«Песнь песней» Виктора Цоя. Продолжение главы 7 «Последний герой. Сталкер»
Продолжение главы 7 «Последний герой. Сталкер».
Эта драка - без права на отдых. Караул стражников, сменяющих друг друга в бесконечной череде лет, с почти невидимым результатом хранящий погружённый в ночь и сон мир. Вахта без права на жизнь - лишь с правом «умереть молодым». Всё вокруг убаюкивает, завлекает в сон, в воспоминания, и только звонок, этот постоянный цоевский символ иномирного призыва, побуждает и придаёт сил встать. Словно рваные флаги, немногие уцелевшие и измотанные бойцы вновь заступают на свой пост, сменяя друг друга. Виктор отчётливо понимает, что на этом пути ему суждено умереть молодым.
Оглянись. Эта драка без права на отдых.
Лишний день. Днём больше - днём меньше.
Ночь - окурок с оплавленным фильтром,
Брошенный тем, кто хочет умереть молодым.
...
Спи, я знаю, как ставить часы.
Завтра звонок поднимет нас, как рваные флаги.
Говорят, что сон - это старая память,
А потом нам говорят, что мы должны спать спокойно...
(«Верь мне», альбом «Это не любовь», 1985)
И вот уже следующий альбом целиком посвящён ночи, даже начинаясь с одноимённой песни. С наполненным солнцем и светом сознанием сталкеры отправляются из мира света в ночь, неся в себе сюда его частичку. Это - их право, их долг. Цой снова указывает на неестественность всего, что окружает здесь людей. Неестественность «света» в этом мире, его тусклость, серость и иллюзорность, он - лишь имитация Света. Поверхностны и слёзы, обманчивы дожди перехода, не позволяя вырваться в мир горний, а лишь водя из одной камеры-мира в другой. Неестественен даже голос: вместо живых людей - голос машин, бездушных автоматов. И вся эта майя манит своими иллюзорными наслаждениями и миражами, увлекая души-мотыльки в западню.
Каждый прожитый здесь Виктором день - как чудо, неожиданность. Герой одинок, и только творчество и песни (его «хрип» о мире свете) согревают вестника в нашем мире.
За окнами солнце, за окнами свет - это день.
Ну, а я всегда любил ночь.
И это моё право - любить ночь,
И это моё дело - уйти в тень.
...
И эта ночь, и её электрический свет
Бьёт мне в глаза,
И эта ночь, и её электрический дождь
Бьёт мне в окно,
И эта ночь, и её электрический голос
Манят меня к себе,
И я не знаю, как мне прожить
Следующий день.
Я один, но это не значит, что я одинок,
Мой магнитофон хрипит о радостях дня,
(«Ночь», 1985, альбом «Ночь», 1986)
Тёмные улицы тянут меня к себе,
Я люблю этот город, как женщину «Х».
...
Я закрываю дверь, я иду вниз.
Я знаю, что здесь пройдёт моя жизнь,
Жизнь в стёклах витрин,
Я растворяюсь в стёклах витрин,
(«Жизнь в стеклах», альбом «Ночь», 1986)
Цой сравнивает владыку майи с женщиной «Х». Не ночная ли это Незнакомка Блока, увлекающая поэта в кабаки и снежную вьюжную мглу? Не упомянутая ли Андреевым Воглеа - лунная демоница, хозяйка мира мистического сладострастия, который сквозит за множеством человеческих проявлений: от ночных клубов до современного гедонистического мировоззрения и готико-вампирической субкультуры? А может Лилит - праматерь человечества? Ночь стремится поглотить вестника, обволакивает, искушая. Весь альбом проникнут этим тягостным и тяжёлым состоянием, состоянием почти краха. Горечь от необходимости провести всю жизнь в нашем иллюзорном зазеркалье, мире обманов и бликов, где всё или почти всё - не правда или её искажение. И растворяясь здесь, очень важно не изменить себе, своему долгу.
А долг в том, чтобы пропеть свои песни; испить чашу иллюзий и страданий, - дошёптывает поэту ночь. Но так ли уж необходимо испить эту чашу до дна? Жизнь Блока показывает, что нет. Настоящая задача вестника - дотянуться до звёзд, прикоснуться к ним рукой, ощутить яркий и чистый свет и попытаться донести его через песни людям. Причастить их небесному миру света и любви, напоить живой водой. Исполнив свою миссию, вестник пополнит собой мириады сияющих в вышине звёзд и будет помогать тем, кто вслед за ним спустится в наш мир. А пока - он нужен здесь, и он будет падать и вставать, пока не свершит предначертанное. Черёд уходить ещё не пришёл («всё впереди») - Цоя некому сменить.
Пой свои песни, пей свои вина, герой.
Ты опять видишь сон о том, что всё впереди.
Стоя на крыше, ты тянешь руку к звезде.
И вот она бьётся в руке, как сердце в груди.
Что теперь делать с птицей далёких небес?
Ты смотришь сквозь пальцы, но свет слишком ярок и чист.
И звезда говорит тебе: «Полетим со мной».
Ты делаешь шаг, но она летит вверх, а ты вниз.
