ОНИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ.
Все были молоды и (или) глупы. Я лично никогда не был настолько глуп, чтобы считать гиперболой героев "Горе от ума" Грибоедова гг, но, прилюдно каюсь, считал преувеличением характеры Гоголя. Нахожу себе два оправдания. Во-первых, деятели культуры изображали Ревизоров-Собакевичей звероообразно, а во-вторых, повывелись эти посконные русские типы в расчищенной молнией двух революций советской стране.
Только позже, погрузившись в русский становленческий 19 век, с изумлением увидел в различных воспоминаниях живые лица Манилова, Чичикова, Ноздрёва, и, конечно, - городничего Сквозняк-Дмухановского со всей держимордовской камарильею. С русским размахом катили они по России на рессорных бричках, колясках и птицах-тройках, сидели перед самоварами и поросятами с хреном в трактирах, прочно укреплялись в присутственных местах, исполняли дальние виды генералов и прочих советников с лентою.
Гениальность и вечность русской литературы - в полном и подлинном реализме, превосходящем саму мать-литературу. Менялись русские типы, "модернизировались" и перетекали в образы Салтыкова-Щедрина, Некрасова, Лескова, Толстого. Потом, как уже было сказано, поредели, и лишь изредка мелькало в начальнике, или инженере, или вовсе уж низком работнике что-то от Степана Пробки или неполиткорректно вычеркнутой Елизаветы Воробей.
Но вот возрождается Русь. Расцветают богоугодные заведения, составляются списки парламентских мёртвых душ, другие души - избирательские - покупаются и продаются, а в телевизоре - батюшки! - опять они! Что питерская губернаторша, что московский Прометей в кепке, что сам ..... с экспедицией - это же снова своё, родное, гоголевское. И ноздрёвы на каждом углу, и хлестаковы, от держиморд прямо майский день и именины сердца. К ним подсыпаются иудушки головлёвы со своими совестями-духовностями, балалайкины и революционеры из семнадцатого нумеру, маниловы - те всё больше национально-патриотической складки.
Снова гоголем зацветает Россия. Снова в тяжком раздумье и одиночестве спрашивают "что делать" и куда податься печорины и чацкие. И снова Русь не даёт ответа.
Только позже, погрузившись в русский становленческий 19 век, с изумлением увидел в различных воспоминаниях живые лица Манилова, Чичикова, Ноздрёва, и, конечно, - городничего Сквозняк-Дмухановского со всей держимордовской камарильею. С русским размахом катили они по России на рессорных бричках, колясках и птицах-тройках, сидели перед самоварами и поросятами с хреном в трактирах, прочно укреплялись в присутственных местах, исполняли дальние виды генералов и прочих советников с лентою.
Гениальность и вечность русской литературы - в полном и подлинном реализме, превосходящем саму мать-литературу. Менялись русские типы, "модернизировались" и перетекали в образы Салтыкова-Щедрина, Некрасова, Лескова, Толстого. Потом, как уже было сказано, поредели, и лишь изредка мелькало в начальнике, или инженере, или вовсе уж низком работнике что-то от Степана Пробки или неполиткорректно вычеркнутой Елизаветы Воробей.
Но вот возрождается Русь. Расцветают богоугодные заведения, составляются списки парламентских мёртвых душ, другие души - избирательские - покупаются и продаются, а в телевизоре - батюшки! - опять они! Что питерская губернаторша, что московский Прометей в кепке, что сам ..... с экспедицией - это же снова своё, родное, гоголевское. И ноздрёвы на каждом углу, и хлестаковы, от держиморд прямо майский день и именины сердца. К ним подсыпаются иудушки головлёвы со своими совестями-духовностями, балалайкины и революционеры из семнадцатого нумеру, маниловы - те всё больше национально-патриотической складки.
Снова гоголем зацветает Россия. Снова в тяжком раздумье и одиночестве спрашивают "что делать" и куда податься печорины и чацкие. И снова Русь не даёт ответа.