Double Take, глава 4
Площадка за школой
Свет, пробивавшейся через маленькое, закрашенное окно в мужском туалете школы Рэдли, покрывал стены цвета зленной морской пены жирным бурым налётом. Помещению это, понятное дело, привлекательности не добавляло, зато в туалете можно было уединиться, чтобы собраться с мыслями, чего под пристальным взглядом мисс Дартман, нашей учительницы, сделать никак не удавалось. Я сидел на полу, прислушивался к звукам открывающейся двери, и выдавливал из механического карандаша графитовый стержень. Своё новое инвалидное кресло я использовал в качестве импровизированного стола, но карандаш всё время проваливался в строчки на стёганом сидении, что самым негативным образом сказывалось на красоте моего почерка.
Ладони у меня вспотели от усердия - так старательно я прописывал вступительную часть своего предложения, содержащего обоснование причин того, почему меня следует выбрать в качестве бойфренда. Я уже написал Джулии о том, что я очень умный, что я искренне в ней заинтересован, и что, несмотря на моё инвалидное кресло, я очень классный.
К концу третьего класса я решил, что не буду использовать протезы, и соглашался пристёгивать их к телу только под страхом смерти или уборки в доме. С ними просто-напросто было трудно передвигаться. Я хотел быть похожим на других ребят, но мои шикарные, покрашенные в цвет натуральной человеческой кожи ходули в этом смысле были абсолютно бесполезны. Они не только выглядели ненатурально; чтобы передвигаться с ними, мне приходилось ходить на костылях.
Сначала мои родители не разрешали мне ходить без протезов, и по мере того, как я рос, заказывали новые, пока мне не исполнилось двенадцать лет, но постепенно согласились с моим выбором в пользу кресла. В магазине инвалидных кресел - стерильном зале, пахнущем латексом и штампованным пластиком - мне позволили выбрать цвет алюминиевого каркаса, на котором крепилось сидение из плотной ткани.
Ездить на кресле в школе я начал в четвёртом классе. Мы как раз стали ходить из класса в класс, и передвигаться в кресле по забитым учениками школьным коридорам было гораздо безопаснее, чем по полу.
Но, несмотря на всю практичность кресла, именно тогда я впервые осознал свою инвалидность. До того момента я был просто безногим, и вдруг стал похож на других инвалидов, которых видел в больницах. Инвалидное кресло придавало моей проблеме дополнительный смысл. До того момента я знал, что отличаюсь от других детей, но лишь тем, что у меня нет ног. Как только я пересел в кресло, меня стали зазывать «инвалидом». Слово было для меня новым; мне не нравилось ни как оно звучало, ни то, что по сути оно было клеймом.
Это новое осознание пришло ко мне в тот сложный момент, когда нас перевели в классные комнаты по соседству со старшими ребятами. Внезапно обнаружилось, что многие из друзей, с которыми я вырос, стараются произвести впечатление на старших. Некоторые даже стали ходить на дальний конец площадки, в надежде, что их позовут играть в баскетбол или футбол. В результате те мои сверстники, кто отличался физически, или просто не пользовался популярностью - включая меня самого - вынуждены были болтаться в одиночестве.
Тогда я не знал, что моя младшая сестра Меган ввязывалась от моего имени в драки. Она была второклашкой, на два года младше меня, но такой рослой, что выглядела как некоторые третьеклассники.
Ноги у неё были как у жеребёнка, крупные коленки смешно торчали между тощими бёдрами и лодыжками. По характеру она была гораздо напористей и агрессивней меня, и, как выяснилось годы спустя, регулярно подвергала суровым физическим наказаниям всех, кто, как её казалось, смеялся надо мной. Узнай я о том, что меня защищает служба безопасности в лице одной маленькой девочки, я бы умер со стыда. Меган это понимала, и скрывала свои карательные операции и от меня, и от родителей.
На площадке она ходила позади меня, чтобы заметить тех, кто дразнится. Когда один мальчик назвал меня «лохом», она пнула его ногой туда, где было больнее всего. Она знала, что никто не будет слушать второклашку, умоляющую прекратить насмешки, поэтому использовала силу. Несколько лет Меган провела со сжатыми кулаками, охраняя меня от неприятностей.