Но однажды тебе вдруг удастся подняться наверх,
И ты сам станешь одной из бесчисленных звёзд,
И кто-то снова протянет тебе ладонь.
А когда ты умрёшь, он примет твой пост.
(«Пой свои песни, пей свои вина, герой...», 1985)
И Виктор продолжает свой танец на грани перехода (символом последнего выступает дождь), крестя в новую жизнь тех, кто открывает сердца его песням. Но продолжается и «охота на волков», «любимая» песня Владимира Высоцкого, другого русского вестника ХХ века. Не все выдерживают эту охоту, однако Цой продолжает свой танец, принимая крещение болью и страданиями этого мира, его слезами (трижды он повторяет это слово, и трижды, как и в христианской традиции, окунается в них). Продолжая отдавать себя нашему миру, в его объятьях вестник начинает забывать родной небесный мир. Отсюда - возникающие нотки безнадёжности, страха остаться навсегда здесь, и, вычерпав себя до дна, погибнуть. Чтобы избежать этого - необходимо периодически закрываться, уходить в себя, отгораживаясь от мира. Ведь танец нужно продолжать - день за днём, пока однажды мрак не развеется, и люди не узрят воочию и не прикоснуться к небесному миру.
Танец на улице, танец на улице в дождь,
Зонты, раскрываясь, звучат, словно выстрелы ружей.
Кто-то бежал, а кто-то остался здесь,
И тот, кто остался, шагает прямо по лужам.
Капли дождя лежат на лицах как слёзы,
Текут по щекам словно слёзы.
Капли дождя лежат на лицах как слёзы,
Ты знаешь теперь этот танец.
...
Танец и дождь никогда не отпустят тебя,
В их мокром объятии не видно родное окно.
...
Закрыв свою дверь, ты должен выбросить ключ.
И так каждый день, так будет каждый день,
Пока не увидишь однажды небо без туч.
(«Танец», альбом «Ночь», 1986)
Но его «Песнь песней» не слышат. Отчаянье всё сильнее проникает в сердце Цоя. Он просит поверить ему, открыть свои двери, увидеть в песнях сквозящую «Камчатку» с её тёплым небесным морем. Вынужденный находиться в нашем иллюзорном зазеркалье (искажающем всё мире стёкол), поэт устал от окружающей тьмы и почти потерял надежду на преображение мира, его крещение в истинную жизнь. Тьма и отчаянье проникают даже в хранимый в душе вестника образ «Камчатки», окрашивая тёплое море в чёрные тона. Таков альбом «Ночь». Цой чувствует, что попал в сети дольнего мира. «Электрические» свет, дождь и голос уже почти убили его. Провал миссии неотвратим, и скоро ещё одна звезда навсегда упокоится в нашем мире. А, быть может, его «бьёт» взгляд Той, невыразимой, что своей мольбой зовёт продолжить бой?
Не люблю тёмные стёкла,
Сквозь них тёмное небо.
Дайте мне войти, откройте двери.
Мне снится Чёрное море,
Тёплое Чёрное море,
За окнами дождь, но я в него не верю.
И я попал в сеть,
И мне из неё не уйти,
Твой взгляд бьёт меня, словно ток.
Звезды, упав, все останутся здесь,
Навсегда останутся здесь.
(«Звезды останутся здесь», альбом «Ночь», 1986)
Чтобы не остаться здесь навсегда, вестник просит Её помочь, пока не поздно. Он говорит, что готов идти. Но куда? Продолжить дальше свой путь и свой бой, или, признав поражение, уйти в небесный мир? Тёплые мягкие волны уже совсем близко, за её спиной. Поэт ещё не видит их, но чувствует их приближение. И Неназываемая уже сама, в последней мольбе, призывает своего рыцаря встать. Орфей и Эвридика будто поменялись местами, и сейчас она должна вытащить своего возлюбленного из ада, из сетей дольнего мира. Вырвать отсюда его может только танец, живительный танец творения, танец перехода. Но танца уже будет мало, потребуется и песня, а прежде - письмо, которое позволит восстановить утраченный контакт с иным миром. С Ней - Вечно Молодой, Вечно Живой (с «линиями жизни» до плеч). Окружающий же Виктора мир погибает - реки встают на дыбы, и близится время нового потопа. Но, быть может, мир стоит на пороге долгожданной весны? Любопытно, что в православии существует Образ Божией Матери «Живоносный источник», сочетающий в себе источник вод и источник жизни.
Пора идти, и я готов следовать за тобой.
Потом будет поздно, потом будет поздно,
Пора идти.
Чувствуешь волны, мягкие волны за спиной.
Вставай, а то никто потом не сможет тебя спасти.
Двигайся, двигайся, танцуй со мной.
Двигайся, двигайся, танцуй со мной.
Спой мне песню, и, может быть, я подпою тебе.
Напиши мне письмо, напиши мне письмо,
Прочитаю его.
Линии жизни на твоих руках почти до плеч.
Смотри, реки встают на дыбы,
Им некуда течь.
