чёрной замковой двери.
Так же и пращур, возвратясь из Верчелли,
На руках нёс избранницу мёртвую, будто не видя потери.
Что за дом - чёрный, странный, немой,
Для моего дитя!
Это грустная сказка, знаете, госпожа.
Их тела далеко друг от друга лежат.
Сотню лет спустя
Место для них остаётся
На вершине холма. Род их на мне прервётся.
О, Пани этих руин!
Мы услышим в красивой детской
Невозможную тишину -
Это я собрал по соседству
Голоса тех, с портретов и рыцарских лат.
Так, порою, когда ложился в кровать,
По весне иногда, невпопад,
Слышал я странный звук, отходя ко сну -
Их сердца продолжали стучать.
Что за край достался тебе, дитя моё бедное!
Лампа погасла, луна в облаках.
Слышно сову, что ищет дочек своих впотьмах.
Ждём ключей.
Отдохните немного, моя госпожа. Спи, дитя,
Положи на плечо моё голову бледную.
Ты увидишь - под сводом июньских небес,
Весь в цветах он, точь-в-точь
Королевы безумной любимая дочь,
Неспокойный бессонный лес.
Вот вам плащ мой старый дорожный,
На лице вашем видно осеннего снега печать.
Обернитесь в него осторожно,
Я же вижу, вам хочется спать.
Снова лампы луч, скользит от порывов резких.
Это было уже, в мечтах моих детских.
Ничего я не слышу, нет, госпожа.
Он уже очень стар,
Говорит невпопад.
Явно отправился пить, бьюсь об заклад.
Чёрный дом тот, а дитя моё боязливо!
Мы в самом сердце Литвы молчаливом.
Ничего я не слышу, нет, госпожа.
Двери забиты,
Замки поедает ржа.
Ставни закрыты,
Их мёртвый оплёл виноград.
Дом возвышается, будто ещё чернее.
Листья годами ложатся за листьями на аллеях.
Все слуги мертвы.
Я потерял свою память.
Это дитя так доверчиво, дом тот столь чёрен!
Более ничего из того, что здесь было, я вспомнить не волен.
Разве что предка опять, оранжерею и театр -
Там из руки моей ели совята,
Сквозь жасмин глядела луна.
Бесконечно давно.
Тишина отдаётся шагами,
Тень. Вот и Витольд с ключами.
La Berline arrêtée dans la nuit
En attendant les clefs
- Il les cherche sans doute
Parmi les vêtements
De Thècle morte il y a trente ans -
Écoutez, Madame, écoutez le vieux, le sourd murmure
Nocturne de l’allée...
Si petite et si faible, deux fois enveloppée dans mon manteau
Je te porterai à travers les ronces et l’ortie des ruines jusqu’à la noire porte
Du château.
C’est ainsi que l’aïeul, jadis, revint
De Vercelli avec la morte.
Quelle maison muette et méfiante et noire
Pour mon enfant !
Vous le savez déjà, Madame, c’est une triste histoire.
Ils dorment dispersés dans les pays lointains.
Depuis cent ans
Leur place les attend
Au cœur de la colline.
Avec moi leur race s’éteint.
Ô Dame de ces ruines !
Nous allons voir la belle chambre de l’enfance : là,
La profondeur surnaturelle du silence
Est la voix des portraits obscurs.
Ramassé sur ma couche, la nuit,
J’entendais comme au creux d’une armure,
Dans le bruit du dégel derrière le mur,
Battre leur cœur.
Pour mon enfant peureux quelle patrie sauvage !
La lanterne s’éteint, la lune s’est voilée,
L’effraie appelle ses filles dans le bocage.
En attendant les clefs
Dormez un peu, Madame. - Dors, mon pauvre enfant, dors
Tout pâle, la tête sur mon épaule.
Tu verras comme l’anxieuse forêt
Est belle dans les insomnies de juin, parée
De fleurs, ô mon enfant, comme la fille préférée
De la reine folle.
