Первое звено (Часть 1)
Крошка сын к отцу пришёл, и спросила кроха:
Папа - это хорошо, или Папа - плохо?
Почти Маяковский
Ну что же, мы выяснили, что Библия - это совсем не исходное учение Христа, а нечто иное, возникшее в результате адаптации учения рассеявшимися по всему белу свету иудеями под привычную систему понятий и ценностей. А отсюда становится понятна природа противоречивости Библии; она состоит из двух глубоко антагонистичных половинок, прямо отрицающих друг друга. Но как бы это парадоксально не звучало, такой дуализм Библии является как раз наилучшим хранилищем для учения Иисуса.
И раз уж мы снова заговорили об отрицании, то стоит развить эту тему и поговорить об отрицании отрицания, которое разрешая внутренние противоречия развития некого процесса (познания, например), приводит к возникновению, т.е. к синтезу, чего-то другого по отношению к первой паре противоположностей: тезису и антитезису. По идее, применительно к тому же познанию, этот процесс должен, в конечном счёте, сойтись и привести к получению истины где-нибудь в бесконечности. Но на счёт этого есть некоторые сомнения.
Проблема, видимо, кроется в нас самих. Когда человек отрицает некую провравшуюся догму (как в случае с Вольтером), он умудряется отрицать её в значительной мере, если не целиком. В том числе и ту её часть, что ложной никак не является. Но это же значит, что положение, полученное в итоге, будет содержать отрицание того, что ложью не являлось.
Это можно объяснить тем, что когда человек слышит нечто, он оценивает это нечто догматически, т.е. предполагая, что его-то собственные знания непреложны. И с этим наверняка сталкивался каждый и не раз, а сто тыщ миллионов раз. И я тоже грешен, и на грешников насмотрелся. Человек-то отрицает что-либо не по сути, а всего лишь по набору известных ему символов.
Допустим, некий убёждённый атеист-диаматчик заслышал имя Иисуса. У него тут же начинают в мозгу щёлкать рэлешки по заданной программе: если Иисус - значит Библия, если Библия - значит церковь, если церковь - значит опиум для народа. Ну, а если какой чудак обкурился этого опиума, значит, мозги у него промыты, и слушать его просто нет никакого смысла, поскольку ничего нового он не скажет, потому что вся эта тема исчерпана давно.
А вот теперь давайте возьмём линейку и прикинем, что получается. Допустим, первоначальная догма была совершенно ложной, тогда, отрицая её, мы получаем истину. Но что делать, когда догма содержит, например, половину правды? Ответ будет такой: мы получим вентилятор.
Когда с течением времени противоречивость ложной догмы становится очевидной, и она подвергается отрицанию, тогда возникает лишь её зеркальное отражение, столь же противоречивое, как и исходное, а потому качественно ничего не изменяется. Просто карусель пойдёт на новый круг, и так будет происходить до бесконечности: курица первична - яйцо первично - нет, курица - нет, яйцо. Очевидно, что такой смысловой ряд просто никогда не сойдётся. Вот и получается, что синтез последующий за определением тезиса и антитезиса далеко не всегда оказывается в пределах возможностей содержимого человеской черепной коробки, т.е. синтез отрицанием отрицаний оказывается полнейшей идеализацией реальности.
Чтобы получать хоть какой-то результат, необходимо в момент отрицания смещать центр масс исходной догмы в сторону истины. Т.е. необходимо найти всю ложь, что только можно найти, и отбросить её. Вот только тогда Вы и будете приблизижаться к истине.
А если перед Вами оказывается целая цепочка отрицаний, то просто не остаётся никакого иного выхода, как выбросить на хрен все звенья, кроме первого, и исследовать всё с начала, перебирая всю цепь, одно звено за другим. Необходимо вернутья в самое начало, размотать весь клубок противоречий от самого первого узелка, и самостоятельно убедиться, что многомудрые философские построения не стоят на полулжи. Потому как в противном случае сколь бы ни были логичны и разумны их создатели, всегда найдётся нечто, что позволит все их старания перечеркнуть очередным отрицанием. А эти отрицания, выстраиваясь в цепочку, в итоге и оказываются не приближением к истине, а вращением вокруг неё.
И вот в этом хитром исследовании нашими подопытными кроликами станут Папы, пресвятые Римские Папы, которые в самом начале были ничем не примечательными римскими епископами.
