Инфекционная больница. Посвящение Гарри.
Совсем недавно я зачитывалась рассказом моего друга о его чудесном спасении из инфекционной больницы с помощью простыней, скрученных в веревки. Тогда я дала себе слово написать о моем избавлении от мирского гнета, случившегося в той же прекрасной больнице имени Боткина много лет назад.
Астрологи считают, что последний месяц перед днем рожденья для человека всегда непрост: якобы, кончаются силы, заложенные на год, и это совершенно нормально, когда накануне праздника именинник заболевает или просто немного хандрит. Теперь я в это уже даже немного верю - после того, как лет пять назад не смогла сразу ответить на вопрос бригады скорой помощи «а сколько Вам полных лет?», так как увозили он меня ровнехонько в день рожденья.
Но тогда, 10 лет назад, я ничего не знала.
Сентябрь, прекрасная пора в Петербурге. Город оживает, дети возвращаются с каникул, бабушки заканчивают дачный сезон, родители понимают, что летняя свобода закончилась, и дают себе слово начать заниматься спортом или купить абонемент в лекторий Эрмитажа.
В конце сентября в Петербурге открывается концертный сезон: возвращаются с гастролей труппы, заканчивается ремонт театральных подмостков, идут всевозможные фестивали. Десть лет назад одним из самых ярких модных событий города был Фестиваль старинной музыки Earlymusic, где я совершенно неожиданно для себя оказалась PR менеджером.
После размеренного мира IT, где все форсмажоры происходили исключительно за компьютером, работа с музыкантами, журналистами, спонсорами, дипломатами, артистами и художниками была несколько стрессовой.
Голова пухла, рабочий день давно потерял контуры, моя старенькая девятка ломилась от книг, нот, пюпитров, футляров от скрипок, ящиков с Moet&Chandon и прочих совершенно не свойственных автовазу предметов.
Днем в офисе (а находился он, ни много ни мало, в музей-квартире В.Набокова) мне стало жарко. Потом холодно. В машине врубила печку на полную мощность. Дома померила температуру - 40,4.
Следующие тря дня я помню смутно, но потом я вдруг оказалась в приемном покое инфекционной больницы им. П.Боткина. Опущу медицинские подробности и детали, но я провела в этом раю ровно три недели.
Дорого мне встала яичница из-под «домашних курочек» . Сальмонеллез - кишечная инфекция - полностью парализовала и меня, и шестерых дам из нашей палаты. Вообще-то, когда я стала вылезать в коридор, я узнала, что все наше отделение делится на «арбузников» и «шавермщиков», то есть на жертв дизентерии (три палаты) и жертв сальмонеллы, попавшей в куриную начинку (еще три палаты). В коридорах время от времени попадались бабули без определенного места жительства, которых - как и всех подобранных на улице сирых и убогих - полагается отвозить именно в инфекционные больницы. Отдам должное терпению сестричек - ни разу я не слышала хамства или грубости, хотя одна задача по мытью бездомного в единственной на все отделении ванной комнате могла бы навсегда отбить желание заниматься врачебным делом.
Но рассказ мой совсем о другом. Больные с кишечными расстройствами не имели права пользоваться обыкновенным сортиром. Туалетов в палате, конечно же, не было. Не было их во всем отделении. Вместо уборной на нашем отделении функционировала специальная комната. Ни за что в своей прежней, до-больничной жизни, я не смогла бы догадаться о том, что находилось за дверью с табличкой «Смывочная». Когда обессиленный отравлением пациент наконец находил в себе силы встать с кровати и узнать на сестринском посте, где ему побыть наедине со своей жизнедеятельностью, его ждало открытие.
За дверью находилась комната метров двадцати. Стены были облицованы старым щербленым кафелем. Вдоль всех стен шли стеллажи. По центру - свободное пространство. В углу - кран с водой и ведро с раствором хлорки. Над ведром - инструкция для пациентов по процессу отправления плодов отравления.
На стеллажах стояли ночные вазы. Их было много. Уже хотелось было написать, что они были именные, но тут-то как раз и кроется вся соль и суть моего очерка.
