(no subject)
"мои книги года" by vergili.
http://vergili.livejournal.com/54733.html
Звездочкой отмечены перечитанные книги. Подробно об отдельных книгах - сразу после списка. В каждой «оценке» книги приведены в хронологическом порядке их прочтения.
Отлично:
«Шум времени» Осипа Мандельштама
«Во дворе язычников» Василия Розанова
«Пьесы»* Софокла
«Апофеоз беспочвенности» Льва Шестова
«Век мой, зверь мой» (сборник)* Осипа Мадельштама
«Поединок»* Александра Куприна
«Освобождение Толстого» И.А. Бунина
«Начала и концы» Льва Шестова
«О Чехове»* И.А. Бунина
«Дневники» И.А. Бунина
«Публицистика 1918-1953 годов» И.А. Бунина
«Окаянные дни»* И.А. Бунина
«Критик как художник»* Оскара Уайльда
«Sola Fide - только верою» Льва Шестова
«Письма» Гюстава Флобера
«На пути» Жориса Карла Гюисманса
«Собор» Жориса Карла Гюисманса
«Простая душа» Гюстава Флобера
«Осень Средневековья» Йозефа Хейзинги
«Исповедь» Аврелия Августина
«Федон»* Платона
«Пир»* Платона
«Мистицизм» Эвелин Андерхилл
«Диалоги с Бродским» Соломона Волкова
«Большая книга интервью» Иосифа Бродского
«Том 1: Стихотворения 1906-1920»* Марины Цветаевой
«Песни и сонеты» Джона Донна
«Potestas Clavium (Власть ключей)» Льва Шестова
«Страх и трепет» Сёрена Кьеркегора
«В стальных грозах» Эрнста Юнгера
«Рискующее сердце» Эрнста Юнгера
«Том 2: Стихотворения 1921-1941»* Марины Цветаевой
«Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо» Эрнста Юнгера
«Человеческое, слишком человеческое»* Фридриха Ницше
«Разговоры с Гёте в последние годы его жизни, 1823-32» И.П. Эккермана и И.В. Гёте
«На весах Иова (Странствования по душам)» Льва Шестова
«Том Воспоминания о современниках» Марины Цветаевой
«Повесть о Сонечке» Марины Цветаевой
«Божественная комедия»* Данте
Тоже очень понравились:
«Лирика» Катулла
«Лекции по русской литературе» В.В. Набокова
«Рассказы, юморески 1886, том 5»* А.П. Чехова
«Письма» А.П. Чехова
«Легенда о Великом Инквизиторе Ф.М.Достоевского» Василия Розанова
«Коринфская невеста» И.В. Гёте
«Лирика» Тибулла
«Мысли о литературе» Василия Розанова
«Рассказы 1887, том 6»* и «Пьесы 1878-1888»* А.П. Чехова
«Великие кануны» Льва Шестова
«Воспоминания» И.А. Бунина
«Саламбо» Гюстава Флобера
«Воспитание чувств» Гюстава Флобера
«Легенда о св. Юлиане Странноприимце» Гюстава Флобера
«Иродиада» Гюстава Флобера
«О подражании Христу» Фомы Кемпийского
«Афины и Иерусалим» Льва Шестова
«Эссе» Роберта Музиля
«Избранные эссе» Сьюзан Зонтаг
«Лейтенант Штурм» Эрнста Юнгера
«Том 3: Поэмы. Поэмы-сказки»* Марины Цветаевой
«На мраморных утёсах» Эрнста Юнгера
Не очень понравились:
«Интервью» и «Лекции по зарубежной литературе» В.В. Набокова
«Петербург» Андрея Белого
«Том 4. Произведения 1905-1907» Александра Куприна
«Гаспар из Тьмы: Фантазии в манере Рембрандта и Калло» Алоизиюса Бертрана
«Искусство и красота в средневековой эстетике» Умберто Эко
«Книга масок» Реми Де Гурмона
«Федр»* Платона
«Новая жизнь» Данте
Не понравились совсем:
«Мое освобождения и жизнь на Афонской горе» К. Леонтьева
«Записки отшельника» К. Леонтьева
«Роман о Розе» Гийом Де Лорриса и Жана де Мена
«Не надейтесь избавиться от книг» Эко Умберто и Жан-Клода Карьера
«Вечная философия (Philosophia perennis)» Олдоса Хаксли
«Ностальгия по истокам» Мирчи Элиаде
«Статьи» Эрнста Юнгера
«Обрученные» Алессандро Мандзони
«Из дневников» Роберта Музиля
«Тимей» Платона
В процессе чтения с конца прошлого года:
«Смерть Артура» Томаса Мэлори
«Евангелие страдания» Сёрена Кьеркегора
«Дьявольские повести» Барбе д’Оревильи
«История моей жизни» Джакомо Джиороламо Казановы
«Утренняя заря, или мысли о моральных предрассудках» и «Весёлая наука» Ф. Ницше
«Гёдель, Эшер, Бах» Дагласа Хофштадтера
«Алексиада» Анны Комниной
«Иудейские древности» Иосифа Флавия
«Встречи господина де Брео» Анри де Ренье
Антология поэтов-лауреатов Нобелевской премии
Антология античной лирики
«Полное собрание сочинений» Евгения Боратынского
«Киргегард и экзистенциальная философия» Льва Шестова
«Устами Буниных. Том 1. 1891-1920» И.А. Бунина и В.Н. Буниной
«Том 1. Стихотворения» И.В. Гёте
«Том 1. Стихотворения» И.А. Бунина
«Полное собрание стихотворений» А.С. Пушкина
«Эннеады» Плотина
«Метаморфозы, или Золотой осел» Луция Апулея
«Сады и дороги. Дневник» и «Облучения (Дневник во Второй мировой)» Эрнста Юнгера
«Том 4. Книга 2. Дневниковая проза» Марины Цветаевой
«Афоризмы» Роберта Музиля
Подробно о главных впечатлениях:
1."Шум времени" Осипа Мандельштама - поэт-в-прозе всегда отдельное и ни с чем несравнимое приключение. Этот сборник представляет собой идеальный результат работы воображения поэта, его труда над словом, мучительных поисков и часто внезапных и нокаутирующих озарений и образов. Поэзия высочайшей пробы, показывающая и доказывающая, что русский язык может быть почти бесконечно эластичным и великим орудием в руках мастера. Помимо прочего, заново открыл для себя его кристально чистую поэзию. Отныне можно смело делить мой вечный интерес к поэзии на время до прочтения стихотворения О.М. «Невыразимая печаль открыла два огромных глаза» и после.
