Письмо из прошлого.
История которую я хочу тебе рассказать началась задолго до того как ты родился. Твоя мать покинула Париж и отправилась в Россию. Скорый поезд мчал ее по земле предков. Что влекло ее предвкушение чуда или злой рок, неизвестно…..
Шло далекое крымское лето 1904-го, внезапно налетел штормовой ветер и гроза встала стеной дождя. Компания гусар с которой я отдыхал в то время, осыпая проклятьями непогоду, отправилась спать. Я же отправился в небольшой кабачок, где черноглазые острые на язык хозяйки скрашивали мой вечер беседой.
Вдруг я увидел ее. Она бежала под струями дождя как чудесное белое облако сказочного тумана. Мне казалось она дочь какого то генерала, ее сопровождал бородатый солдат-ветеран. Вдвоем они укрылись от дождя под навесом. Не сумев удержаться, я выскочил на улицу и подошел к ним чтобы представиться. Меня звали Михаил Рябушинский. Я покупал и продавал. Ее звали княжна Анна Мария Элен Голицына и с первого знакомства мне казалось что я знаю ее целую вечность. Чарующие веснушки, чудесной формы носик, точеный профиль и удивительное обаяние. Такой она была.
Но все когда ни будь заканчивается. Ливень прошел, дела разводили нас в разные стороны и мы условились встретиться в Петербурге через несколько недель.
Прибыв в Петербург я поправил дела, помог братьям в достройке нашего нового дома и расстался со своей последней пассией, что танцевала в Мариинском балете. Я познакомил ее с моим университетским дружком и мне показалось они нашли друг друга довольно привлекательными.
Совершеннейшим образом освободившись от каких бы то ни было обязательств, мы с Вениамином Смольяниновым, моим университетским другом с младших курсов, направились кутить в кабак. Дым и чад кабака располагает к веселью и пьянству. Кто то обронил пару неосторожно громких слов и завертелась веселая кутерьма студенческой драки. Мы с Веней были в меньшинстве и нам приходилось туго, но тут удача нам улыбнулась. В бой на нашей стороне вступил какой то парень. Вооружившись огромным канделябром он проделал зияющие бреши в рядах противника чем решил исход сражения. Безмерная благодарность наша с Веней вылилась в дальнейшее пьянство и разрушительный дебош. Так Семен стал нам родным как брат и приобрел прозвище Канделябр.
Август подходил к концу. Петербург гулял на праздновании яблочного спаса. Я увидел Ее в толпе гуляющих людей. Она была обворожительна и прелестна. В своем светлом наряде она словно цветок противостояла увяданию позднего лета, уже чувствовавшегося в воздухе, привносила в него живительный глоток весны. Из груди рвались стихи, но я удержал их в себе.
В ее глазах я видел радость встречи
И горечь порознь прожитых дней.
Пусть кто то верит в то что время лечит
Я просто поспешу навстречу ей
Забыв о страхе боли, о свободе
О ужасах разлук, о том что плен любовь
О том что чувства в общем то сейчас не в моде
Я просто устремлюсь. К ней прикоснуться вновь.
Дядя очень неодобрительно отнесся к моим ухаживанием и только благодаря настойчивости и ловкости мне удалось узнать ее адрес. Оказалось что мой старый товарищ по университетской скамье Феликс Юсупов сосед Анны Марии Элен и у меня появились определенные надежды. Я обещал ей написать.
Тем временем в университете начались занятия. С дальнего востока приходили неутешительные вести. Противник взял форт Дальний, над Порт-Артуром нависла угроза. Страна могла потерять свой единственный незамерзающий порт на Дальнем востоке. Под угрозой были торговые и промышленные интересы империи и нас, ее граждан. Беседы со Смольяниновым привели меня к единственно верному решению. Мы решили идти на фронт. Ректор хорошо прочитал свою вступительную речь. Призвал нас словом и разумом влиять на мир. Сказал что мы последняя надежда Империи. Но время слов прошло. Настало время дел. Решение было принято окончательно и бесповоротно.
Наши друзья по университету и подруги по бестужевским курсам были очень возбуждены известием о принятом нами решении. Война представлялась далекой и ужасной.
По поводу начала учебного года веселой студенческой ватагой мы пошли кутить в кабак к нашим старым знакомым евреям. Морозов самозабвенно платил. Все самозабвенно пили. Гвозди падали в желудки с глухим стуком отворяя новые миры и пространства. Народ шумел и радовался. Монархисты, эсеры, анархисты, все слились в алкогольном экстазе.
С самыми стойкими, прихватив развеселых евреек и Сеню Канделябра мы шумною гурьбой завалились на поэтический вечер к баронессе. С огромным удовольствием мы шокировали чопорную публику чередой громких фраз и яростным безумием. Периодически я уточнял у Вени, не переходим ли мы за грань, но все было в порядке. Мы шли ровно по ней.