Тогда в школе Рэдли были классы с первого по восьмой, так что школьное население представляло собой разношёрстную группу детей в возрасте от шести до четырнадцати лет, при этом у каждой группы была своя чётко обозначенная территория, пребывание на которой определялось сложной формулой, состоявшей из таких переменных, как возраст, физические данные, количество друзей и эксклюзивной неизвестной под названием «крутизна».
Песочница с построенными вокруг неё горками, рукоходом и качелями была самым безопасным местом на детской площадке, потому что рядом с ней постоянно находились дежурные учителя. На баскетбольной площадке болтались ребята разного возраста, но на переменах старшие пытались выгнать с неё малышню. За площадками тянулась широкая грунтовая дорога, огибавшее пустое жёлтое поле. Этот кусок земли был территорией вне закона, на которой значение имела только ширина шага и скорость, которую ты мог развить. От пустоши, растянувшейся на километры вокруг, школьные площадки отделял двухметровый забор из проволочной сетки.
Записку Джулии я написал два дня назад, но пока ответа от неё не было. Наконец, на одной из перемен, ожидание достигло стадии желудочных колик, и я начал несмело кататься туда-сюда по асфальту вдоль баскетбольной площадки, где ребята как раз начали матч. Джулия стояла в центре площадки со своей подругой Ханной. Я остановился, обдумывая безопасный способ добраться до неё.
Может, заехать с другого конца площадки, чтобы быть к ней лицом, или лучше подкрасться сзади и напугать? - размышлял я, нервно катаясь туда-сюда.
Вдруг я получил удар по лицу. Баскетбольный мяч давно не надували, и он вяло шлёпнулся на землю. Я поднял его и сжал, выправляя вмятину, оставшуюся от столкновения с моей головой.
-Эй, кретин, отдай мяч, - заорал Тревор, рослый парень из моего класса. Он и раньше меня дразнил, но никогда не упоминал моего физического недостатка. Он засмеялся, повергнулся к друзьям, и пошёл задом ко мне, еле поднимая от земли кроссовки. На нём были модные мешковатые джинсы, пропахшие сигаретным дымом. Развязной походкой он приблизился ко мне и повернулся лицом. Подойдя ближе, он перестал улыбаться, и несколько раз резко встряхнул головой.
- На! - крикнул я, и со всей силы бросил мяч ему в грудь, надеясь, что мою храбрость оценят. Поступок был не самый дипломатичный, но я знал, что Тревор уже принял решение относительно своих дальнейших действий. Он поймал мяч, отбросил его в сторону и даже не остановился.
- Чё! Чё! Чё!- заорал он, хлопая себя по груди раками, как это делали взрослые мальчишки.
- Ничё! - крикнул я.
Но Тревор приближался. Ухватившись за ручку кресла, он сжал свой огромный кулак. Удар с громким шлепком пришёлся мне чуть ниже уха. Он разжал кулак и распрямил ладонь. Очевидно, удар запустил какой-то механизм в его препубертатном организме, и он обрушивал на меня удар за ударом, вкладывая в каждый последующий ещё больше силы. Возбуждаясь всё больше, он начал танцевать вокруг меня, наподобие автоматического разбрызгивателя, нанося удары туда, куда мог дотянуться, выкрикивая «Слабак! Слабак! Слабак!» в унисон ударам.
Я пытался отбиваться, но толку не было. Я крутил колесо кресла левой рукой, и беспомощно выкидывал правую руку в ответном ударе. Я понимал, что невозможно крутиться в кресле, надеясь при этом причинить хоть какой-то ощутимый вред противнику, но думал, что если хотя бы попытаюсь, то сохраню подобие достоинства в глазах тех ребят, кто наблюдал за нашей дракой.
Но у меня всё равно не получалось успевать за движениями Тревора, и он проворно двигался за моей спиной. Его удары становились быстрее и точнее. Он несколько раз ударил меня в затылок, а затем в левое ухо. Потом открытой ладонью шлёпнул меня по голове справа, при этом поцарапав мне ногтями щёку. Удары сыпались один за другим, и к тому моменту, как он двинул мне в челюсть, я уже перестал крутиться. Я решил, что от идеи «по крайней мере, попробуй дать сдачи» нужно отказываться. Я понял, что, пытаясь отомстить моему обидчику сидя в коляске, я выгляжу даже хуже, чем если бы я просто сдался.