2."Апофеоз беспочвенности", "Великие кануны", "Начала и концы", "Sola Fide - только верою" Льва Шестова - сложно выделить какую-то одну книгу замечательного русского мыслителя, но, пожалуй, именно "Sola Fide" оказалась тем "алефом", через который для меня спроецировались не только идеи Шестова, но и вообще огромный пласт религиозной философии многих тысячелетий. Лютер как визионер и пророк, жесточайшая критика Аристотеля, необъяснимые противоречия Платона, богословские споры умнейших людей первого тысячелетия, апология иррационализма и пожалуй в новейшем времени второй, после Ницше, случай, когда медитация над "бездной" оказалась столь плодотворной.
После написания этой кратенькой аннотации прочел еще три книжки теперь уже моего любимого философа XX века, и в избранное смело включил две из них «Власть ключей» и «На весах Иова». Впрочем, каких-то неожиданностей уже не было, «Только верою» и вправду оказалась «алефом». Зато я с полна оценил литературный дар философа. Шестов - один из лучших остроумцев, парадоксалистов и изящнейших стилистов новейшего времени. Я как-то перестал уже и думать о том, что он фактически в одиночку отвечает за всю русскую философию. Так как, за исключением, пожалуй, того же Ницше, большинство хваленых немцев-идеалистов со всеми своими фолиантами не стоят и двух-трех блестящих афоризмов русского еврея.
Любимых цитат из него можно надёргать множество, ограничимся одной, из книги «На весах Иова»: «Случайно последняя истина скрыта от людей - или в тумане, которым природа обволокла свои задачи, нужно видеть злой умысел? Мы склонны принять первое предположение, может быть, следует сильней выразиться: мы убеждены, что только первое допущение может прийти в голову образованному человеку. Но ведь истина, точно клад, не дается в руки. Каждый раз кажется, что еще одно усилие - и вы овладеете истиной, и каждое новое усилие не приводит ни к чему, как не приводили и предыдущие усилия. Именно, точно клад, - манит, зовет, но в руки не дается. И потом тот особый, специфический страх, который испытывает человек пред возможностью нового, еще не виденного, не испытанного. Явно, что истина - я говорю, конечно, о последней истине - есть некое живое существо, которое не стоит равнодушно и безразлично пред нами и пассивно ждет, пока мы подойдем к нему и возьмем его. Мы волнуемся, мучимся, рвемся к истине, но истине чего-то нужно от нас. Она, по-видимому, тоже зорко следит за нами и ищет нас, как мы ее. Может быть, тоже и ждет, и боится нас. И если до сих пор не сбросила с себя таинственного покрывала, то не по забывчивости, рассеянности и еще меньше - «так», без всякого основания, «случайно». Это нужно помнить всякому ищущему - иначе его искания никогда не выйдут за пределы положительного знания».
3."Дневники" и "Публицистика 1918-1953 годов" И.А. Бунина - до сей поры я имел представление об эссеистике своего любимейшего писателя по "Окаянным дням", где ирония и сарказм, точность и бескомпромиссность суждений о русском Смутном времени смыкалась с какой-то слепой ненавистью к русскому модернизму, не говоря уже о русском социализме. "Дневники" и отдельная книга эссе, выпущенная в 1990-х годах ограниченным тиражом (есть в сети) это и есть тот самый тигель, в котором выплавлялись как художественные произведения, так и гениальные образцы эссеистики. Великолепные зарисовки природы и русского быта, рассказы о богеме конца XIX-начала XX веков, чистый импрессионизм в подборе красок и точнейших выражений в описаниях. Удивительный эстетический эскапизм. В то время, как в Москве и Петербурге творилось черт знает что, Бунин день за днем "фотографирует" луну и звезды, деревенскую жизнь, дыхание леса. Совершая настоящее бегство от революции и ее мерзостей к природе и Богу.
Между прочим, лучше всех прочих понял Лёвушку Толстого как раз Иван Алексеевич в своем «Освобождении Толстого». Настолько точно, что теперь, когда на просторах сети вижу извечные плевки в сторону позднего Толстого, «Толстого-пророка» (с обязательными уничижительными саркастическими комментариями умников), я как-то автоматически считаю авторов плевков мудаками. Это не совсем справедливо, наверное: ведь они не читали книгу Бунина, и по сию пору пребывают в блаженном неведении о характере и природе поздней жизни ЛН.
Посмотрел на книжки «Устами Буниных», половину из них составляет тот же дневник Бунина, что я уже читал, но отдельные наблюдения его жены показались прелюбопытными, буду читать. Кроме того, после прочтения полного собрания его эссеистики решил перечитать этого господина с самого начала, а именно - с его стихотворений, чувства, вызванные чтением которых в школьные годы, совершенно стерлись из памяти.
Цитата из «Странствий» Бунина: «Знаете ли вы это чудное сказание? Забежала шакалка в пещеру Иоанна Многострадального и разбила его светильник, стоявший у входа. Святой, сидя ночью на полу темной пещеры, горько плакал, закрывшись руками: как, мол, совершать теперь чин ночной молитвы, чтения? Когда же поднял лицо, утираясь рукавом, то увидел, что озаряет пещеру некий тонкий, неведомо откуда струящийся свет. И так с тех пор и светил он ему по ночам - до самой его кончины. А при кончине, воспринимая его душу, нежно сказал ему Ангел Господень: «Это свет твоей скорби светил тебе, Иоанн!»
4. "Письма" Гюстава Флобера - на мой взгляд лучшее творение французского писателя, поразительно захватывающее чтение. Если в своих лучших образцах прозы Флобер всегда патологоанатом, орудующий скальпелем, отстранен и холоден, то в "Письмах" мы можем видеть, каким живым, мечущимся, чувствующим и страстным был этот жилец "башни из слоновой кости". Парадоксальные блестящие размышления о политике того времени (приведшие Флобера к полному и абсолютному презрению к любым общественным движениям вообще и демократически-революционным в частности), кажущаяся невозможной свобода мысли и чувств не то что бы тогда, но даже и сейчас. Величественное здание человеческого гения, помимо прочего, в очередной раз обнаруживающее совершенное владение словом писателя даже в эпистолярном жанре. Собственно - "воспитание чувств" автора "Воспитания чувств".
По результатам прочтения остальных его произведений подтверждаю свой вердикт: лучший Флобер - это Флобер в письмах.
5. "На пути" и "Собор" Ж.-К. Гюисманса - поздние, мало известные у нас, католические романы автора "библии декаданса" "Наоборот". Гюисманс, как и Бодлер с Верленом, закончивший свою жизнь "в лоне Католической Церкви", оставил своеобразную исповедь, расколотую на несколько романов. Это почти автобиография декадента, его категоричные ответы на вопросы сомневающихся современников. Путь к Богу, монашеские ордена, Хуан де ла Крус и святая Тереза, что такое "божественная ночь души" и настоящее экзистенциальное отчаяние - об этом в книге "На пути". А "Собор" действительно представляет собой настоящую энциклопедию не только соборной символики, но и религиозной живописи, мысли, музыки и слова. Атеистам тут делать, наверное, нечего, разве что тонкость психологического самоанализа представляет отдельный интерес. Для тех же, кто хотя бы допускает возможность существования Бога, это редкий случай, когда настоящий художник слова пишет под конец жизни настоящие католические романы с позиции не только католика, но и просто любителя всего прекрасного.