В какой то момент я случайно задел неуклюжей шуткой какого то молодого человека, который прибыл в сопровождении Вареньки Крестовниковой. После третьего раза юноша, наконец, оскорбился и пригрозил пустить мне в лоб пулю, если я на следующий день днем не отправлюсь в манчжурию, чем преизрядно меня повеселил.
Как оказалось, твоя мать искала меня тогда, но злой рок уже тогда взял на себя заботу о наших судьбах, и нам так и не удалось увидеться. Мы ходили в одни и те же места, разминувшись буквально на минуты.
Рано утром следующего дня я прогуливался по университетской площади и залечивал душевные раны игристым. Вдруг я услышал выстрелы. Подбежав, обнаружил что жандармы обыскивают помещения какого то доходного дома, которым управлял господин Гиляровский. Тот оказался чудесным человеком, гостеприимным хозяином и прекрасно меня помнил по прошедшему вечеру у баронессы. Он угощал отменным сидром и скрашивал мое утро беседой.
Господин Гиляровский был журналист и просто приятный образованный человек. Беседы с ним были сплошным удовольствием.
Чуть позже я отправился на заседание философского кружка. Обсуждали идеальное общество. Было очень весело. Громкие фразы, наполненные яростной молодой энергией. Варвара и Иван были достойными соперниками в дискуссии. Мы замечательно схлестнулись в словесной перепалке с Варенькой Крестовниковой. Все таки ее острый ум достоин лучших политических убеждений.
На занятиях я случайно встретил Ее. Сегодня Злой рок отвел свой взгляд, и нам, наконец, удалось увидеться. Как дети мы бежали к фотографу чтобы тот запечатлел нас на карточку до того как я отправлюсь на фронт. Это было чудесное утро, было такое чувство, что наступила весна. Она согласилась проводить меня на фронт, чем сделала счастливейшим человеком на земле.
После обеда мы с Веней отправились на призывной пункт и изъявили желание ехать добровольцами в Манчжурию. Тут же мы встретили своего товарища по университету Колю Гумилева, который шел в армию по призыву. Нас поставили в строй и обучили стрелять, метать гранаты, ходить в атаку, ползать по-пластунски. Вечерним поездом наша рота должна была отбыть на фронт.
Глеб Морозов организовал прощальный кутеж. Я надеялся, что Она сможет быть, хотелось еще хоть раз встретиться перед отправкой на войну. Но рок в тот день пристально наблюдал за нашими судьбами, и надеждам моим не суждено было осуществиться.
По высочайшему велению Его Императорского Величества рота отправлялась на фронт дневным поездом. Студенческая братия бежала к вокзалу, созывая всех, кто еще не знал. Они бежали провожать нас. Пришли все, даже те с кем мы спорили и расходились во взглядах на эту войну и устройство государства. Все обнимали нас и просили себя беречь. Провожать нас прибыла сама Александра Федоровна. Она благословила нас и подарила на прощание икону. Командовал нашей ротой в чине капитана мой брат Николай. Мы погрузились в вагоны, Глебушка Морозов передавал нам через окна отходящего поезда выпивку и обещал, что создаст студенческие рабочие отряды для увеличения выработки заводов чтобы помочь нам на фронте. Впереди ждала долгая дорога наполненная шумом колес, негромкими беседами с друзьями, бесконечным чаем и письмами. Я написал ей письмо где рассказал как глубоко меня тронула наша встреча.
Позже я узнал, что тем вечером она пришла нас проводить. Никто не предупредил ее о том, что нас отправили раньше. В одиночестве она сидела на пустынном перроне, сжимая в руке наше фото. В ее взгляде была тоска.
Манчжурия встретила жарой и пылью. Нам выдали гимнастерки, и мы строем направились в расположение части. Как оказалось, совсем недавно было отбито нападение японцев. Часть военных и даже гражданских были ранены. Нам наконец то выдали оружие. На шесть человек нашего отделения пришлось пять ружей, два патрона и сабля. К счастью все ружья были со штыками. Саблей вооружился наш капитан и мы выдвинулись на позицию. Укрепления пришли в негодность и пришлось наполнять мешки песком чтобы привести их в порядок. После фортификационных работ я отправился сменить часового в передовом охранении. В целом служба в армии была полна тоски и ожидания. Пока нес вахту успел написать письмо братьям и сестрицам, сгодился одолженный у Вени листок и огрызок химического карандаша. Веня, чудо человек, где то раздобыл скромной походной еды и мы расположились на привал, чтобы перекусить. Тунца разложили на ящике от патронов, там же поместилась бутылочка игристого из подвалов князя Голицына.