Я перестал крутиться. На мою голову обрушилось ещё полдюжины ударов, Тревор продолжал скакать вокруг меня, но к тому моменту я сдался. Я сгорбился на кресле, опустил плечи и ждал, когда он выдохнется. Уставившись на тёмное асфальтовое покрытие площадки, я изучал трещины на белой краске, которой были размечены линии границ.
Подняв голову между ударами, я увидел стоявшую в толпе Джулию. Независимо от судьбы моего послания, написанного на тетрадном листке, я хотел продемонстрировать стойкость - насколько это было возможно в сложившейся ситуации. Я напряг шею, чтобы голова не вздрагивала от ударов Тревора. Когда мне, наконец, удалось встретиться глазами с Джулией, она поближе подвинулась к Ханне. На лицах обеих девчонок застыли испуганные гримасы.
Не думаю, что я улыбнулся сознательно, но так или иначе мои губы растянулись в улыбке. Может, это была моя последняя, отчаянная попытка произвести на неё впечатление. Я хотел, чтобы она развернула и прочитала записку, которая, наверно, валялась скомканная на дне её рюкзака. А может, я решил улыбнуться потому, что больше мне ничего не оставалось, и я хотел как-то справиться с безнадёжностью ситуации. Понятно, что она не улыбнулась мне в ответ.
Когда Тревор перестал меня лупить, я посмотрел на него. Он стоял, опустив руки, тяжело дышал, его лицо пылало, а сквозь рыдания и всхлипывания прорывалось «Слабак!» Похоже, он пострадал от произошедшего больше, чем я. С минуту мы пялились друг на друга, а потом он развернулся и бросился бежать к жёлтой пустоши.
Смотреть, как он убегает, было даже тяжелее, чем сносить его удары. Я понимал, что не просто проиграл в драке, но и выставил себя полным идиотом, пытаясь игнорировать тот факт, что он меня отлупил. Судя по лицу Джулии, для всех это было абсолютно очевидно.
Вот, интересно, чего я улыбался? Почему не слез с кресла и не надавал ему сдачи? Почему не заорал, в конце концов, и даже не обозвал его? Ругая себя, я поехал обратно в здание школы. Я даже не задумался о том, почему вообще Тревор на меня набросился. Думаю, к тому моменту я уже чётко осознавал, что отличаюсь от других, потому что у меня инвалидное кресло, и поэтому являюсь самым доступным объектом нападок.
Когда я вернулся в класс, учительница посмотрела на меня и бросилась на помощь. «Всё в порядке» - пробормотал я ещё до того, как она спросила, что случилось. Я просидел в классе до конца перемены, рисовал в тетрадке солдатов и взрывы, представлял, что, на самом деле, одержал победу в только что проигранной битве. Я не рассказал о драке родителям, а Меган, если и слышала о ней, меня не выдала.
Когда остальные ребята вернулись в класс, одна из подруг Джулии прошла мимо меня и положила на мою парту плотно сложенный двойной листок. Я поднял голову и посмотрел, как она, улыбаясь, села на своё место. На второй половинке листка была пара предложений, аккуратно написанная розовой гелевой ручкой. У Джулии был девчачий почерк, буквы ровные и круглые, а над «i» она ставила не точку, а кружочек. Первые два слова были «Мне жаль», а стальные слова должны были разъяснить мне, почему мы не будем дружить.
Начиная с того дня, я стал чаще проводить перемены в классе. Иногда я звал кого-нибудь из друзей поиграть в карты или порисовать, но на улицу старался по возможности вообще не выходить. Если учителя меня заставляли, я не отходил от здания, предпочитая играть в фишки или карты с парой близких друзей.
В принципе, после случившегося у меня всё было хорошо. Учителя приняли мой желание проводить перемены в классе, и после драки с Тревором никто меня больше не бил. Но, несмотря на это, на уроках я постоянно мечтал о том, чтобы оказать где-нибудь подальше от школы.