Спасибо Гюисмансу также и за вновь пробудившийся у меня интерес к христианскому мистицизму вообще и средневековому мистицизму в частности.
6. "Осень средневековья" Йохана Хейзинги и "Мистицизм" Эвелин Андерхилл. Упомянул обе книги в одной строке, потому что оба автора начинают говорить об одном и том же, и, в конце концов, смыкаются в точке, чтобы затем разойтись окончательно. Хейзинга, знаменитый автор "Человека играющего", написал "Осень", чтобы попытаться объяснить хотя бы самому себе, чем привлекает его позднее, умирающее Средневековье. Он попытался понять, откуда в Средних веках могли появиться такие гении как Ван Дер Вейден и Ван Эйк? Почему в самые "грязные" и мрачные, по уверению отдельных историков, века родились одновременно великая живопись, великая музыка и великий мистицизм? "Осень Средневековья" это и беспристрастный анализ "игр" людей того времени, и признание в любви. Хейзинга заворожен эпохой, и, как настоящий "фанат", не дает ей никаких поблажек. Он не оставляет камня на камне от романтики рыцарства, и в тоже время воспевает способность людей того времени к символическому восприятию мироздания. Думаю, именно "Осень" стала первым камнем в его строении "Человек играющий". "Мистицизм: опыт исследования природы и законов развития духовного сознания человека" - "опус магнум", наверное, для книг такого рода. Редкий случай, когда за написание книги о, наверное, самом неоднозначном феномене человеческой культуры, берется не слишком ангажированный человек (автор пришла к христианству, но это случилось позднее, на момент написания книги она была агностиком). Андерхилл отметает как абсолютно рационально-материалистические трактовки видений и текстов мистиков, так и волшебно-магически-религиозные. При этом для Эвелин есть существенная разница между собственно настоящим мистицизмом (ап. Павел, Августин, Таулер, Сузо, Рейсбрук, Уильям Блейк, Хуан де ла Крус) и мистическим искусством, мистической философией, оккультизмом вообще, картами Таро, теософией, американскими проповедниками и проч. При этом, если обычно интересующиеся мистицизмом современные авторы склонны воспевать мистицизм восточного порядка (слияние с Единым, нирвана, вот это все - см., к примеру, "Вечную философию" Хаксли), Эвелин интересует западный (западные мистики после "слияния" возвращались в мир, условно, "делать добро"). При этом она заверяет, что именно христианский мистицизм для любого "человека Пути" - наилучшая "географическая карта". Для вообще непонимающего отдельные догмы христианства, не говоря уже мистицизма, книга представляет огромную ценность. Скажем, я, кажется, впервые понял, что такое Троица, и почему для мистиков это не загадка и даже не символ. В общем, обе книги, по-моему, обязательны (хотя я не люблю слова "обязательно") для прочтения не только историка, верующего, любителя живописи или медиевиста, но и вообще думающего и "ищущего" человека. Верите вы, не верите - не имеет значения. Такого собрания поразительных, парадоксальных, глубоких, поэтичных отрывков из текстов мистиков прошлых веков на русском языке вы вряд ли где-то еще встретите.
7. Вызванное Андерхилл любопытство к Августину и Фоме было удовлетворено сполна. "Исповедь" Блаженного Августина потрясла, "О подражании Христу" Фомы Кемпийского вызвало к жизни множество смятенных и противоречивых чувств (все время вспоминались «Мысли» Паскаля, которые слабо-душного читателя могут просто разорвать в клочья). Перечитаны были и несколько диалогов Платона. "Федон" пока самый любимый, однако «Пир» поразил прежде всего литературным мастерством: как перед глазами стоит сцена затухающего под утро пира, все спят, и только трое, включая Сократа, еще тихо-тихо беседуют, но разговора наблюдатель уже не слышит.
8. Наконец, прочитал "Диалоги с Бродским" Соломона Волкова и "Большую книгу интервью" (наиболее полное собрание интервью Бродского). Интервью Иосифа мне нравятся не меньше, а пожалуй - страшно сказать - даже и больше, чем его стихи. В интервью он натурально язва, конечно, но тем интереснее!
9. Наверное, больше всего из цветаевских сочинений меня впечатлила «Повесть о Сонечке», которую я ранее не читал, полагая, что эстетическая ценность «непрофильных текстов» известных поэтов стремится к нулю. Итог громоподобный. «Повесть» Цветаевой стала для меня эталоном повестей о любви вообще. Ни один мужчина не смог так точно написать о ней за тысячи лет попыток (чаще всего - из-за мужеской же сдержанности и «остывшего сердца»)! Ни одна женщина не смогла сделать того же - ровно напротив, из-за извечной женской «слащавой романистики» и чисто по-человечески понятной сентиментальности. «Грубая», «мужская» душа МЦ и ее же нежная женственность, умение тончайшей кисточкой передать малейшие движения души и портретное мастерство, великолепное чувство юмора и - в XX веке - только у женщин встречающаяся честность в отсутствии страха прослыть романтиком. И не то, что бы так о любви больше никто не писал, просто - так - больше никто не напишет. Циники мне лично уже порядочно осточертели, поэтому почти все постмодернисты, не говоря уже про современных auteurов - пусть катятся к чертовой матери.
Цитировать ее пришлось бы всю, целиком, без лакун, но приведу то место, что разбило мое сердце: «Знаю, знаю, что своей любовью «эффект» «ослабляю», что читатель хочет сам любить, но я тоже, как читатель, хочу сама любить, я, как Сонечка, хочу «сама любить», как собака - хочу сама любить… Да разве вы еще не поняли, что мой хозяин - умер и что я за тридевять земель и двудевять лет - просто - вою?!)».
10. О Ницше и Гёте надобно сказать особо. Если в мире и есть «лечебная литература», то написана она точно рукой этих мастеров.