Перекусить не удалось. Прозвучал сигнал на построение, и мы отправились оборонять какой-то важный железнодорожный узел. На позиции мы с Веней заняли передовое укрепление. Нам выдали по четыре патрона. Эти патроны и штык, вот все чем мы располагали. Противника приходилось подпускать поближе, чем он активно пользовался. Нас закидывали гранатами с удивительной настойчивостью. Одна граната залетела прямо за наш бруствер, вертелась и шипела в метре от нас. Выпрыгнув за укрепление, мы с Веней упали в проходивший рядом ров и накрыли головы руками. Ров хорошо простреливался огнем японских солдат. Нам пришлось зарываться в землю. Они пошли в штыковую. На нас вылетел офицер самурай с длинным клинком. Заученным движением я загнал в него штык, но его сила духа и ярость были так велики, что со штыком в животе он проткнул меня саблей. Веня бросился мне на помощь. Со всей яростью он вонзил штык в тело самурая, но тот на последнем издыхании и ему нанес свой удар. Бой продолжался и, как позже я узнал, завершился нашей победой. Мы же с Веней после первой же серьезной стычки оказались на операционном столе.
Манчжурский госпиталь оказался отделением ада на земле. Мат, спирт, сестры милосердия - вчерашние петербуржские дамы, падающие в обморок, стоны раненных, хаос и безумие. Все это на грани нервного срыва, местами за гранью. Таким он предстал перед моими глазами. Вечно пьяный доктор Мягков криком заставлял сестер лихорадочно носиться по госпиталю. Девочки еще недавно прогуливавшиеся в шляпках по Невскому героически несли на себе основную тяжесть госпитальной службы под руководством Василия Ивановича. Именно там, в этом манчжурском аду Мягков на операционном столе боролся за мою жизнь.
Как оказалось позже, Она писала ему и просила позаботиться обо мне.
Я очнулся после операции на своей койке. Открыв глаза, я увидел ангела в ореоле светящихся волос. Но это была не Она. Очаровательно милая сестра милосердия держала меня за руку и вселяла в меня надежду. Ее звали Евгения. Она бросила жизнь в Петербурге, чтобы спасать людей.
Чуть позже ребята из нашей роты притащили добытую Веней бутылочку шампанского с несостоявшегося привала. Мой брат Николай тоже был ранен и лежал на соседней койке. Шампанское подняло его дух. Он начал веселить нас незатейливым армейским юмором. В какой-то момент он стал так шумен, что Василий Иванович велел дать ему наркоз.
Тем временем операция Вени прошла успешно. Прошло совсем немного времени, и он встал на ноги. Со мной же вышла печальная история, завершившаяся четырьмя операциями и несколькими месяцами по госпиталям.
У меня началось осложнение и ближайшим поездом меня отправили в Петербург. К моей бесконечной радости одним поездом вместе со мной в Петербург на побывку отправлялись Веня и Николай. Долгая дорога домой наполнилась неспешными беседами о войне и о нас.
По приезду в столицу я был доставлен в Николаевский госпиталь. Предстояла третья операция. Обстановка здесь разительно отличалась. Неспешное ведение дел сводило с ума. На мою радость здесь я встретил своего старого знакомого журналиста господина Гиляровского. С тех пор он стал меня навещать и разговоры с ним хоть как то скрашивали мое одиночество.
Здесь мне сделали третью операцию. Она опять закончилась осложнением. Впереди проглядывался четвертый месяц на больничной койке. Чувство беспроглядной тоски и одиночества накрыло меня с головой. Я хотел во что бы то ни стало увидеть ее еще раз. Тем вечером у баронессы шел бал. С надеждой на встречу я стремился туда. Побег из госпиталя не представлял сложности. Недалеко от дома баронессы я повстречал своих друзей Веню и Сеню. Они сообщили мне что на бал я опоздал. Все было напрасно.
Зато у Кивы было как всегда уютно и шумно. Все радовались, полагая, что меня выписали. Мы пили и пели. Тут выяснилось, что благодаря письму, в котором Веня просил налить студентам за мой счет, за мой счет наливали много и часто. К тому вечеру мой долг евреям составлял 150 р.
Кутеж продолжался довольно долго. На следующее утро Веня вместе с присоединившимся к нему Сеней уезжали на фронт. Планировалось генеральное наступление.
Я же ложился на четвертую операцию. Врачи сообщили, что осложнение в этой операции загонит меня в могилу. Я ждал и надеялся на лучшее. Рок решил, что смерть для меня слишком простой выход и я был выписан из госпиталя через две недели. Я был здоров. Семейство наше с радостью встретило мое возвращение, но после пережитого на востоке я тяготился их обществом. Их веселое щебетание, обсуждения финансовых дел, выяснение отношений были мне совершенно не интересны. Прихватив бутылочку голицынского из бара, я вышел из дома. Как слепой, не разбирая дороги, я бродил по улицам в надежде случайно встретить Ее. Мое письмо осталось без ответа и во мне жило опасение, что я выбрал для него слишком нежный и близкий тон. Что возможно меня сочли бестактным выскочкой. Это удерживало меня от нанесения Ей визита. Мне казалось, что случайная встреча поможет расставить все точки.