Enveloppez-vous dans mon manteau de voyage :
La grande neige d’automne fond sur votre visage
Et vous avez sommeil.
(Dans le rayon de la lanterne elle tourne, tourne avec le vent
Comme dans mes songes d’enfant
La vieille, - vous savez, - la vieille.)
Non, Madame, je n’entends rien.
Il est fort âgé,
Sa tête est dérangée.
Je gage qu’il est allé boire.
Pour mon enfant craintive une maison si noire !
Tout au fond, tout au fond du pays lithuanien.
Non, Madame, je n’entends rien.
Maison noire, noire.
Serrures rouillées,
Sarment mort,
Portes verrouillées,
Volets clos,
Feuilles sur feuilles depuis cent ans dans les allées.
Tous les serviteurs sont morts.
Moi, j’ai perdu la mémoire.
Pour l’enfant confiant une maison si noire !
Je ne me souviens plus que de l’orangerie
Du trisaïeul et du théâtre :
Les petits du hibou y mangeaient dans ma main.
La lune regardait à travers le jasmin.
C’était jadis.
J’entends un pas au fond de l’allée,
Ombre. Voici Witold avec les clefs.
Оскар Владислав де Любич Милош
Карета, остановленная в ночи
Ждём ключей.
Он их ищет, бесспорно,
Меж одежд Текли, обретшей покой
Уж лет тридцать назад.
Слушайте, госпожа, шёпот древний, глухой
Шёпот ночных аллей…
Так мала и слаба, завернутой в плащ мой
Понесу тебя через тёрн и крапиву
К чёрной замковой двери.
Так же и пращур, возвратясь из Верчелли,
На руках нёс избранницу мёртвую, будто не видя потери.
Что за дом - чёрный, странный, немой,
Для моего дитя!
Это грустная сказка, знаете, госпожа.
Их тела далеко друг от друга лежат.
Сотню лет спустя
Место для них остаётся
На вершине холма. Род их на мне прервётся.
О, Пани этих руин!
Мы услышим в красивой детской
Невозможную тишину -
Это я собрал по соседству
Голоса тех, с портретов и рыцарских лат.
Так, порою, когда ложился в кровать,
По весне иногда, невпопад,
Слышал я странный звук, отходя ко сну -
Их сердца продолжали стучать.
Что за край достался тебе, дитя моё бедное!
Лампа погасла, луна в облаках.
Слышно сову, что ищет дочек своих впотьмах.
Ждём ключей.
Отдохните немного, моя госпожа. Спи, дитя,
Положи на плечо моё голову бледную.
Ты увидишь - под сводом июньских небес,
Весь в цветах он, точь-в-точь
Королевы безумной любимая дочь,
Неспокойный бессонный лес.
Вот вам плащ мой старый дорожный,
На лице вашем видно осеннего снега печать.
Обернитесь в него осторожно,
Я же вижу, вам хочется спать.
Снова лампы луч, скользит от порывов резких.
Это было уже, в мечтах моих детских.
Ничего я не слышу, нет, госпожа.
Он уже очень стар,
Говорит невпопад.
Явно отправился пить, бьюсь об заклад.
Чёрный дом тот, а дитя моё боязливо!
Мы в самом сердце Литвы молчаливом.
Ничего я не слышу, нет, госпожа.
Двери забиты,
Замки поедает ржа.
Ставни закрыты,
Их мёртвый оплёл виноград.
Дом возвышается, будто ещё чернее.
Листья годами ложатся за листьями на аллеях.
Все слуги мертвы.
Я потерял свою память.
Это дитя так доверчиво, дом тот столь чёрен!
Более ничего из того, что здесь было, я вспомнить не волен.
Разве что предка опять, оранжерею и театр -
Там из руки моей ели совята,
Сквозь жасмин глядела луна.
Бесконечно давно.
Тишина отдаётся шагами,
Тень. Вот и Витольд с ключами.