Гёте однажды назвал одно из своих поздних стихотворений «дамасским клинком из стальной проволоки». Гёте вообще один из немногих поэтов и писателей, вся мощь таланта которых может сразу же дать о себе знать в одной какой-то фразе - часто афоризме, парадоксе, сентенции. Нередко - точной поэтической заметке, абрисе, образе, выраженном в одном-полутора-двух предложениях. Известно, как Кафка был восхищён фразой-стихотворением Гёте, свободно брошенной (мол, мне не жалко!) о Рейнском водопаде: «Кастаньетный ритм детских деревянных башмачков». А если применить одну из его реплик-стихотворений к нему же самому? Представляешь холод и безупречность дамасской стали - как этим же клинком проводят по твоей щеке, по груди, и, кажется, вдоль сердца - через него, не протыкая, а - проникая: легко, как если бы клинок был выкован с тончайшим лезвием. Вот нежное прикосновение, несущее с собой в твою пустыню прохладный ветерок, и свежесть стали (равнотемпературная декабрьскому солнечному утру): как незаметный поцелуй клинка, едва осознаваемое тобой движение/скольжение сквозь тело острия. Клинок плывёт. Заплыв клинка. И крошечная, с виду незаметная, скорее ощущаемая при каждом ударе сердца рана. Вот острый, благородный ум Гёте. Любимое его стихотворение у меня пока - «Мариенбадская элегия». Скорее чудо формы, нежели содержания. На волнах этой элегии словно плывёшь и качаешься как судно в море.
***
Морской бриз, сотни мельчайших осколков богемского хрусталя по кровеносным сосудам, отрезвляющих, и как бы держащих тебя в тонусе, в трепете крыла судьбы и рока, в трепетании последнего осеннего листа над головой в разгар зимы. Ты дышишь полной грудью, и держишь голову, и смотришь не то, чтоб прямо, а словно над собой - и в даль, за горизонт, прищурившись, собрав все нервы в кулаке, и в то же время отпуская силы, и расположив себя на стыке - меж небом и землей, в зазоре между «смирно»/«вольно», в наклонных черточках между спокойствием и созерцанием и силой и легким напряжением души. Вот трезвый разум Ницше. От прочтения «Человеческое, слишком человеческое» испытываешь какое-то буквально физическое ощущение, что тебя приподнимают над тобой же, осанка сама выправляется, в глазах мерцает гордость, и кажется, что одним ударом ребра ладони по воздуху ты способен переломать хребет всему своему осточертевшему существованию.
11. Перечитывая «Божественную комедию» удивился самому себе, когда обнаружил, что вторая и третья часть теперь нравятся не меньше, чем первая, а местами так даже и больше. Если «Ад» писан крупными мазками, его терции разрывает экспрессией, то в «Чистилище» Данте берет на вооружение более тонкие инструменты, а в написании «Рая» и вовсе бесстрастно и совершенно ограничивает себя. Смирение, сдержанность, очарование порхающего над страстями автора - вот они «Чистилище» и «Рай». Если «Ад» впечатляет нас прежде всего собственной яркой образностью, выпуклой кинематографичностью инфернальных картин, то последние части работают на более глубоких уровнях, наверное, так можно объяснить «ходячия мнения», что «Ад» написан лучше, тогда как это абсолютно не так. «Чистилище» и «Рай» скорее музыкальны, и оказывают чисто мелодическое влияние. Хотя точнее и скорее бы их воздействие можно было бы объяснить в терминах средневековых же мистиков. Для немистических читателей последующих эпох львиная доля очарования и красоты последних двух частей оказалась просто-напросто недоступна. Я даже скажу так: неверующим, то есть, совершенным атеистам, читать последние части «Комедии» абсолютно не зачем, это просто бессмысленно, и они честно могут ограничиться «Адом». Поелику совершенство Данте окажется многим современникам в лучшем случае непонятным, в худшем скучным, а то и - реакционно-фанатичным. Странно, что искусство Фра Анджелико избежало подобной потери, неизбежной для многих христианских авторов Средневековья. Но вот тут можно только ограничиться замечанием про исключения, подтверждающие правила.
12. Как это не покажется странным, но у Кьеркегора скорее (и сильнее) впечатлила его собственная биография, нежели сам известный трактат. Точнее - сам трактат работает в разы мощнее, если ты знаком с жизнью гениального мученика. Иными словами отказ от Регины, любимой женщины, ради достижения настоящей религиозной веры, и, как следствие, отказ от счастья слишком человеческого во имя счастья надмирного, отказ от здешнего чуда во имя чуда небесного - это лучшее произведение Сёрена. Этот жест - сам по себе формально совершенен, и превосходит по своему воздействию тома рационалистической философии, а по романтической своей природе - стихотворения многих поэтов начала XIX века.
13. Одним из открытий прошлого года стал немецкий писатель Эрнст Юнгер, о котором я слышал до сих пор только то, что он «нацист, эстет и денди». Начав с дневников Первой мировой войны, которую Юнгер закончил героем, с девятью ранениями и массой впечатлений, я сначала приятно поразился беспристрастности автора, граничащей с безнравственностью и равнодушием, но тут же был взят в плен как раз этой самой бесстрастностью, такой редкой в случае извечно «гуманных» военных сочинений (когда автор пишет свое сочинение с одной единственной целью: сказать банальность - «война это плохо» - об этом авторе можно смело сказать, что он сам, мало того, что хочет за «гуманными» рассуждениями скрыть собственную бездарность, так еще и непроходимо глуп). Однако окончательную переоценку пришлось сделать после прочтения обеих редакций «Сердца искателя приключений» - собрания замечательных парадоксов, тонких наблюдений, рискованных замечаний по поводу социальной природы (прежде всего, в первой редакции), а главное, восхитительного стиля. Геббельс, наряду с Гитлером, восхитившийся в свое время его военными дневниками, Юнгера после выхода «Сердца» тут же пожалел (мол, увы, это уже «всего лишь литература»). Так оно и есть. И мне, если честно, было бы трудно найти конгениального в смысле вершины стилистических достижений писателя 30-40-х годов. Разве только Музиль, но он совсем другой. Музиль ироничен и саркастичен, и в первую очередь работает на уровне разворачивания смыслов из интересных наблюдений и предположений вплоть до появления целой россыпи интеллектуальных парадоксов. Стиль «Человека без свойств» - монолитен, и в то же время похож на кишащий разной живностью муравейник, и, начиная читать его текст, никогда не знаешь, в какие миры и в какое восприятие миров выберешься через пару абзацев. Стиль «Сердца» - ницшеанской афористичной природы. Он искрится и переливается. Фразы оборачиваются парадоксами, но не успеваешь ты оценить поворот, как парадоксы обращаются в изящные и, в общем-то, разумные сентенции. Сновидческий сюрреализм здесь спокойно граничит с холодной рассудочностью много размышлявшего автора и экспрессивными стилистическими ударами его же горячего, авантюрного сердца. «Сердце» - одна из самых красивых книг XX века, и, наверное, в том же веке можно найти только одного литературного близнеца Юнгера - это, конечно, Юкио Мисима.