(«Танцуй со мной», 1986)
«Живой воды» просит не только Цой. Всё, что было сотворено им и тысячами до него - всё нуждается в живительном дожде, чтобы взойти в душах людей, прорасти в этом мире весной. Столь явной отсылкой к Сеятелю, готовому пожертвовать собой (и своим сердцем в разрезанной груди), Виктор вновь вводит в свои тексты отчётливые христианские образы и смыслы. И не только. Вместе с Иисусом словно стоят Прометей и другие боги древности. Все они - огненные посланники, в чьей груди горит Неопалимая Купина и Пасхальный огонь, согревающий, но не обжигающий. Разрезая грудь, эти вестники вышнего мира вслед за Христом освещают светом своей души утопающий во мраке мир.
Дождь нужен немедленно - ещё немного, и мир не сможет подняться. Может показаться, что между строк возникает образ Антихриста. Но это теряющий силы Цой просит не ждать, пока всем сознаниям будет донесена Благая Весть, пока ко всем ним будут подобраны «ключи», - он просит Иисуса и следующих Его стезёй действовать немедленно. Но оправдывает ли цель средства? Могут ли посланники Света насилием загонять людей в «царство Божие»? И чем тогда оно будет отличаться от насильно насаждаемого «царства Антихриста»? Российская история ХХ века полна примерами того, к чему приводят насилие и кровь ради достижения светлого будущего. Безусловно, в этой мольбе сказывается, прежде всего, личное отчаянье Виктора, его ощущение тяжёлой болезни мира, «сумасшествия» и искажённого восприятия его обитателей.
Насилие, насилие и ещё раз насилие. Вот чем полнится мир дольний. Стальной век, Кали-Юга. Им отравлено всё, даже кровь в жилах. Но впустив внутрь себя яд «князя мира сего», агрессоры обрекают себя на медленную и мучительную смерть. Проникая во все клетки, яд греха будет уничтожать всё вокруг. Пока не погибнет весь мир и даже хлеб, выросший из зёрен Сеятеля. Но самое страшное, что никто не мешает твориться здесь насилию - одни плачут, другие - молчат, безучастно погружённые в свои интересы и желания, или с покорностью сносят удары этого мира, третьи - наслаждаются чужими страданиями.
Цой же призывает к иному - к активному противодействию злу, к необходимости быть сильным и смелым, готовым сказать ему: «Нет!» Вслед за Заратуштрой и Христом он призывает к борьбе со злом, здесь и сейчас. А иначе - зачем здесь быть? А иначе - чего стоят «тысячи слов» о добре и любви, если говорящие их проходят мимо бурлящих вокруг насилия, зла и боли? Образ ежесекундно разворачивающейся в нашем мире схватки между добром и злом, схватки за душу каждого из нас с необыкновенной силой и накалом предстаёт в тексте «Мама, мы все тяжело больны».
В отчаянье, вестник стоит на берегу Стикса, решая - остаться в дольнем мире и продолжить свой бой, или вернуться, наконец, домой. Но открыты ли будут для него тогда двери Рая? Не слишком ли рано сдаваться? Большую часть последних лет своей жизни Цой, мне кажется, разрывался между этими двумя стремлениями. Между тяжестью страданий и силой долга.
Зёрна упали в землю, зёрна просят дождя.
Им нужен дождь.
Разрежь мою грудь, посмотри мне внутрь,
Ты увидишь, там всё горит огнём.
Через день будет поздно, через час будет поздно,
Через миг будет уже не встать.
Если к дверям не подходят ключи, вышиби двери плечом.
Мама, мы все тяжело больны...
Мама, я знаю, мы все сошли с ума...
Сталь между пальцев, сжатый кулак.
Удар выше кисти, терзающий плоть,
Но вместо крови в жилах застыл яд, медленный яд.
Разрушенный мир, разбитые лбы, разломанный надвое хлеб.
И вот кто-то плачет, а кто-то молчит,
А кто-то так рад, кто-то так рад...
...
Ты должен быть сильным, ты должен уметь сказать:
Руки прочь, прочь от меня!
Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть.
Что будут стоить тысячи слов,
Когда важна будет крепость руки?
И вот ты стоишь на берегу и думаешь: «Плыть или не плыть?»
(«Мама, мы все тяжело больны», 1987, альбом «Последний герой», 1989)
Постой, не уходи!
Мы ждали лета - пришла зима.
Мы заходили в дома,
Но в домах шёл снег.
Мы ждали завтрашний день,
Каждый день ждали завтрашний день.
Мы прячем глаза за шторами век.
В наших глазах - крики «Вперёд!»
В наших глазах - окрики «Стой!»
В наших глазах - рождение дня
И смерть огня.
В наших глазах - звёздная ночь,
В наших глазах - потерянный рай,
В наших глазах - закрытая дверь.
Что тебе нужно? Выбирай!
Мы хотели пить, не было воды.
Мы хотели света, не было звезды.
Мы выходили под дождь
И пили воду из луж.
Мы хотели песен, не было слов.
Мы хотели спать, не было снов.
Мы носили траур, оркестр играл туш...