Свет, пробивавшейся через маленькое, закрашенное окно в мужском туалете школы Рэдли, покрывал стены цвета зленной морской пены жирным бурым налётом. Помещению это, понятное дело, привлекательности не добавляло, зато в туалете можно было уединиться, чтобы собраться с мыслями, чего под пристальным взглядом мисс Дартман, нашей учительницы, сделать никак не удавалось. Я сидел на полу, прислушивался к звукам открывающейся двери, и выдавливал из механического карандаша графитовый стержень. Своё новое инвалидное кресло я использовал в качестве импровизированного стола, но карандаш всё время проваливался в строчки на стёганом сидении, что самым негативным образом сказывалось на красоте моего почерка.
Ладони у меня вспотели от усердия - так старательно я прописывал вступительную часть своего предложения, содержащего обоснование причин того, почему меня следует выбрать в качестве бойфренда. Я уже написал Джулии о том, что я очень умный, что я искренне в ней заинтересован, и что, несмотря на моё инвалидное кресло, я очень классный.
К концу третьего класса я решил, что не буду использовать протезы, и соглашался пристёгивать их к телу только под страхом смерти или уборки в доме. С ними просто-напросто было трудно передвигаться. Я хотел быть похожим на других ребят, но мои шикарные, покрашенные в цвет натуральной человеческой кожи ходули в этом смысле были абсолютно бесполезны. Они не только выглядели ненатурально; чтобы передвигаться с ними, мне приходилось ходить на костылях.
Сначала мои родители не разрешали мне ходить без протезов, и по мере того, как я рос, заказывали новые, пока мне не исполнилось двенадцать лет, но постепенно согласились с моим выбором в пользу кресла. В магазине инвалидных кресел - стерильном зале, пахнущем латексом и штампованным пластиком - мне позволили выбрать цвет алюминиевого каркаса, на котором крепилось сидение из плотной ткани.
Ездить на кресле в школе я начал в четвёртом классе. Мы как раз стали ходить из класса в класс, и передвигаться в кресле по забитым учениками школьным коридорам было гораздо безопаснее, чем по полу.
Но, несмотря на всю практичность кресла, именно тогда я впервые осознал свою инвалидность. До того момента я был просто безногим, и вдруг стал похож на других инвалидов, которых видел в больницах. Инвалидное кресло придавало моей проблеме дополнительный смысл. До того момента я знал, что отличаюсь от других детей, но лишь тем, что у меня нет ног. Как только я пересел в кресло, меня стали зазывать «инвалидом». Слово было для меня новым; мне не нравилось ни как оно звучало, ни то, что по сути оно было клеймом.
Это новое осознание пришло ко мне в тот сложный момент, когда нас перевели в классные комнаты по соседству со старшими ребятами. Внезапно обнаружилось, что многие из друзей, с которыми я вырос, стараются произвести впечатление на старших. Некоторые даже стали ходить на дальний конец площадки, в надежде, что их позовут играть в баскетбол или футбол. В результате те мои сверстники, кто отличался физически, или просто не пользовался популярностью - включая меня самого - вынуждены были болтаться в одиночестве.
Тогда я не знал, что моя младшая сестра Меган ввязывалась от моего имени в драки. Она была второклашкой, на два года младше меня, но такой рослой, что выглядела как некоторые третьеклассники.
Ноги у неё были как у жеребёнка, крупные коленки смешно торчали между тощими бёдрами и лодыжками. По характеру она была гораздо напористей и агрессивней меня, и, как выяснилось годы спустя, регулярно подвергала суровым физическим наказаниям всех, кто, как её казалось, смеялся надо мной. Узнай я о том, что меня защищает служба безопасности в лице одной маленькой девочки, я бы умер со стыда. Меган это понимала, и скрывала свои карательные операции и от меня, и от родителей.
На площадке она ходила позади меня, чтобы заметить тех, кто дразнится. Когда один мальчик назвал меня «лохом», она пнула его ногой туда, где было больнее всего. Она знала, что никто не будет слушать второклашку, умоляющую прекратить насмешки, поэтому использовала силу. Несколько лет Меган провела со сжатыми кулаками, охраняя меня от неприятностей.