14. «Дьявольские повести» д’Оревильи тоже оказались приятной находкой. Прочел уже четыре новеллы, и поражен. Да, в каждой новелле главный герой - денди, как и сам автор, да, местами напоминает традиционную фривольную прозу XIX века, но уже с первого рассказа стало ясно, что «Повести» в смысле литературного мастерства не уступают тому же Чехову, а по холодности стилистической отделки и мрачного взгляду на природу любви - дадут фору многим классикам даже XX века. Первая повесть о том, как молоденького офицера соблазнила дочь хозяев квартиры, а потом взяла и умерла у него в постели, и он в ужасе пытается сообразить, что делать с телом, пока спят ее благочинные родители. Я боялся, что автор пойдет по пути Бокаччо, и интерес (для меня незначительный) будет представлять та «блестящая выдумка», которая спасёт шкуру героя, ставшего впоследствии денди и бабником. Однако для Барбе оказалось важнее передать чувство ужаса офицера, и справился он с этим блестяще. Кроме того, с самого начала понравилось умение в незабываемых моментах и деталях передать эротизм сцены и чувственность. В другой новелле Барбе тоже делает ход конём, и застолье стареющего «казановы» с дюжиной его бывших любовниц оборачивается драматичной, трогательной (но и, в каком-то смысле, чудовищной) историей о влюбленности девочки. И, наконец, окончательно меня пленил д’Оревильи в новелле, где заверил читателя в том, что нет никакого возмездия божьего и человеческого, и преступники, и подлецы - очень легко могут быть всю жизнь счастливы. Ни возмездия, ни наказания, ничего им не будет. Се ля ви. Сентенция печальная и не сказать, чтобы оригинальная, но для XIX века написано с удивительно бескомпромиссной мрачностью, напомнившей, к слову, фильм Вуди Аллена «Преступления и проступки».
15. Еще пару слов хочется сказать о только начатой «Истории моей жизни» Казановы. Не поленился, и скачал сразу два перевода "Мемуаров". Полного перевода на русский пока нет, а две версии хотя бы дополняют друг друга. Заставило сделать это меня "временной прыжок", когда меня оставили «с носом» на Корфу: вот только-только Казанова добился своего, и юная красавица, госпожа Ф. начала симпатизировать молодому человеку, как, бах, и мы уже в Париже четырьмя годами после! Нет, так я не играю, подумал я, и решил читать обе версии. Но уже сейчас могу со всей уверенностью сказать, что «История моей жизни» Казанова - с литературной точки зрения вещь превосходная и для XVII века (да и вообще) уж точно бесподобная. Странно узнать, что Казанова был яростным противником Революции и убежденным... католиком! Книга жизни в прямом смысле слова. Книга, которая вливает в тебя страсть к жизни. Книга, полная любви к жизни и к женщинам. Вопрос , за что любили Казанову, исчезли уже в первой главе: как, ну, как можно не полюбить человека, который так влюблен в жизнь и в красивых женщин?
http://vergili.livejournal.com/54733.html
Звездочкой отмечены перечитанные книги. Подробно об отдельных книгах - сразу после списка. В каждой «оценке» книги приведены в хронологическом порядке их прочтения.
Отлично:
«Шум времени» Осипа Мандельштама
«Во дворе язычников» Василия Розанова
«Пьесы»* Софокла
«Апофеоз беспочвенности» Льва Шестова
«Век мой, зверь мой» (сборник)* Осипа Мадельштама
«Поединок»* Александра Куприна
«Освобождение Толстого» И.А. Бунина
«Начала и концы» Льва Шестова
«О Чехове»* И.А. Бунина
«Дневники» И.А. Бунина
«Публицистика 1918-1953 годов» И.А. Бунина
«Окаянные дни»* И.А. Бунина
«Критик как художник»* Оскара Уайльда
«Sola Fide - только верою» Льва Шестова
«Письма» Гюстава Флобера
«На пути» Жориса Карла Гюисманса
«Собор» Жориса Карла Гюисманса
«Простая душа» Гюстава Флобера
«Осень Средневековья» Йозефа Хейзинги
«Исповедь» Аврелия Августина
«Федон»* Платона
«Пир»* Платона
«Мистицизм» Эвелин Андерхилл
«Диалоги с Бродским» Соломона Волкова
«Большая книга интервью» Иосифа Бродского
«Том 1: Стихотворения 1906-1920»* Марины Цветаевой
«Песни и сонеты» Джона Донна
«Potestas Clavium (Власть ключей)» Льва Шестова
«Страх и трепет» Сёрена Кьеркегора
«В стальных грозах» Эрнста Юнгера
«Рискующее сердце» Эрнста Юнгера
«Том 2: Стихотворения 1921-1941»* Марины Цветаевой
«Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо» Эрнста Юнгера
«Человеческое, слишком человеческое»* Фридриха Ницше
«Разговоры с Гёте в последние годы его жизни, 1823-32» И.П. Эккермана и И.В. Гёте
«На весах Иова (Странствования по душам)» Льва Шестова
«Том Воспоминания о современниках» Марины Цветаевой
«Повесть о Сонечке» Марины Цветаевой
«Божественная комедия»* Данте
Тоже очень понравились:
«Лирика» Катулла
«Лекции по русской литературе» В.В. Набокова
«Рассказы, юморески 1886, том 5»* А.П. Чехова
«Письма» А.П. Чехова
«Легенда о Великом Инквизиторе Ф.М.Достоевского» Василия Розанова
«Коринфская невеста» И.В. Гёте
«Лирика» Тибулла
«Мысли о литературе» Василия Розанова
«Рассказы 1887, том 6»* и «Пьесы 1878-1888»* А.П. Чехова
«Великие кануны» Льва Шестова
«Воспоминания» И.А. Бунина
«Саламбо» Гюстава Флобера
«Воспитание чувств» Гюстава Флобера
«Легенда о св. Юлиане Странноприимце» Гюстава Флобера
«Иродиада» Гюстава Флобера
«О подражании Христу» Фомы Кемпийского
«Афины и Иерусалим» Льва Шестова
«Эссе» Роберта Музиля
«Избранные эссе» Сьюзан Зонтаг
«Лейтенант Штурм» Эрнста Юнгера
«Том 3: Поэмы. Поэмы-сказки»* Марины Цветаевой
«На мраморных утёсах» Эрнста Юнгера
Не очень понравились:
«Интервью» и «Лекции по зарубежной литературе» В.В. Набокова
«Петербург» Андрея Белого
«Том 4. Произведения 1905-1907» Александра Куприна
«Гаспар из Тьмы: Фантазии в манере Рембрандта и Калло» Алоизиюса Бертрана
«Искусство и красота в средневековой эстетике» Умберто Эко
«Книга масок» Реми Де Гурмона
«Федр»* Платона
«Новая жизнь» Данте
Не понравились совсем:
«Мое освобождения и жизнь на Афонской горе» К. Леонтьева
«Записки отшельника» К. Леонтьева
«Роман о Розе» Гийом Де Лорриса и Жана де Мена
«Не надейтесь избавиться от книг» Эко Умберто и Жан-Клода Карьера
«Вечная философия (Philosophia perennis)» Олдоса Хаксли
«Ностальгия по истокам» Мирчи Элиаде
«Статьи» Эрнста Юнгера
«Обрученные» Алессандро Мандзони
«Из дневников» Роберта Музиля
«Тимей» Платона
В процессе чтения с конца прошлого года:
«Смерть Артура» Томаса Мэлори
«Евангелие страдания» Сёрена Кьеркегора