(«В наших глазах», альбом «Группа крови», 1988)
Выбор. Мучительный выбор снова и снова давит на Цоя. Слыша призыв таких же сталкеров, как и он, или обращаясь к самому себе, генерал просит подождать, не спешить уходить. Пусть вместо чаемого лета усилилась стужа, пусть всё холоднее и жёстче сознания, обитающие в этом мире, пусть завтрашний день «Второго Пришествия» ещё не наступил - нужно продолжать идти вперёд, продолжать ставить преграды злу в этом мире, продолжать сеять семена «завтрашнего» дня. Пряча глаза за полными боли веками, генералы вынуждены стараться как можно дольше сохранять своё инкогнито, не давая «князю мира» увидеть сияющие в их взорах звёздное небо и потерянный человечеством рай. Как можно дольше сохранять закрытыми двери своей души. Чтобы сохранить огонь, чтобы не пустить внутрь яд этого мира. Ведь огонь нужен для того, чтобы отдать его людям. Чтобы, как тот чудак из песни группы «Машина времени»*, всё сделать не так и взметнуть свой костёр до небес. Чтобы всем стало теплее, необходимо пожертвовать собой и своим огнём - и пусть они согреют мир только на час, ради этого часа стоит прийти в мир. Ведь «ещё не всё дорешено», и каждое действие душ колеблет чашу вселенских весов.
* Прим.: Имеется в виду песня «Костёр» (кинофильм «Душа», 1981).
И пусть вокруг - бесплодная пустыня и полный, без единой звезды, мрак. Безмолвная тишина, лишённая Слова, и ночь, в которой нельзя заснуть, и уже стёрся в памяти сон о Небесном Иерусалиме. Но дождь очищения, дождь крещения иногда проходит здесь, даруя живительные капли посланникам света и всем обитателям дольнего мира. И ради этого нужно продолжать бой. Даже осознавая почти полную смерть этого мира.
Перечень того, чего нет, и что есть у вышедшего когда-то на вечный бой романтика, Виктор продолжает в песне «Место для шага вперёд». Нет ключей к небесному дому и не видно его солнца, кругом - лишь тучи, что режут и убивают посланников света. Поэт не чувствует плоти под своей головой. Ему есть что сказать - есть слово и есть краски, но донести, что он должен, на понятном людям языке он не может - нет ни букв, ни топоров, ни холста. У вестника иссякли силы, и померк в памяти образ рая. Но всё же не потух - белые дни Беловодья ещё тлеют на дне души. Цой просит дать ему возможность сказать хотя бы несколько слов, пройти хотя бы ещё один шаг вперёд. Без помощи свыше сделать этот шаг он уже не в силах. Нет мостков, по которым он смог бы вновь прикоснуться к своей небесной стране, ступить по ту сторону реки Стикс. Нет и ветра, который смог бы домчать его до «Камчатки». Всё, что у него есть - это вода крещения, вода перехода, раны, полученные в здешнем бою, которые нечем и некому залечить. Есть братья-сталкеры, но сейчас он один, совсем один - Виктор не чувствует рядом даже свою хранительницу. Покинутость и оставленность заполняют его душу. И вот уже пусты его руки - ни меча, ни слова, ни мира.
«От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого; а около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или́́, Или́! лама́ савахфани́? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27:45-46).
У меня есть дом, только нет ключей,
У меня есть солнце, но оно среди туч,
Есть голова, только нет плечей,
Но я вижу, как тучи режут солнечный луч.
У меня есть слово, но в нём нет букв,
У меня есть лес, но нет топоров,
У меня есть время, но нет сил ждать,
И есть ещё ночь, но в ней нет снов.
И есть ещё белые, белые дни,
Белые горы и белый лёд.
Но всё, что мне нужно -
Это несколько слов,
И место для шага вперёд.
У меня река, только нет моста,
У меня есть мыши, но нет кота,
У меня есть парус, но ветра нет,
И есть ещё краски, но нет холста.
У меня на кухне из крана вода,
У меня есть рана, но нет бинта,
У меня есть братья, но нет родных,
И есть рука, и она пуста.
(«Место для шага вперед», альбом «Звезда по имени Солнце», 1989)
Время остановилось для вестника, и долго уже длится его бой (так долго, что покрылся дырами флаг). Генерал, ведущий вечную войну, просит лишь одного - коня, чтобы покинуть студёный мир. В бесчисленных битвах Виктор потерял свет дня, сиявший прежде в душе, а её огонь превратился в дым. Перед нами уже знакомый образ разговаривающего с мойрами генерала, но когда приходит время вставать, сталкер продолжает сидеть. То ли в гадании волхв не различает, не угадывает нужное время, то ли у генерала уже просто не осталось ни сил, ни желания подняться, и надежда умерла в его душе. Приближается конец 80-х.
Глядя в жидкое зеркало луж,
На часы, что полвека стоят,
На до дыр зацелованный флаг,
Я полцарства отдам за коня.
...
Командиры Армии Лет,
Мы теряли в бою день за днём,
А когда мы разжигали огонь,
Наш огонь тушили дождём.
Мы сидим у разбитых корыт
И гадаем на розе ветров,
А когда приходит время вставать,
Мы сидим, мы ждём.
Играй, невесёлая песня моя.
Играй... Играй...