Каким же я был глупцом, рок застилал мне глаза. Ее ответное письмо не нашло меня в Манчжурии и путешествовало где то на бескрайних просторах в поисках адресата.
Все мои друзья уехали на фронт, пока я лежал на операционном столе. От одиночества я решил сходить на занятия. Лекция настоятеля Казанского собора была очень любопытной. Никогда не слышал от священников таких передовых идей. Но сидеть в аудиториях у меня не было сил, и я покинул университет. В коридорах я столкнулся с княгиней Юсуповой, она очень настоятельно мне рекомендовала побеседовать с Мари Элен. О, как я мечтал об этом разговоре.
Чуть позже на входе в университет я столкнулся с Глебом Морозовым. Он пригласил меня на заседание студенческого совета. Он большой молодец. В наше отсутствие они организовали студенческий совет, работали на заводах, чтобы увеличить производство и помочь фронту. Начали на волонтерских началах обучать рабочих грамоте. Собирали деньги на библиотеку для рабочих. Я согласился. Я пришел. Я понял, что все это не имеет для меня смысла. Тоска поселилась в груди где то под сердцем и не проходила.
Я утопил ее в чреде красивых глаз, и громких фраз, и громких комплиментов. Женщины окружали меня, а я продолжал искать Ее взглядом. Хоровод изумрудных глаз, бурных локонов, биологических турнюров и чувственных голосов с легкой хрипотцой желания. Немного нервный возбужденный смех, Саша Блок от ярости сминающий фуражку после очередного комплимента Аделаиде, все это пролетело мимо меня, и тут я увидел Ее.
Случайный визит к Феликсу Юсупову, наконец, свел нас вместе. Феликс, чудесной души человек, оценил момент и достал бутылочку игристого.
Потом было вино, прогулки по городу в полном молчании, были слова о том, что репутация моя дурна, что мы не можем быть вместе, я слушал, я отвечал, я не слышал.
Я просто шел рядом с ней, и все остальное не имело ровным счетом никакого значения. Я заново ощутил себя живым. Она пыталось объяснить мне, что моя репутация безнадежно испорчена. Что я ей не пара. Что все полагают меня пьяницей, повесой и дебоширом. Я говорил ей, что все это не имеет значения, что в слухах этих гораздо меньше оснований, чем ей кажется. Мы говорили слова, но они были бессмысленны. В ее глазах я видел то же, что, наверное, сейчас она видела в моих. Репутация, мнение общества, родственников, да и все что угодно на свете не значили сейчас ровным счетом ничего. Рядом с ней я ощутил, что мир наполнился гармонией.
Несколько дней мы провели, упиваясь друг другом. Забыв обо всем, мы просто радовались каждой минуте проведенной вместе. Я обегал почту и телеграф в поисках ее письма. В него было вложено наше фото. Усилия мои оказались напрасны.
Прошел месяц, я не прекращал поиски, тем временем отношения наши стали близки настолько, насколько это возможно. В скором времени Анн Мари уезжала во Францию и звала меня с собой. Я согласился без раздумий. Мы должны были ненадолго расстаться, чтобы Она уладила свои дела в Париже. Мы сговорились встретиться в Ницце примерно через месяц.
Примерно через две недели я получил от нее письмо, в котором она сообщала, что все, что было мы должны оставить позади. Что мы не можем быть вместе, и по настоянию своего дядюшки она входит замуж за своего жениха. Свадьба должна была состояться через три дня. Все померкло у меня перед глазами. Все было кончено и ничего нельзя было изменить. Рок закончил свою игру.
Однажды Манчжурское письмо каким то образом отыскало ее в Париже и в конце концов дошло до меня. Все что у меня осталось от нее это письмо и наше фото, на котором у нее печальные глаза и улыбка Джоконды….
Прошло много времени, кровавое безумие охватило нашу страну. Меня задержали по каким то надуманным обвинениям. Уже находясь в тюрьме, я узнал о тебе. Я узнал о том, что положение, в котором находилась Анн Мари Элен, вскрылось, когда она находилась в Париже, и дядюшка в ярости принудил ее к браку с человеком, которого выбрал он сам.
Я пишу тебе это письмо, чтобы рассказать о наших чувствах и о том русском что есть в тебе.
Будущее мое неизвестно и покрыто туманом. Всею душой я надеюсь, что когда ни будь я смогу увидеть тебя. И хотя бы еще один раз взглянуть на ее удивительное лицо.
17 апреля 1921 года.
Трубецкой бастион Петропавловской крепости.
Мишель Рябушинский.