На каждом горшке был номер. Номер был уникальным и соответствовал номеру койки пациента. Таким образом, попадая на отделение, «арбузник» или «шавермщик» сразу приобретал свой уникальный идентификационный боткинский номер, намалеванный красным цветом на деревянном изголовье койки. Обычно в состоянии бреда новенькому было не до номера, но когда температура спадала, заботливые сокамерники посвящали его в тайну гиматрии и провожали до двери смывочной, где начиналась лотерея: ваза с «твоим» номером могла быть как новенькая, совсем со склада, так и старая, с отбитой эмалью и поломанной ручкой. Ставить использованную вазу полагалось ровно на свое место на стеллаже, ведь лечащий врач с картой пациента в руке еще должен был провести анализ содержимого и только потом дать добро на дезинфекцию сосуда. Таким образом, все пациенты окончательно превращались в номера - своих горшков, своих коек и своих историй болезней.
Через неделю смелая подруга Настя пришла меня навестить. Она не побоялась слухов о царящем везде СПИДе и гепатите, она пришла навестить болящую Олю и принесла мне баночки с детским яблочным пюре - единственным, что принимал мой организм. К тому моменту я уже испытала удивительную легкость во всем теле (которая позднее обернулась шестью потерянными килограммами), а также свободу от рабочей суеты. Открытие фестиваля старинной музыки уже состоялось, мой день рожденья тоже как-то прошел, больничная жизнь действовала на меня успокаивающе, и я искренне считала, что нахожусь в санатории. То, за что дамы платят большие деньги - стройность и одухотворенный взгляд - досталось мне совершенно бесплатно.
Настя вошла в палату, нашла меня глазами и присела на краешек койки. Номер у изголовья сразу привлек ее внимание.
- Что это?
- Это мой номер! - Гордо ответила я и рассказала Насте всю теоретическую историю про смывочную. Теоретическую - потому что за первую неделю я еще ни разу не воспользовалась своим номером. Просто не могла еще встать с кровати, но была полна решимости в ближайшее время опробовать тайную комнату лично.
- А ты знаешь, КАКОЙ у тебя номер?
- нет… а что ?
-ДВАДЦАТЬ ОДИН!
- и что ?
- ОЧКО!!!!
Астрологи считают, что последний месяц перед днем рожденья для человека всегда непрост: якобы, кончаются силы, заложенные на год, и это совершенно нормально, когда накануне праздника именинник заболевает или просто немного хандрит. Теперь я в это уже даже немного верю - после того, как лет пять назад не смогла сразу ответить на вопрос бригады скорой помощи «а сколько Вам полных лет?», так как увозили он меня ровнехонько в день рожденья.
Но тогда, 10 лет назад, я ничего не знала.
Сентябрь, прекрасная пора в Петербурге. Город оживает, дети возвращаются с каникул, бабушки заканчивают дачный сезон, родители понимают, что летняя свобода закончилась, и дают себе слово начать заниматься спортом или купить абонемент в лекторий Эрмитажа.
В конце сентября в Петербурге открывается концертный сезон: возвращаются с гастролей труппы, заканчивается ремонт театральных подмостков, идут всевозможные фестивали. Десть лет назад одним из самых ярких модных событий города был Фестиваль старинной музыки Earlymusic, где я совершенно неожиданно для себя оказалась PR менеджером.
После размеренного мира IT, где все форсмажоры происходили исключительно за компьютером, работа с музыкантами, журналистами, спонсорами, дипломатами, артистами и художниками была несколько стрессовой.
Голова пухла, рабочий день давно потерял контуры, моя старенькая девятка ломилась от книг, нот, пюпитров, футляров от скрипок, ящиков с Moet&Chandon и прочих совершенно не свойственных автовазу предметов.
Днем в офисе (а находился он, ни много ни мало, в музей-квартире В.Набокова) мне стало жарко. Потом холодно. В машине врубила печку на полную мощность. Дома померила температуру - 40,4.
Следующие тря дня я помню смутно, но потом я вдруг оказалась в приемном покое инфекционной больницы им. П.Боткина. Опущу медицинские подробности и детали, но я провела в этом раю ровно три недели.