Тогда в школе Рэдли были классы с первого по восьмой, так что школьное население представляло собой разношёрстную группу детей в возрасте от шести до четырнадцати лет, при этом у каждой группы была своя чётко обозначенная территория, пребывание на которой определялось сложной формулой, состоявшей из таких переменных, как возраст, физические данные, количество друзей и эксклюзивной неизвестной под названием «крутизна».
Песочница с построенными вокруг неё горками, рукоходом и качелями была самым безопасным местом на детской площадке, потому что рядом с ней постоянно находились дежурные учителя. На баскетбольной площадке болтались ребята разного возраста, но на переменах старшие пытались выгнать с неё малышню. За площадками тянулась широкая грунтовая дорога, огибавшее пустое жёлтое поле. Этот кусок земли был территорией вне закона, на которой значение имела только ширина шага и скорость, которую ты мог развить. От пустоши, растянувшейся на километры вокруг, школьные площадки отделял двухметровый забор из проволочной сетки.
Записку Джулии я написал два дня назад, но пока ответа от неё не было. Наконец, на одной из перемен, ожидание достигло стадии желудочных колик, и я начал несмело кататься туда-сюда по асфальту вдоль баскетбольной площадки, где ребята как раз начали матч. Джулия стояла в центре площадки со своей подругой Ханной. Я остановился, обдумывая безопасный способ добраться до неё.
Может, заехать с другого конца площадки, чтобы быть к ней лицом, или лучше подкрасться сзади и напугать? - размышлял я, нервно катаясь туда-сюда.
Вдруг я получил удар по лицу. Баскетбольный мяч давно не надували, и он вяло шлёпнулся на землю. Я поднял его и сжал, выправляя вмятину, оставшуюся от столкновения с моей головой.
-Эй, кретин, отдай мяч, - заорал Тревор, рослый парень из моего класса. Он и раньше меня дразнил, но никогда не упоминал моего физического недостатка. Он засмеялся, повергнулся к друзьям, и пошёл задом ко мне, еле поднимая от земли кроссовки. На нём были модные мешковатые джинсы, пропахшие сигаретным дымом. Развязной походкой он приблизился ко мне и повернулся лицом. Подойдя ближе, он перестал улыбаться, и несколько раз резко встряхнул головой.
- На! - крикнул я, и со всей силы бросил мяч ему в грудь, надеясь, что мою храбрость оценят. Поступок был не самый дипломатичный, но я знал, что Тревор уже принял решение относительно своих дальнейших действий. Он поймал мяч, отбросил его в сторону и даже не остановился.
- Чё! Чё! Чё!- заорал он, хлопая себя по груди раками, как это делали взрослые мальчишки.
- Ничё! - крикнул я.
Но Тревор приближался. Ухватившись за ручку кресла, он сжал свой огромный кулак. Удар с громким шлепком пришёлся мне чуть ниже уха. Он разжал кулак и распрямил ладонь. Очевидно, удар запустил какой-то механизм в его препубертатном организме, и он обрушивал на меня удар за ударом, вкладывая в каждый последующий ещё больше силы. Возбуждаясь всё больше, он начал танцевать вокруг меня, наподобие автоматического разбрызгивателя, нанося удары туда, куда мог дотянуться, выкрикивая «Слабак! Слабак! Слабак!» в унисон ударам.
Я пытался отбиваться, но толку не было. Я крутил колесо кресла левой рукой, и беспомощно выкидывал правую руку в ответном ударе. Я понимал, что невозможно крутиться в кресле, надеясь при этом причинить хоть какой-то ощутимый вред противнику, но думал, что если хотя бы попытаюсь, то сохраню подобие достоинства в глазах тех ребят, кто наблюдал за нашей дракой.
Но у меня всё равно не получалось успевать за движениями Тревора, и он проворно двигался за моей спиной. Его удары становились быстрее и точнее. Он несколько раз ударил меня в затылок, а затем в левое ухо. Потом открытой ладонью шлёпнул меня по голове справа, при этом поцарапав мне ногтями щёку. Удары сыпались один за другим, и к тому моменту, как он двинул мне в челюсть, я уже перестал крутиться. Я решил, что от идеи «по крайней мере, попробуй дать сдачи» нужно отказываться. Я понял, что, пытаясь отомстить моему обидчику сидя в коляске, я выгляжу даже хуже, чем если бы я просто сдался.