(«Невеселая песня», 1986-88, альбом «Звезда по имени Солнце», 1989)
Продолжение следует.
Эта драка - без права на отдых. Караул стражников, сменяющих друг друга в бесконечной череде лет, с почти невидимым результатом хранящий погружённый в ночь и сон мир. Вахта без права на жизнь - лишь с правом «умереть молодым». Всё вокруг убаюкивает, завлекает в сон, в воспоминания, и только звонок, этот постоянный цоевский символ иномирного призыва, побуждает и придаёт сил встать. Словно рваные флаги, немногие уцелевшие и измотанные бойцы вновь заступают на свой пост, сменяя друг друга. Виктор отчётливо понимает, что на этом пути ему суждено умереть молодым.
Оглянись. Эта драка без права на отдых.
Лишний день. Днём больше - днём меньше.
Ночь - окурок с оплавленным фильтром,
Брошенный тем, кто хочет умереть молодым.
...
Спи, я знаю, как ставить часы.
Завтра звонок поднимет нас, как рваные флаги.
Говорят, что сон - это старая память,
А потом нам говорят, что мы должны спать спокойно...
(«Верь мне», альбом «Это не любовь», 1985)
И вот уже следующий альбом целиком посвящён ночи, даже начинаясь с одноимённой песни. С наполненным солнцем и светом сознанием сталкеры отправляются из мира света в ночь, неся в себе сюда его частичку. Это - их право, их долг. Цой снова указывает на неестественность всего, что окружает здесь людей. Неестественность «света» в этом мире, его тусклость, серость и иллюзорность, он - лишь имитация Света. Поверхностны и слёзы, обманчивы дожди перехода, не позволяя вырваться в мир горний, а лишь водя из одной камеры-мира в другой. Неестественен даже голос: вместо живых людей - голос машин, бездушных автоматов. И вся эта майя манит своими иллюзорными наслаждениями и миражами, увлекая души-мотыльки в западню.
Каждый прожитый здесь Виктором день - как чудо, неожиданность. Герой одинок, и только творчество и песни (его «хрип» о мире свете) согревают вестника в нашем мире.
За окнами солнце, за окнами свет - это день.
Ну, а я всегда любил ночь.
И это моё право - любить ночь,
И это моё дело - уйти в тень.
...
И эта ночь, и её электрический свет
Бьёт мне в глаза,
И эта ночь, и её электрический дождь
Бьёт мне в окно,
И эта ночь, и её электрический голос
Манят меня к себе,
И я не знаю, как мне прожить
Следующий день.
Я один, но это не значит, что я одинок,
Мой магнитофон хрипит о радостях дня,
(«Ночь», 1985, альбом «Ночь», 1986)
Тёмные улицы тянут меня к себе,
Я люблю этот город, как женщину «Х».
...
Я закрываю дверь, я иду вниз.
Я знаю, что здесь пройдёт моя жизнь,
Жизнь в стёклах витрин,
Я растворяюсь в стёклах витрин,
(«Жизнь в стеклах», альбом «Ночь», 1986)
Цой сравнивает владыку майи с женщиной «Х». Не ночная ли это Незнакомка Блока, увлекающая поэта в кабаки и снежную вьюжную мглу? Не упомянутая ли Андреевым Воглеа - лунная демоница, хозяйка мира мистического сладострастия, который сквозит за множеством человеческих проявлений: от ночных клубов до современного гедонистического мировоззрения и готико-вампирической субкультуры? А может Лилит - праматерь человечества? Ночь стремится поглотить вестника, обволакивает, искушая. Весь альбом проникнут этим тягостным и тяжёлым состоянием, состоянием почти краха. Горечь от необходимости провести всю жизнь в нашем иллюзорном зазеркалье, мире обманов и бликов, где всё или почти всё - не правда или её искажение. И растворяясь здесь, очень важно не изменить себе, своему долгу.
А долг в том, чтобы пропеть свои песни; испить чашу иллюзий и страданий, - дошёптывает поэту ночь. Но так ли уж необходимо испить эту чашу до дна? Жизнь Блока показывает, что нет. Настоящая задача вестника - дотянуться до звёзд, прикоснуться к ним рукой, ощутить яркий и чистый свет и попытаться донести его через песни людям. Причастить их небесному миру света и любви, напоить живой водой. Исполнив свою миссию, вестник пополнит собой мириады сияющих в вышине звёзд и будет помогать тем, кто вслед за ним спустится в наш мир. А пока - он нужен здесь, и он будет падать и вставать, пока не свершит предначертанное. Черёд уходить ещё не пришёл («всё впереди») - Цоя некому сменить.
Пой свои песни, пей свои вина, герой.
Ты опять видишь сон о том, что всё впереди.
Стоя на крыше, ты тянешь руку к звезде.
И вот она бьётся в руке, как сердце в груди.
Что теперь делать с птицей далёких небес?
Ты смотришь сквозь пальцы, но свет слишком ярок и чист.
И звезда говорит тебе: «Полетим со мной».
Ты делаешь шаг, но она летит вверх, а ты вниз.
Но однажды тебе вдруг удастся подняться наверх,
И ты сам станешь одной из бесчисленных звёзд,
И кто-то снова протянет тебе ладонь.