…
Первые епископы Рима неизвестны точно и достаточно мифичны. Мы знаем, что первое время христианство распространялось по большей части среди евреев, но уже в 105 году римским епископом стал грек Александр I. Более того, за ним вообще одни греки, да римляне пошли. Что говорит о действительно быстром распространении учения, и ещё о том, что у греков был хорошо подвешен язык.
Известно, что римские власти были весьма терпимы к любым вероисповеданиям, но вот с христианами у них возникли совершенно неожиданные и очень серьёзные проблемы. Есть некая версия, что гонения на христиан на самом деле есть следствие того, что это были именно евреи, но это полная ерунда.
И греки, и римляне к тому времени уже давно отсмеялись над своими старыми богами, идеализм был мёртв и прагматичная плоть давно победила. Единственной регулирующей силой в обществе, помимо коррупции, конечно, становились законы Империи. Но эти плотские законы в глазах христиан были вовсе не обязательны к исполнению, поскольку противоречили законам духа. В свою очередь римляне к законам относились очень серьёзно, не менее серьёзно, чем иудеи, потому гонения на христиан были просто неизбежны. Особенно щекотливым оказался вопрос о присяге государю-ампиратору: «А Я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным» (Мф 5:4:34-36).
И вот тут нашла коса на камень. С одной стороны, римские власти были просто обязаны принимать меры, когда участились случаи отказов приносить присягу, но с другой: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня» (Мф 5:11). Христиане-то чуть ли не сами под палку лезли! И единственное чего добились римские власти, так только того, что сами же создали мощнейшую рекламную кампанию христианского духа среди зашедшего уже в полный тупик римского материализма. Плоть просто не имеет оружия против духа, и что ни делай, всё только хуже будет, что нам прекрасно демонстрируют события в Афганистане, где горцы-голодранцы создают порой совершенно неразрешимые проблемы для высокотехнологичных засранцев-материалистов.
Когда началась первая гражданская война в Риме, на Востоке уже несколько веков продолжался непрекращающийся кризис. Только изредка к власти приходили свеженькие «варварские» династии, типа парфян, но и они не могли долго противостоять неумолимой логике голоса плоти. Именно поэтому наступила эпоха высокоидейных римлян, которые не знали поражений. Точнее, знали. Но даже такие катастрофы, как битва при Каннах, не могли сломить дух Рима, что лучше всех прочувствовал в своё время великий Ганнибал Барка. В этой известной истории особенно наглядно отразилась тогдашняя разница в содержимом черепных коробок представителей Востока и Запада. Карфагенянин реально не понимал истинных мотивов римлян. По всему выходило, что римляне должны были сдаться, после того, как Магон, вернувшийся в Карфаген после битвы при Каннах, усеял пол перед местным Сенатом золотыми перстнями погибших римских всадников. Однако, поражение есть только то, что Вы сами таковым считаете. Римляне поражение не признали. Карфаген пал.
Рим был сильным. Рим стал богатым. И вот уж война Цезаря и Сената, последовавшая за войной Мария и Суллы, сделала тайное явным. Интересно, что писал Цицерон в это время: «В счастье мы должны презирать смерть; в несчастии мы должны желать ее, потому что после нее не останется ничего». Как видите, уже угадывается лозунг: «Живи, пока живётся». Но нечто всё ещё заставляет Цицерона противоречить собственному неверию и он таки считает, что он что-то должен. Поэтому для него и его современников было ещё не всё потеряно - они создали таки империю. Но дальше было больше.
Ещё Катон говорил, что два авгура (жрецы по-нашему) не могут без смеха смотреть друг другу в глаза, а в театрах самый шумный успех встречают нападки на гадателей (полнейший аналог нынешних «экспертов»). В комедиях Тита Макция Плавта плуты, жулики, воры и прочие «супергерои» приносят богам щедрые жертвоприношения за покровительство своим «подвигам» и таки его получают. Эти комедии собирали полные залы, а публика вознаграждала каждую выходку актёров бурными овациями, легко узнавая окружающий мир в том безумии, что творилось на сцене. Юмор окончательно выродился в глумливый стёб, потеряв всякий смысл. А вот это самое отсутствие смысла в чём бы то ни было, кроме как в «хлебе и зрелищах» и есть истинный дух материализма (пусть простят меня товарищи философы за такое несоответствующее канону употребление термина, слишком уж точно эта комбинация букв подходит для выражения моей собственной мысли).