«Дьявольские повести» Барбе д’Оревильи
«История моей жизни» Джакомо Джиороламо Казановы
«Утренняя заря, или мысли о моральных предрассудках» и «Весёлая наука» Ф. Ницше
«Гёдель, Эшер, Бах» Дагласа Хофштадтера
«Алексиада» Анны Комниной
«Иудейские древности» Иосифа Флавия
«Встречи господина де Брео» Анри де Ренье
Антология поэтов-лауреатов Нобелевской премии
Антология античной лирики
«Полное собрание сочинений» Евгения Боратынского
«Киргегард и экзистенциальная философия» Льва Шестова
«Устами Буниных. Том 1. 1891-1920» И.А. Бунина и В.Н. Буниной
«Том 1. Стихотворения» И.В. Гёте
«Том 1. Стихотворения» И.А. Бунина
«Полное собрание стихотворений» А.С. Пушкина
«Эннеады» Плотина
«Метаморфозы, или Золотой осел» Луция Апулея
«Сады и дороги. Дневник» и «Облучения (Дневник во Второй мировой)» Эрнста Юнгера
«Том 4. Книга 2. Дневниковая проза» Марины Цветаевой
«Афоризмы» Роберта Музиля
Подробно о главных впечатлениях:
1."Шум времени" Осипа Мандельштама - поэт-в-прозе всегда отдельное и ни с чем несравнимое приключение. Этот сборник представляет собой идеальный результат работы воображения поэта, его труда над словом, мучительных поисков и часто внезапных и нокаутирующих озарений и образов. Поэзия высочайшей пробы, показывающая и доказывающая, что русский язык может быть почти бесконечно эластичным и великим орудием в руках мастера. Помимо прочего, заново открыл для себя его кристально чистую поэзию. Отныне можно смело делить мой вечный интерес к поэзии на время до прочтения стихотворения О.М. «Невыразимая печаль открыла два огромных глаза» и после.
2."Апофеоз беспочвенности", "Великие кануны", "Начала и концы", "Sola Fide - только верою" Льва Шестова - сложно выделить какую-то одну книгу замечательного русского мыслителя, но, пожалуй, именно "Sola Fide" оказалась тем "алефом", через который для меня спроецировались не только идеи Шестова, но и вообще огромный пласт религиозной философии многих тысячелетий. Лютер как визионер и пророк, жесточайшая критика Аристотеля, необъяснимые противоречия Платона, богословские споры умнейших людей первого тысячелетия, апология иррационализма и пожалуй в новейшем времени второй, после Ницше, случай, когда медитация над "бездной" оказалась столь плодотворной.
После написания этой кратенькой аннотации прочел еще три книжки теперь уже моего любимого философа XX века, и в избранное смело включил две из них «Власть ключей» и «На весах Иова». Впрочем, каких-то неожиданностей уже не было, «Только верою» и вправду оказалась «алефом». Зато я с полна оценил литературный дар философа. Шестов - один из лучших остроумцев, парадоксалистов и изящнейших стилистов новейшего времени. Я как-то перестал уже и думать о том, что он фактически в одиночку отвечает за всю русскую философию. Так как, за исключением, пожалуй, того же Ницше, большинство хваленых немцев-идеалистов со всеми своими фолиантами не стоят и двух-трех блестящих афоризмов русского еврея.
Любимых цитат из него можно надёргать множество, ограничимся одной, из книги «На весах Иова»: «Случайно последняя истина скрыта от людей - или в тумане, которым природа обволокла свои задачи, нужно видеть злой умысел? Мы склонны принять первое предположение, может быть, следует сильней выразиться: мы убеждены, что только первое допущение может прийти в голову образованному человеку. Но ведь истина, точно клад, не дается в руки. Каждый раз кажется, что еще одно усилие - и вы овладеете истиной, и каждое новое усилие не приводит ни к чему, как не приводили и предыдущие усилия. Именно, точно клад, - манит, зовет, но в руки не дается. И потом тот особый, специфический страх, который испытывает человек пред возможностью нового, еще не виденного, не испытанного. Явно, что истина - я говорю, конечно, о последней истине - есть некое живое существо, которое не стоит равнодушно и безразлично пред нами и пассивно ждет, пока мы подойдем к нему и возьмем его. Мы волнуемся, мучимся, рвемся к истине, но истине чего-то нужно от нас. Она, по-видимому, тоже зорко следит за нами и ищет нас, как мы ее. Может быть, тоже и ждет, и боится нас. И если до сих пор не сбросила с себя таинственного покрывала, то не по забывчивости, рассеянности и еще меньше - «так», без всякого основания, «случайно». Это нужно помнить всякому ищущему - иначе его искания никогда не выйдут за пределы положительного знания».
3."Дневники" и "Публицистика 1918-1953 годов" И.А. Бунина - до сей поры я имел представление об эссеистике своего любимейшего писателя по "Окаянным дням", где ирония и сарказм, точность и бескомпромиссность суждений о русском Смутном времени смыкалась с какой-то слепой ненавистью к русскому модернизму, не говоря уже о русском социализме. "Дневники" и отдельная книга эссе, выпущенная в 1990-х годах ограниченным тиражом (есть в сети) это и есть тот самый тигель, в котором выплавлялись как художественные произведения, так и гениальные образцы эссеистики. Великолепные зарисовки природы и русского быта, рассказы о богеме конца XIX-начала XX веков, чистый импрессионизм в подборе красок и точнейших выражений в описаниях. Удивительный эстетический эскапизм. В то время, как в Москве и Петербурге творилось черт знает что, Бунин день за днем "фотографирует" луну и звезды, деревенскую жизнь, дыхание леса. Совершая настоящее бегство от революции и ее мерзостей к природе и Богу.
Между прочим, лучше всех прочих понял Лёвушку Толстого как раз Иван Алексеевич в своем «Освобождении Толстого». Настолько точно, что теперь, когда на просторах сети вижу извечные плевки в сторону позднего Толстого, «Толстого-пророка» (с обязательными уничижительными саркастическими комментариями умников), я как-то автоматически считаю авторов плевков мудаками. Это не совсем справедливо, наверное: ведь они не читали книгу Бунина, и по сию пору пребывают в блаженном неведении о характере и природе поздней жизни ЛН.
Посмотрел на книжки «Устами Буниных», половину из них составляет тот же дневник Бунина, что я уже читал, но отдельные наблюдения его жены показались прелюбопытными, буду читать. Кроме того, после прочтения полного собрания его эссеистики решил перечитать этого господина с самого начала, а именно - с его стихотворений, чувства, вызванные чтением которых в школьные годы, совершенно стерлись из памяти.