А когда ты умрёшь, он примет твой пост.
(«Пой свои песни, пей свои вина, герой...», 1985)
И Виктор продолжает свой танец на грани перехода (символом последнего выступает дождь), крестя в новую жизнь тех, кто открывает сердца его песням. Но продолжается и «охота на волков», «любимая» песня Владимира Высоцкого, другого русского вестника ХХ века. Не все выдерживают эту охоту, однако Цой продолжает свой танец, принимая крещение болью и страданиями этого мира, его слезами (трижды он повторяет это слово, и трижды, как и в христианской традиции, окунается в них). Продолжая отдавать себя нашему миру, в его объятьях вестник начинает забывать родной небесный мир. Отсюда - возникающие нотки безнадёжности, страха остаться навсегда здесь, и, вычерпав себя до дна, погибнуть. Чтобы избежать этого - необходимо периодически закрываться, уходить в себя, отгораживаясь от мира. Ведь танец нужно продолжать - день за днём, пока однажды мрак не развеется, и люди не узрят воочию и не прикоснуться к небесному миру.
Танец на улице, танец на улице в дождь,
Зонты, раскрываясь, звучат, словно выстрелы ружей.
Кто-то бежал, а кто-то остался здесь,
И тот, кто остался, шагает прямо по лужам.
Капли дождя лежат на лицах как слёзы,
Текут по щекам словно слёзы.
Капли дождя лежат на лицах как слёзы,
Ты знаешь теперь этот танец.
...
Танец и дождь никогда не отпустят тебя,
В их мокром объятии не видно родное окно.
...
Закрыв свою дверь, ты должен выбросить ключ.
И так каждый день, так будет каждый день,
Пока не увидишь однажды небо без туч.
(«Танец», альбом «Ночь», 1986)
Но его «Песнь песней» не слышат. Отчаянье всё сильнее проникает в сердце Цоя. Он просит поверить ему, открыть свои двери, увидеть в песнях сквозящую «Камчатку» с её тёплым небесным морем. Вынужденный находиться в нашем иллюзорном зазеркалье (искажающем всё мире стёкол), поэт устал от окружающей тьмы и почти потерял надежду на преображение мира, его крещение в истинную жизнь. Тьма и отчаянье проникают даже в хранимый в душе вестника образ «Камчатки», окрашивая тёплое море в чёрные тона. Таков альбом «Ночь». Цой чувствует, что попал в сети дольнего мира. «Электрические» свет, дождь и голос уже почти убили его. Провал миссии неотвратим, и скоро ещё одна звезда навсегда упокоится в нашем мире. А, быть может, его «бьёт» взгляд Той, невыразимой, что своей мольбой зовёт продолжить бой?
Не люблю тёмные стёкла,
Сквозь них тёмное небо.
Дайте мне войти, откройте двери.
Мне снится Чёрное море,
Тёплое Чёрное море,
За окнами дождь, но я в него не верю.
И я попал в сеть,
И мне из неё не уйти,
Твой взгляд бьёт меня, словно ток.
Звезды, упав, все останутся здесь,
Навсегда останутся здесь.
(«Звезды останутся здесь», альбом «Ночь», 1986)
Чтобы не остаться здесь навсегда, вестник просит Её помочь, пока не поздно. Он говорит, что готов идти. Но куда? Продолжить дальше свой путь и свой бой, или, признав поражение, уйти в небесный мир? Тёплые мягкие волны уже совсем близко, за её спиной. Поэт ещё не видит их, но чувствует их приближение. И Неназываемая уже сама, в последней мольбе, призывает своего рыцаря встать. Орфей и Эвридика будто поменялись местами, и сейчас она должна вытащить своего возлюбленного из ада, из сетей дольнего мира. Вырвать отсюда его может только танец, живительный танец творения, танец перехода. Но танца уже будет мало, потребуется и песня, а прежде - письмо, которое позволит восстановить утраченный контакт с иным миром. С Ней - Вечно Молодой, Вечно Живой (с «линиями жизни» до плеч). Окружающий же Виктора мир погибает - реки встают на дыбы, и близится время нового потопа. Но, быть может, мир стоит на пороге долгожданной весны? Любопытно, что в православии существует Образ Божией Матери «Живоносный источник», сочетающий в себе источник вод и источник жизни.
Пора идти, и я готов следовать за тобой.
Потом будет поздно, потом будет поздно,
Пора идти.
Чувствуешь волны, мягкие волны за спиной.
Вставай, а то никто потом не сможет тебя спасти.
Двигайся, двигайся, танцуй со мной.
Двигайся, двигайся, танцуй со мной.
Спой мне песню, и, может быть, я подпою тебе.
Напиши мне письмо, напиши мне письмо,
Прочитаю его.
Линии жизни на твоих руках почти до плеч.
Смотри, реки встают на дыбы,
Им некуда течь.