Поэтому есть все основания утверждать, что распространение христианства было неизбежным как на Востоке, так и на Западе, особенно в его первоначальном, свободном от всяких догм виде. Но быстрое распространение имело и обратную сторону, всяк тащил свой устав в чужой монастырь.
Как мы уже знаем, очень многие обычаи ранних христиан были просто копиями ессейских. Ессеи были весьма аскетичны и благочестивы, и потому неудивительно, что их обычаи легко перенимались новообращёнными, бежавшими от надоевшей мирской суеты. И вот среди этих обычаев есть три, на которые стоит обратить особое внимание. Трапезы ессеев очень напоминали первохристианские «агапы». В ессейском ордене существовала должность «меваккер» (надзиратель), что в переводе полностью соответствует значению слова «епископ». А общность имущества в Иерусалимской Церкви также наводит на мысль о сходстве с Кумраном.
Дело в том, что всё это вместе представляет одну взаимосвязанную систему. Ведь что такое совместная трапеза для христианской или для той же ессейской общины? Это накрытый стол. И стол этот надо накрывать ежедневно. Значит, необходима организация целого процесса закупки, хранения, приготовления пищи и сервировки стола. Учитывая коммунальный характер владения имуществом в общине, совершенно понятна необходимость введения исключительно административной должности, того самого надзирателя, который у христиан назывался епископом. Но любая административная должность - это власть. А что делает с человеком власть, мы с Вами прекрасно знаем. Пусть даже это всего лишь власть в маленькой христианской общине.
Тем более, что христианские общины очень недолго оставались маленькими. И вот какой вопрос мы должны теперь себе задать. Могли ли епископы, управлявшие значительными в последствии общинными (ничьими) финансово-материальными церковными фондами, остаться христианами в рамках того догмата, что сформировался на заре христианства под влиянием ессеев, отрицавших саму плоть, и крещёных иудеев, отрицавших отрицание своих древних законов?
Очевидно, что нет. Противоречия догмата должны были приводить любых более-менее разумных людей к постепенному пепреходу к позициям материализма в полном соответствии с аллегорическим спором Иисуса и Искусителя. Вряд ли можно сомневаться, что римские епископы не были людьми разумными. Епископами как раз назначали людей имевших соответствующий опыт, а потому трудно подозревать их в хронической глупости или фанатизме. Они-то как раз не могли не увидеть противоречий. Рано или поздно это должно было произойти.
Но признать перед всеми ложность догмата - это тут же лишиться своей власти. Таким образом, необходимость поддерживать догмат возникает независимо от того, верите ли Вы в него или же считаете ложным. Даже наоборот, те, кто перекинулся в материализм, будут защищать его ещё активнее, поскольку от этого зависит уже их собственное материальное благополучие. И в этом свете возникновение некоторых ересей и борьба с ними может быть уже рассмотренаили как отражение борьбы за кормушку или противостояние произволу власти епископа.
Но здесь мы упираемся в вопрос о том, что такое власть. И раз так, то неплохо было бы набросать себе хоть какую-то её модель. Лично мне власть легче всего представить в виде противостояния неких интегральных фондов, т.е. некоторых социальных объединений, главным мерилом силы которых является суммарная касса, общак. Можно было бы их назвать фондами финансовыми, но это не правильно, потому что финансы есть понятие чисто виртуальное и, более того, производное.
Определяющим моментом в формировании человеками фондов является ответ на вопрос «зачем?». В связи с этим можно поделить все эти фонды-общаки на три группы: национальные, финансовые и религиозные. Люди, сдавая в общую кассу собственный труд в виде налогов, формируют фонды национальные. Т.е. национальные фонды возникают из того простого соображения, что работать всегда сподручнее сообща. Так, например, туристы создают общий котёл, чтобы, концентрируя свои разрозненные возможности, повысить эффективность их использования - приготовить вкусную и полезную кашу или, например, нажористый супчик, а не тупо цедить весь день сгущёнку через дырочку. Здесь всё просто. Настолько просто и понятно, что если бы мы с Вами были, например, муравьями, то ничего иного бы просто не потребовалось. Но мы не муравьи.