Дорого мне встала яичница из-под «домашних курочек» . Сальмонеллез - кишечная инфекция - полностью парализовала и меня, и шестерых дам из нашей палаты. Вообще-то, когда я стала вылезать в коридор, я узнала, что все наше отделение делится на «арбузников» и «шавермщиков», то есть на жертв дизентерии (три палаты) и жертв сальмонеллы, попавшей в куриную начинку (еще три палаты). В коридорах время от времени попадались бабули без определенного места жительства, которых - как и всех подобранных на улице сирых и убогих - полагается отвозить именно в инфекционные больницы. Отдам должное терпению сестричек - ни разу я не слышала хамства или грубости, хотя одна задача по мытью бездомного в единственной на все отделении ванной комнате могла бы навсегда отбить желание заниматься врачебным делом.
Но рассказ мой совсем о другом. Больные с кишечными расстройствами не имели права пользоваться обыкновенным сортиром. Туалетов в палате, конечно же, не было. Не было их во всем отделении. Вместо уборной на нашем отделении функционировала специальная комната. Ни за что в своей прежней, до-больничной жизни, я не смогла бы догадаться о том, что находилось за дверью с табличкой «Смывочная». Когда обессиленный отравлением пациент наконец находил в себе силы встать с кровати и узнать на сестринском посте, где ему побыть наедине со своей жизнедеятельностью, его ждало открытие.
За дверью находилась комната метров двадцати. Стены были облицованы старым щербленым кафелем. Вдоль всех стен шли стеллажи. По центру - свободное пространство. В углу - кран с водой и ведро с раствором хлорки. Над ведром - инструкция для пациентов по процессу отправления плодов отравления.
На стеллажах стояли ночные вазы. Их было много. Уже хотелось было написать, что они были именные, но тут-то как раз и кроется вся соль и суть моего очерка.
На каждом горшке был номер. Номер был уникальным и соответствовал номеру койки пациента. Таким образом, попадая на отделение, «арбузник» или «шавермщик» сразу приобретал свой уникальный идентификационный боткинский номер, намалеванный красным цветом на деревянном изголовье койки. Обычно в состоянии бреда новенькому было не до номера, но когда температура спадала, заботливые сокамерники посвящали его в тайну гиматрии и провожали до двери смывочной, где начиналась лотерея: ваза с «твоим» номером могла быть как новенькая, совсем со склада, так и старая, с отбитой эмалью и поломанной ручкой. Ставить использованную вазу полагалось ровно на свое место на стеллаже, ведь лечащий врач с картой пациента в руке еще должен был провести анализ содержимого и только потом дать добро на дезинфекцию сосуда. Таким образом, все пациенты окончательно превращались в номера - своих горшков, своих коек и своих историй болезней.
Через неделю смелая подруга Настя пришла меня навестить. Она не побоялась слухов о царящем везде СПИДе и гепатите, она пришла навестить болящую Олю и принесла мне баночки с детским яблочным пюре - единственным, что принимал мой организм. К тому моменту я уже испытала удивительную легкость во всем теле (которая позднее обернулась шестью потерянными килограммами), а также свободу от рабочей суеты. Открытие фестиваля старинной музыки уже состоялось, мой день рожденья тоже как-то прошел, больничная жизнь действовала на меня успокаивающе, и я искренне считала, что нахожусь в санатории. То, за что дамы платят большие деньги - стройность и одухотворенный взгляд - досталось мне совершенно бесплатно.
Настя вошла в палату, нашла меня глазами и присела на краешек койки. Номер у изголовья сразу привлек ее внимание.
- Что это?
- Это мой номер! - Гордо ответила я и рассказала Насте всю теоретическую историю про смывочную. Теоретическую - потому что за первую неделю я еще ни разу не воспользовалась своим номером. Просто не могла еще встать с кровати, но была полна решимости в ближайшее время опробовать тайную комнату лично.
- А ты знаешь, КАКОЙ у тебя номер?
- нет… а что ?
-ДВАДЦАТЬ ОДИН!
- и что ?
- ОЧКО!!!!