(«Танцуй со мной», 1986)
«Живой воды» просит не только Цой. Всё, что было сотворено им и тысячами до него - всё нуждается в живительном дожде, чтобы взойти в душах людей, прорасти в этом мире весной. Столь явной отсылкой к Сеятелю, готовому пожертвовать собой (и своим сердцем в разрезанной груди), Виктор вновь вводит в свои тексты отчётливые христианские образы и смыслы. И не только. Вместе с Иисусом словно стоят Прометей и другие боги древности. Все они - огненные посланники, в чьей груди горит Неопалимая Купина и Пасхальный огонь, согревающий, но не обжигающий. Разрезая грудь, эти вестники вышнего мира вслед за Христом освещают светом своей души утопающий во мраке мир.
Дождь нужен немедленно - ещё немного, и мир не сможет подняться. Может показаться, что между строк возникает образ Антихриста. Но это теряющий силы Цой просит не ждать, пока всем сознаниям будет донесена Благая Весть, пока ко всем ним будут подобраны «ключи», - он просит Иисуса и следующих Его стезёй действовать немедленно. Но оправдывает ли цель средства? Могут ли посланники Света насилием загонять людей в «царство Божие»? И чем тогда оно будет отличаться от насильно насаждаемого «царства Антихриста»? Российская история ХХ века полна примерами того, к чему приводят насилие и кровь ради достижения светлого будущего. Безусловно, в этой мольбе сказывается, прежде всего, личное отчаянье Виктора, его ощущение тяжёлой болезни мира, «сумасшествия» и искажённого восприятия его обитателей.
Насилие, насилие и ещё раз насилие. Вот чем полнится мир дольний. Стальной век, Кали-Юга. Им отравлено всё, даже кровь в жилах. Но впустив внутрь себя яд «князя мира сего», агрессоры обрекают себя на медленную и мучительную смерть. Проникая во все клетки, яд греха будет уничтожать всё вокруг. Пока не погибнет весь мир и даже хлеб, выросший из зёрен Сеятеля. Но самое страшное, что никто не мешает твориться здесь насилию - одни плачут, другие - молчат, безучастно погружённые в свои интересы и желания, или с покорностью сносят удары этого мира, третьи - наслаждаются чужими страданиями.
Цой же призывает к иному - к активному противодействию злу, к необходимости быть сильным и смелым, готовым сказать ему: «Нет!» Вслед за Заратуштрой и Христом он призывает к борьбе со злом, здесь и сейчас. А иначе - зачем здесь быть? А иначе - чего стоят «тысячи слов» о добре и любви, если говорящие их проходят мимо бурлящих вокруг насилия, зла и боли? Образ ежесекундно разворачивающейся в нашем мире схватки между добром и злом, схватки за душу каждого из нас с необыкновенной силой и накалом предстаёт в тексте «Мама, мы все тяжело больны».
В отчаянье, вестник стоит на берегу Стикса, решая - остаться в дольнем мире и продолжить свой бой, или вернуться, наконец, домой. Но открыты ли будут для него тогда двери Рая? Не слишком ли рано сдаваться? Большую часть последних лет своей жизни Цой, мне кажется, разрывался между этими двумя стремлениями. Между тяжестью страданий и силой долга.
Зёрна упали в землю, зёрна просят дождя.
Им нужен дождь.
Разрежь мою грудь, посмотри мне внутрь,
Ты увидишь, там всё горит огнём.
Через день будет поздно, через час будет поздно,
Через миг будет уже не встать.
Если к дверям не подходят ключи, вышиби двери плечом.
Мама, мы все тяжело больны...
Мама, я знаю, мы все сошли с ума...
Сталь между пальцев, сжатый кулак.
Удар выше кисти, терзающий плоть,
Но вместо крови в жилах застыл яд, медленный яд.
Разрушенный мир, разбитые лбы, разломанный надвое хлеб.
И вот кто-то плачет, а кто-то молчит,
А кто-то так рад, кто-то так рад...
...
Ты должен быть сильным, ты должен уметь сказать:
Руки прочь, прочь от меня!
Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть.
Что будут стоить тысячи слов,
Когда важна будет крепость руки?
И вот ты стоишь на берегу и думаешь: «Плыть или не плыть?»
(«Мама, мы все тяжело больны», 1987, альбом «Последний герой», 1989)
Постой, не уходи!
Мы ждали лета - пришла зима.
Мы заходили в дома,
Но в домах шёл снег.
Мы ждали завтрашний день,
Каждый день ждали завтрашний день.
Мы прячем глаза за шторами век.
В наших глазах - крики «Вперёд!»
В наших глазах - окрики «Стой!»
В наших глазах - рождение дня
И смерть огня.
В наших глазах - звёздная ночь,
В наших глазах - потерянный рай,
В наших глазах - закрытая дверь.
Что тебе нужно? Выбирай!
Мы хотели пить, не было воды.
Мы хотели света, не было звезды.
Мы выходили под дождь
И пили воду из луж.
Мы хотели песен, не было слов.
Мы хотели спать, не было снов.
Мы носили траур, оркестр играл туш...