Поэтому я выделил ещё два принципиальных объединения, с которыми всё куда как интереснее, чем с муравейником или пчелиным ульем. Финансовые и религиозные фонды сложнее уже потому, что это, в сущности, производные от фондов национальных. Финансовые фонды возникают из того соображения, что прямой бартер крайне неудобен, и для решения этой проблемы вводится некая общепризнанная мера стоимости вещей, чтобы упростить работу с товаропотоком. Но в итоге это приводит и к тому, что прямой доступ к измерительной линейке обеспечивает любому человеку и наилегчайший доступ к материальным благам и изобилию, вне зависимости от его вклада в общак. Что с точки зрения идеологии делает любой финансовый фонд вестником голоса плоти.
Соответственно, религиозные фонды возникают, наоборот, из того, что «не хлебом единым» жив человек. С точки зрения материализма, таких фондов вообще не может существовать, поскольку духа-то нет. Но такие фонды упрямо существовали всегда, и продолжают существовать поныне, когда по телевизору совершенно точно «доказано», что Бога нет.
Любой религиозный фонд, безусловно, исходно связан с некой потребностью человека в чём-то материалистски не определяемом. В том числе на роль религиозного фонда можно определить и научное сообщество, а в недавнем времени, на роль религиозного фонда я бы зачислил и КПСС.
В целом, религиозный фонд в своей сути призван собрать с миру по нитке, чтобы удовлетворить некие духовные, или иначе идейные, потребности человеков, и поэтому условно его можно назвать духовным. Главным и, в сущности, единственным источником силы для религиозных фондов является доверие. Т.е. религиозные фонды точно так же виртуальны в своей основе, как и финансовые, поскольку жизнедеятельность обоих обусловелена исключительно неким всеобщим договором. Например, двадцать рублей равняются одной буханке хлеба. Или Папа Римский обладает способностью отпускать грехи даже убийцам младенцев. Или СТО является полностью подтверждённой теорией.
Дополнительно надо отметить, что прослеживается очень интересная тенденция, благодаря которой, например, поздний вариант КПСС уже не может быть назван религиозным фондом. Для описания подобных случаев следует говорить уже о финасово-религиозных фондах, этаких мутантах, образующихся после слияния религии и капитала. Если религиозный (духовный) фонд начнёт слишком часто пересекаться в своей деятельности с фондом финансовым (плотским), то в полном соответствии с логикой спора Иисуса и Искусителя, они оба, как гласит история, рискуют слиться в единый фонд, где от духовности уже не останется и следа.
Казалось бы, такое слияние должно внести некое усреднение между духом и плотью, однако, в реальности пока торжествует исключительно Искуситель. Видимо, дело здесь в том, что духовное видение жизни не может не включать в себя понимание виртуальной сути любых материальных богатств, а посему никакого союза у реальных представителей духа с адептами плоти быть не может. Однако, представители религиозного фонда, назовём их жрецами, вполне могут разочароваться в собственной идеологии, ежели в ней есть, например, изъян.
Этот изъян порождает сомнения, сомения порождают переосмысление, а переосмысление приведёт к отрицанию. В данном случае, отрицанию будет подлежать ответ на тот самый основополагающий вопрос «зачем?». Последствия очевидны.
Однако, жрец, вовсе не становится тотчас банкиром, он продолжает оставаться жрецом. Просто теперь он ясно видит всю неопределённость собственного положения. Отсюда вопрос. Как Вы думаете, что будет теперь делать жрец-материалист: он всем расскажет правду, или сделает вид, что ничего не произошло? Правильно, жрец начнёт лукавить и изворачиваться, пытаясь объяснить своё нынешнее не очень догматичное поведение в рамках всё той же догмы. Конечно, изначально он утратит не всю свою веру, а лишь отбросит за ненадобностью некоторые её детали. И станет, например, так: не всё, что не дозволено пастве, не дозволено жрецу. Ну, или если цитировать классиков, то все животные равны, но некоторые равнее других.
Приблизительно так и будет положено начало сращиванию двух виртуальных фондов: религиозного и финансового. Очевидно, что такой суммарный фонд будет ещё и совершенно паразитическим, поскольку всё, что он предлагает человекам как эксклюзивный товар, есть ни что иное, как пустышка. Риск, что обман вскроется, конечно, велик, поэтому наиглавнейшей задачей любых управляющих активами финансово-религиозного фонда будет уже исключительно поддержание среди паствы спроса на эти самые виртуальные услуги. А для этого, разумеется, сгодятся любые средства.