Цитата из «Странствий» Бунина: «Знаете ли вы это чудное сказание? Забежала шакалка в пещеру Иоанна Многострадального и разбила его светильник, стоявший у входа. Святой, сидя ночью на полу темной пещеры, горько плакал, закрывшись руками: как, мол, совершать теперь чин ночной молитвы, чтения? Когда же поднял лицо, утираясь рукавом, то увидел, что озаряет пещеру некий тонкий, неведомо откуда струящийся свет. И так с тех пор и светил он ему по ночам - до самой его кончины. А при кончине, воспринимая его душу, нежно сказал ему Ангел Господень: «Это свет твоей скорби светил тебе, Иоанн!»
4. "Письма" Гюстава Флобера - на мой взгляд лучшее творение французского писателя, поразительно захватывающее чтение. Если в своих лучших образцах прозы Флобер всегда патологоанатом, орудующий скальпелем, отстранен и холоден, то в "Письмах" мы можем видеть, каким живым, мечущимся, чувствующим и страстным был этот жилец "башни из слоновой кости". Парадоксальные блестящие размышления о политике того времени (приведшие Флобера к полному и абсолютному презрению к любым общественным движениям вообще и демократически-революционным в частности), кажущаяся невозможной свобода мысли и чувств не то что бы тогда, но даже и сейчас. Величественное здание человеческого гения, помимо прочего, в очередной раз обнаруживающее совершенное владение словом писателя даже в эпистолярном жанре. Собственно - "воспитание чувств" автора "Воспитания чувств".
По результатам прочтения остальных его произведений подтверждаю свой вердикт: лучший Флобер - это Флобер в письмах.
5. "На пути" и "Собор" Ж.-К. Гюисманса - поздние, мало известные у нас, католические романы автора "библии декаданса" "Наоборот". Гюисманс, как и Бодлер с Верленом, закончивший свою жизнь "в лоне Католической Церкви", оставил своеобразную исповедь, расколотую на несколько романов. Это почти автобиография декадента, его категоричные ответы на вопросы сомневающихся современников. Путь к Богу, монашеские ордена, Хуан де ла Крус и святая Тереза, что такое "божественная ночь души" и настоящее экзистенциальное отчаяние - об этом в книге "На пути". А "Собор" действительно представляет собой настоящую энциклопедию не только соборной символики, но и религиозной живописи, мысли, музыки и слова. Атеистам тут делать, наверное, нечего, разве что тонкость психологического самоанализа представляет отдельный интерес. Для тех же, кто хотя бы допускает возможность существования Бога, это редкий случай, когда настоящий художник слова пишет под конец жизни настоящие католические романы с позиции не только католика, но и просто любителя всего прекрасного.
Спасибо Гюисмансу также и за вновь пробудившийся у меня интерес к христианскому мистицизму вообще и средневековому мистицизму в частности.
6. "Осень средневековья" Йохана Хейзинги и "Мистицизм" Эвелин Андерхилл. Упомянул обе книги в одной строке, потому что оба автора начинают говорить об одном и том же, и, в конце концов, смыкаются в точке, чтобы затем разойтись окончательно. Хейзинга, знаменитый автор "Человека играющего", написал "Осень", чтобы попытаться объяснить хотя бы самому себе, чем привлекает его позднее, умирающее Средневековье. Он попытался понять, откуда в Средних веках могли появиться такие гении как Ван Дер Вейден и Ван Эйк? Почему в самые "грязные" и мрачные, по уверению отдельных историков, века родились одновременно великая живопись, великая музыка и великий мистицизм? "Осень Средневековья" это и беспристрастный анализ "игр" людей того времени, и признание в любви. Хейзинга заворожен эпохой, и, как настоящий "фанат", не дает ей никаких поблажек. Он не оставляет камня на камне от романтики рыцарства, и в тоже время воспевает способность людей того времени к символическому восприятию мироздания. Думаю, именно "Осень" стала первым камнем в его строении "Человек играющий". "Мистицизм: опыт исследования природы и законов развития духовного сознания человека" - "опус магнум", наверное, для книг такого рода. Редкий случай, когда за написание книги о, наверное, самом неоднозначном феномене человеческой культуры, берется не слишком ангажированный человек (автор пришла к христианству, но это случилось позднее, на момент написания книги она была агностиком). Андерхилл отметает как абсолютно рационально-материалистические трактовки видений и текстов мистиков, так и волшебно-магически-религиозные. При этом для Эвелин есть существенная разница между собственно настоящим мистицизмом (ап. Павел, Августин, Таулер, Сузо, Рейсбрук, Уильям Блейк, Хуан де ла Крус) и мистическим искусством, мистической философией, оккультизмом вообще, картами Таро, теософией, американскими проповедниками и проч. При этом, если обычно интересующиеся мистицизмом современные авторы склонны воспевать мистицизм восточного порядка (слияние с Единым, нирвана, вот это все - см., к примеру, "Вечную философию" Хаксли), Эвелин интересует западный (западные мистики после "слияния" возвращались в мир, условно, "делать добро"). При этом она заверяет, что именно христианский мистицизм для любого "человека Пути" - наилучшая "географическая карта". Для вообще непонимающего отдельные догмы христианства, не говоря уже мистицизма, книга представляет огромную ценность. Скажем, я, кажется, впервые понял, что такое Троица, и почему для мистиков это не загадка и даже не символ. В общем, обе книги, по-моему, обязательны (хотя я не люблю слова "обязательно") для прочтения не только историка, верующего, любителя живописи или медиевиста, но и вообще думающего и "ищущего" человека. Верите вы, не верите - не имеет значения. Такого собрания поразительных, парадоксальных, глубоких, поэтичных отрывков из текстов мистиков прошлых веков на русском языке вы вряд ли где-то еще встретите.
7. Вызванное Андерхилл любопытство к Августину и Фоме было удовлетворено сполна. "Исповедь" Блаженного Августина потрясла, "О подражании Христу" Фомы Кемпийского вызвало к жизни множество смятенных и противоречивых чувств (все время вспоминались «Мысли» Паскаля, которые слабо-душного читателя могут просто разорвать в клочья). Перечитаны были и несколько диалогов Платона. "Федон" пока самый любимый, однако «Пир» поразил прежде всего литературным мастерством: как перед глазами стоит сцена затухающего под утро пира, все спят, и только трое, включая Сократа, еще тихо-тихо беседуют, но разговора наблюдатель уже не слышит.
8. Наконец, прочитал "Диалоги с Бродским" Соломона Волкова и "Большую книгу интервью" (наиболее полное собрание интервью Бродского). Интервью Иосифа мне нравятся не меньше, а пожалуй - страшно сказать - даже и больше, чем его стихи. В интервью он натурально язва, конечно, но тем интереснее!