(«В наших глазах», альбом «Группа крови», 1988)
Выбор. Мучительный выбор снова и снова давит на Цоя. Слыша призыв таких же сталкеров, как и он, или обращаясь к самому себе, генерал просит подождать, не спешить уходить. Пусть вместо чаемого лета усилилась стужа, пусть всё холоднее и жёстче сознания, обитающие в этом мире, пусть завтрашний день «Второго Пришествия» ещё не наступил - нужно продолжать идти вперёд, продолжать ставить преграды злу в этом мире, продолжать сеять семена «завтрашнего» дня. Пряча глаза за полными боли веками, генералы вынуждены стараться как можно дольше сохранять своё инкогнито, не давая «князю мира» увидеть сияющие в их взорах звёздное небо и потерянный человечеством рай. Как можно дольше сохранять закрытыми двери своей души. Чтобы сохранить огонь, чтобы не пустить внутрь яд этого мира. Ведь огонь нужен для того, чтобы отдать его людям. Чтобы, как тот чудак из песни группы «Машина времени»*, всё сделать не так и взметнуть свой костёр до небес. Чтобы всем стало теплее, необходимо пожертвовать собой и своим огнём - и пусть они согреют мир только на час, ради этого часа стоит прийти в мир. Ведь «ещё не всё дорешено», и каждое действие душ колеблет чашу вселенских весов.
* Прим.: Имеется в виду песня «Костёр» (кинофильм «Душа», 1981).
И пусть вокруг - бесплодная пустыня и полный, без единой звезды, мрак. Безмолвная тишина, лишённая Слова, и ночь, в которой нельзя заснуть, и уже стёрся в памяти сон о Небесном Иерусалиме. Но дождь очищения, дождь крещения иногда проходит здесь, даруя живительные капли посланникам света и всем обитателям дольнего мира. И ради этого нужно продолжать бой. Даже осознавая почти полную смерть этого мира.
Перечень того, чего нет, и что есть у вышедшего когда-то на вечный бой романтика, Виктор продолжает в песне «Место для шага вперёд». Нет ключей к небесному дому и не видно его солнца, кругом - лишь тучи, что режут и убивают посланников света. Поэт не чувствует плоти под своей головой. Ему есть что сказать - есть слово и есть краски, но донести, что он должен, на понятном людям языке он не может - нет ни букв, ни топоров, ни холста. У вестника иссякли силы, и померк в памяти образ рая. Но всё же не потух - белые дни Беловодья ещё тлеют на дне души. Цой просит дать ему возможность сказать хотя бы несколько слов, пройти хотя бы ещё один шаг вперёд. Без помощи свыше сделать этот шаг он уже не в силах. Нет мостков, по которым он смог бы вновь прикоснуться к своей небесной стране, ступить по ту сторону реки Стикс. Нет и ветра, который смог бы домчать его до «Камчатки». Всё, что у него есть - это вода крещения, вода перехода, раны, полученные в здешнем бою, которые нечем и некому залечить. Есть братья-сталкеры, но сейчас он один, совсем один - Виктор не чувствует рядом даже свою хранительницу. Покинутость и оставленность заполняют его душу. И вот уже пусты его руки - ни меча, ни слова, ни мира.
«От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого; а около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или́́, Или́! лама́ савахфани́? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27:45-46).
У меня есть дом, только нет ключей,
У меня есть солнце, но оно среди туч,
Есть голова, только нет плечей,
Но я вижу, как тучи режут солнечный луч.
У меня есть слово, но в нём нет букв,
У меня есть лес, но нет топоров,
У меня есть время, но нет сил ждать,
И есть ещё ночь, но в ней нет снов.
И есть ещё белые, белые дни,
Белые горы и белый лёд.
Но всё, что мне нужно -
Это несколько слов,
И место для шага вперёд.
У меня река, только нет моста,
У меня есть мыши, но нет кота,
У меня есть парус, но ветра нет,
И есть ещё краски, но нет холста.
У меня на кухне из крана вода,
У меня есть рана, но нет бинта,
У меня есть братья, но нет родных,
И есть рука, и она пуста.
(«Место для шага вперед», альбом «Звезда по имени Солнце», 1989)
Время остановилось для вестника, и долго уже длится его бой (так долго, что покрылся дырами флаг). Генерал, ведущий вечную войну, просит лишь одного - коня, чтобы покинуть студёный мир. В бесчисленных битвах Виктор потерял свет дня, сиявший прежде в душе, а её огонь превратился в дым. Перед нами уже знакомый образ разговаривающего с мойрами генерала, но когда приходит время вставать, сталкер продолжает сидеть. То ли в гадании волхв не различает, не угадывает нужное время, то ли у генерала уже просто не осталось ни сил, ни желания подняться, и надежда умерла в его душе. Приближается конец 80-х.
Глядя в жидкое зеркало луж,
На часы, что полвека стоят,
На до дыр зацелованный флаг,
Я полцарства отдам за коня.
...
Командиры Армии Лет,
Мы теряли в бою день за днём,
А когда мы разжигали огонь,
Наш огонь тушили дождём.
Мы сидим у разбитых корыт
И гадаем на розе ветров,
А когда приходит время вставать,
Мы сидим, мы ждём.
Играй, невесёлая песня моя.
Играй... Играй...
(«Невеселая песня», 1986-88, альбом «Звезда по имени Солнце», 1989)
Продолжение следует.