Правда, есть и встречная тенденция. Финансовые фонды сами тяготеют в сторону некой религиозности. Однако, здесь уже работает совсем иной механизм. Виртуальным финансовым фондам требуется вполне реальный контроль над ситуацией. И вот тут получается очень интересно.
Необходимой финансовым виртуальщикам реальной силой могут обладать как национальные, так и духовные фонды, поскольку опираются они на реальных людей или их доверие, а не на какие-то фантики или жёлтые блестяшки, которые, конечно, на зуб положить можно, но голод ими утолить, врядли получиться. Истинная цена любых финансов проявляется как раз в годину тяжёлых кризисов, когда реальные товары снова становятся ценнее того сантиметра, которым их измеряют. Истинная ценность товара в момент такого экономического коллапса становится очевидной большинству людей, а потому исчезает и необходимость в посреднике для этого измерения.
Безусловно, руководители финансовых фондов это всегда прекрасно понимали и понимают, а потому вопросом выживания становится проникновение в управляющие структуры национальных фондов, что происходит всегда и везде. У финансовых фондов просто другого выбора нет. Однако, подобное удаётся в полной мере, только при условии, что в борьбе за человеков побеждает голос плоти. А это возможно только тогда, когда мы имеем дело с коррупционными системами. Но коррупция есть следствие поражения религиозных фондов и утраты ими глобального доверия. И отсюда получается, что религиозный фонд исходно является противопоставлением фондам финансовым, что самым логичным образом и замыкает нашу простую модельку.
И получается вот что. Если религиозные фонды проигрывают свою борьбу с материализмом и превращаются в финансовые организации, то очень скоро реальным управляющим в национальном фонде, внутри которого действуют эти религиозные фонды, оказывается коррупция. И это самые подходящие условия для процветания любых фондов финансовых, что будет означать возникновение положительной обратной связи, и всё большее число людей будет конвертироваться в адепты идеологии финансовых паразитов.
Это значит, что по мере развития материалистической логики, будет происходить всё больший вывод реальных людей в виртуальное финансово-паразитическое пространство. Ну, и когда всё это дело достигнет определённой критической точки, то и произойдёт какой-нибудь кризис-шмизис. Потому что эффективному финансовому фонду уже ничто не будет мешать прибрать к рукам, а точнее, вывести из игры, значительные людские ресурсы и отпилить сук, на котором столь удобно разместилось его тучное тело. Вот это, видимо, и будет тот самый материалистический тупик, о котором предупреждал Иисус в конце своего спора с Искусителем.
…
Вот теперь давайте попробуем рассмотреть историю такого изначально религиозного фонда, как папство, с учётом всех вышеперечисленных соображений.
Безусловно, первые епископы, были люди весьма достойные, хотя бы уже потому, что их выбирали в малых общинах, где все про всех всё знали. Но эти епископы вообще-то имели мало общего с распространением самого учения. Они просто заведовали хозяйством. Это кстати, значит, что на этой должности оказывались частенько люди с организационным опытом, т.е. бывшие купцы, чиновники и прочие. А вот толкованием учения изначально занимались те, у кого это, как считалось, получалось лучше - пророки.
Проблема тут была в том, что главная линия партии пророков была в значительной мере ессейской. По крайней мере, призыв к суровому аскетизму и полному отказу от мира, со стороны раннехристианских пророков может иметь только этот корень. Собственно, все христианские монастыри являются очевидным наследием ессейства. Однако, слепое отрицание всего мирского загоняет всю логику рассуждений в тупик. В тот самый тупик, который так ловко показан Искусителем в споре с Иисусом. Нетрудно понять, что на этой основе существовал потенциал значительных противоречий между аскетами-пророками и хозяйственниками-епископами. И, верятно, именно это было первым столкновением внутри христианства.
Для нас этот этап развития церкви очень важен, поскольку на нём подтверждаются все основные противоречия, вызванные объединением Ветхого и Нового Заветов под одной обложкой. С одной стороны у нас есть пророки-аскеты, по-видимому, ессейского розлива, которым в большинстве своём не удалось уйти далее «не хлебом единым», а с другой, прекрасно понимающие все объективные мирские нужды общины, епископы-управленцы.