Я перестал крутиться. На мою голову обрушилось ещё полдюжины ударов, Тревор продолжал скакать вокруг меня, но к тому моменту я сдался. Я сгорбился на кресле, опустил плечи и ждал, когда он выдохнется. Уставившись на тёмное асфальтовое покрытие площадки, я изучал трещины на белой краске, которой были размечены линии границ.
Подняв голову между ударами, я увидел стоявшую в толпе Джулию. Независимо от судьбы моего послания, написанного на тетрадном листке, я хотел продемонстрировать стойкость - насколько это было возможно в сложившейся ситуации. Я напряг шею, чтобы голова не вздрагивала от ударов Тревора. Когда мне, наконец, удалось встретиться глазами с Джулией, она поближе подвинулась к Ханне. На лицах обеих девчонок застыли испуганные гримасы.
Не думаю, что я улыбнулся сознательно, но так или иначе мои губы растянулись в улыбке. Может, это была моя последняя, отчаянная попытка произвести на неё впечатление. Я хотел, чтобы она развернула и прочитала записку, которая, наверно, валялась скомканная на дне её рюкзака. А может, я решил улыбнуться потому, что больше мне ничего не оставалось, и я хотел как-то справиться с безнадёжностью ситуации. Понятно, что она не улыбнулась мне в ответ.
Когда Тревор перестал меня лупить, я посмотрел на него. Он стоял, опустив руки, тяжело дышал, его лицо пылало, а сквозь рыдания и всхлипывания прорывалось «Слабак!» Похоже, он пострадал от произошедшего больше, чем я. С минуту мы пялились друг на друга, а потом он развернулся и бросился бежать к жёлтой пустоши.
Смотреть, как он убегает, было даже тяжелее, чем сносить его удары. Я понимал, что не просто проиграл в драке, но и выставил себя полным идиотом, пытаясь игнорировать тот факт, что он меня отлупил. Судя по лицу Джулии, для всех это было абсолютно очевидно.
Вот, интересно, чего я улыбался? Почему не слез с кресла и не надавал ему сдачи? Почему не заорал, в конце концов, и даже не обозвал его? Ругая себя, я поехал обратно в здание школы. Я даже не задумался о том, почему вообще Тревор на меня набросился. Думаю, к тому моменту я уже чётко осознавал, что отличаюсь от других, потому что у меня инвалидное кресло, и поэтому являюсь самым доступным объектом нападок.
Когда я вернулся в класс, учительница посмотрела на меня и бросилась на помощь. «Всё в порядке» - пробормотал я ещё до того, как она спросила, что случилось. Я просидел в классе до конца перемены, рисовал в тетрадке солдатов и взрывы, представлял, что, на самом деле, одержал победу в только что проигранной битве. Я не рассказал о драке родителям, а Меган, если и слышала о ней, меня не выдала.
Когда остальные ребята вернулись в класс, одна из подруг Джулии прошла мимо меня и положила на мою парту плотно сложенный двойной листок. Я поднял голову и посмотрел, как она, улыбаясь, села на своё место. На второй половинке листка была пара предложений, аккуратно написанная розовой гелевой ручкой. У Джулии был девчачий почерк, буквы ровные и круглые, а над «i» она ставила не точку, а кружочек. Первые два слова были «Мне жаль», а стальные слова должны были разъяснить мне, почему мы не будем дружить.
Начиная с того дня, я стал чаще проводить перемены в классе. Иногда я звал кого-нибудь из друзей поиграть в карты или порисовать, но на улицу старался по возможности вообще не выходить. Если учителя меня заставляли, я не отходил от здания, предпочитая играть в фишки или карты с парой близких друзей.
В принципе, после случившегося у меня всё было хорошо. Учителя приняли мой желание проводить перемены в классе, и после драки с Тревором никто меня больше не бил. Но, несмотря на это, на уроках я постоянно мечтал о том, чтобы оказать где-нибудь подальше от школы.