К середине II века, епископы стоявшие во главе порой значительных общин, уже прекрасно осознавали, что никуда не деться от самых объективных нужд человеческого земного бытия. С другой, аскеты-пророки, воодушевлённые ессейской аскезой, полностью отрицали эти самые нужды, и призывали к поголовной нищете, бесконечному посту и вообще отказу от всего мирского в духе тех самых ессейских представлений о святости.
Разумеется, епископы были обречены на победу в этом противостоянии. Их влияние в общине росло вместе с расширением церквей, и они должны были постепенно вытеснить аскетов, хотя бы уже потому, что интуитивно заблуждение желающих заморить себя голодом понимали все. Попробуем теперь предположить, что так и был сделан первый маленький шажок в споре духа и плоти, а епископы возглавили местные церкви.
Но это были только цветочки. Противоречия, внесённые ветхозаветным пониманием учения, неизбежно существовавшим среди первых христиан, разумеется, никуда не исчезли. А потому вместе с ростом церквей, буйным цветом зацвели всяческие ереси, ибо с самого начала никакой единой церкви не существовало в принципе, и все противоречия и недопонимания разрешались на местах как бог на душу положит. Иисус ведь сказал совершенно однозначно, что блаженны те, кто правду ищет. А христиане не могли её не искать, потому как объяснения в ветхозавтном духе регулярно противоречили друг другу, и концы с концами не сходились. Вот эти самые противоречия и заставляли без конца бурлить и развиваться зарождающийся христианский мир. В каждой отдельно взятой епископии формировались свои собственные интерпретации учения, порождая то самое неслыханное доселе разнообразие мнений, свойственное только христианству. Ничто не мешало христианам даже воспринимать и перерабатывать любые местные традиции, как это произошло, например, с воскресающим на Пасху антиохийским Адонисом.
Но параллельно с этим, возникла необходимость зафиксировать учение письменно для проповеди язычникам. Язычники не обладали иудейским навыком записывать тексты на корочку мозга посредством одного слуха, поэтому теперь епископам повсеместно надо было записать учение, чтобы систематизировать процесс обращения в веру, которая теперь становилась всё более многоязычной. Сначала, разумеется, были записаны изречения самого Иисуса и апостолов, а затем начался и литературный период, целью которого было уже составление жизнеописаний и интерпретаций. И так как всё это происходило разрозненно на огромном пространстве, то различных Евангелий должно было получиться превеликое множество, и у каждого должны были быть свои особенности. Вот именно это мы и наблюдаем сегодня, когда только число сохранившихся евангелий достигло трёх десятков и стало ясно, что даже последовавшие массовые сожжения «неправильных» текстов не смогли скрыть от нас этого разнообразия.
Но с точки зрения идеи о создании единой кафолической (т.е. вселенской) церкви, такая ситуация совершенно не годилась. Соответственно, епископы, самые практичные из христиан, должны были начать процесс канонизации учения. Т.е. надо было сформировать нечто, чему должно было присвоить значение Истины. Оно, конечно, логично, но опять же, если вернуться к тому, как работает отрицание, то всё, что теперь хоть чуточку не вмещалось в границы истинности, становилось ложью.
Но епископы и их соратники, конечно, были настроены оптимистично и с чистой совестью начали энергично причёсывать богатое наследие первого века христианства. Так ереси и стали ересями в нынешнем понимании. Хотя само слово «ересь» на заре христианства не имело вообще никакого отрицательного оттенка. Наоборот, исконное значение этого слова - течение или мнение. Да и само христианство изначально воспринималось, как назорейская ересь внутри иудазма. Потому иудеи и не испытывали особых трудностей при крещении. В общем, ереси - это норма христианства. И апостол Павел по этому поводу сказал вполне определённо: «Ибо, во-первых, слышу, что, когда вы собираетесь в церковь, между вами бывают разделения, чему отчасти и верю. Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» (1Кор 11:18,19).
Хотя епископы тоже не были совсем не правы, ибо точно так же очевидно, что некоторые ереси-мнения могут быть весьма пагубными, когда исходят от совсем уж неискусных товарищей. Но тут и есть маленькая загвоздка. А многие ли могут признать себя этими самыми неискусными? Епископы, вот тоже, считали себя вполне искусными и компетентными людьми, и что из этого получилось?