9. Наверное, больше всего из цветаевских сочинений меня впечатлила «Повесть о Сонечке», которую я ранее не читал, полагая, что эстетическая ценность «непрофильных текстов» известных поэтов стремится к нулю. Итог громоподобный. «Повесть» Цветаевой стала для меня эталоном повестей о любви вообще. Ни один мужчина не смог так точно написать о ней за тысячи лет попыток (чаще всего - из-за мужеской же сдержанности и «остывшего сердца»)! Ни одна женщина не смогла сделать того же - ровно напротив, из-за извечной женской «слащавой романистики» и чисто по-человечески понятной сентиментальности. «Грубая», «мужская» душа МЦ и ее же нежная женственность, умение тончайшей кисточкой передать малейшие движения души и портретное мастерство, великолепное чувство юмора и - в XX веке - только у женщин встречающаяся честность в отсутствии страха прослыть романтиком. И не то, что бы так о любви больше никто не писал, просто - так - больше никто не напишет. Циники мне лично уже порядочно осточертели, поэтому почти все постмодернисты, не говоря уже про современных auteurов - пусть катятся к чертовой матери.
Цитировать ее пришлось бы всю, целиком, без лакун, но приведу то место, что разбило мое сердце: «Знаю, знаю, что своей любовью «эффект» «ослабляю», что читатель хочет сам любить, но я тоже, как читатель, хочу сама любить, я, как Сонечка, хочу «сама любить», как собака - хочу сама любить… Да разве вы еще не поняли, что мой хозяин - умер и что я за тридевять земель и двудевять лет - просто - вою?!)».
10. О Ницше и Гёте надобно сказать особо. Если в мире и есть «лечебная литература», то написана она точно рукой этих мастеров.
Гёте однажды назвал одно из своих поздних стихотворений «дамасским клинком из стальной проволоки». Гёте вообще один из немногих поэтов и писателей, вся мощь таланта которых может сразу же дать о себе знать в одной какой-то фразе - часто афоризме, парадоксе, сентенции. Нередко - точной поэтической заметке, абрисе, образе, выраженном в одном-полутора-двух предложениях. Известно, как Кафка был восхищён фразой-стихотворением Гёте, свободно брошенной (мол, мне не жалко!) о Рейнском водопаде: «Кастаньетный ритм детских деревянных башмачков». А если применить одну из его реплик-стихотворений к нему же самому? Представляешь холод и безупречность дамасской стали - как этим же клинком проводят по твоей щеке, по груди, и, кажется, вдоль сердца - через него, не протыкая, а - проникая: легко, как если бы клинок был выкован с тончайшим лезвием. Вот нежное прикосновение, несущее с собой в твою пустыню прохладный ветерок, и свежесть стали (равнотемпературная декабрьскому солнечному утру): как незаметный поцелуй клинка, едва осознаваемое тобой движение/скольжение сквозь тело острия. Клинок плывёт. Заплыв клинка. И крошечная, с виду незаметная, скорее ощущаемая при каждом ударе сердца рана. Вот острый, благородный ум Гёте. Любимое его стихотворение у меня пока - «Мариенбадская элегия». Скорее чудо формы, нежели содержания. На волнах этой элегии словно плывёшь и качаешься как судно в море.
***
Морской бриз, сотни мельчайших осколков богемского хрусталя по кровеносным сосудам, отрезвляющих, и как бы держащих тебя в тонусе, в трепете крыла судьбы и рока, в трепетании последнего осеннего листа над головой в разгар зимы. Ты дышишь полной грудью, и держишь голову, и смотришь не то, чтоб прямо, а словно над собой - и в даль, за горизонт, прищурившись, собрав все нервы в кулаке, и в то же время отпуская силы, и расположив себя на стыке - меж небом и землей, в зазоре между «смирно»/«вольно», в наклонных черточках между спокойствием и созерцанием и силой и легким напряжением души. Вот трезвый разум Ницше. От прочтения «Человеческое, слишком человеческое» испытываешь какое-то буквально физическое ощущение, что тебя приподнимают над тобой же, осанка сама выправляется, в глазах мерцает гордость, и кажется, что одним ударом ребра ладони по воздуху ты способен переломать хребет всему своему осточертевшему существованию.
11. Перечитывая «Божественную комедию» удивился самому себе, когда обнаружил, что вторая и третья часть теперь нравятся не меньше, чем первая, а местами так даже и больше. Если «Ад» писан крупными мазками, его терции разрывает экспрессией, то в «Чистилище» Данте берет на вооружение более тонкие инструменты, а в написании «Рая» и вовсе бесстрастно и совершенно ограничивает себя. Смирение, сдержанность, очарование порхающего над страстями автора - вот они «Чистилище» и «Рай». Если «Ад» впечатляет нас прежде всего собственной яркой образностью, выпуклой кинематографичностью инфернальных картин, то последние части работают на более глубоких уровнях, наверное, так можно объяснить «ходячия мнения», что «Ад» написан лучше, тогда как это абсолютно не так. «Чистилище» и «Рай» скорее музыкальны, и оказывают чисто мелодическое влияние. Хотя точнее и скорее бы их воздействие можно было бы объяснить в терминах средневековых же мистиков. Для немистических читателей последующих эпох львиная доля очарования и красоты последних двух частей оказалась просто-напросто недоступна. Я даже скажу так: неверующим, то есть, совершенным атеистам, читать последние части «Комедии» абсолютно не зачем, это просто бессмысленно, и они честно могут ограничиться «Адом». Поелику совершенство Данте окажется многим современникам в лучшем случае непонятным, в худшем скучным, а то и - реакционно-фанатичным. Странно, что искусство Фра Анджелико избежало подобной потери, неизбежной для многих христианских авторов Средневековья. Но вот тут можно только ограничиться замечанием про исключения, подтверждающие правила.
12. Как это не покажется странным, но у Кьеркегора скорее (и сильнее) впечатлила его собственная биография, нежели сам известный трактат. Точнее - сам трактат работает в разы мощнее, если ты знаком с жизнью гениального мученика. Иными словами отказ от Регины, любимой женщины, ради достижения настоящей религиозной веры, и, как следствие, отказ от счастья слишком человеческого во имя счастья надмирного, отказ от здешнего чуда во имя чуда небесного - это лучшее произведение Сёрена. Этот жест - сам по себе формально совершенен, и превосходит по своему воздействию тома рационалистической философии, а по романтической своей природе - стихотворения многих поэтов начала XIX века.
13. Одним из открытий прошлого года стал немецкий писатель Эрнст Юнгер, о котором я слышал до сих пор только то, что он «нацист, эстет и денди». Начав с дневников Первой мировой войны, которую Юнгер закончил героем, с девятью ранениями и массой впечатлений, я сначала приятно поразился беспристрастности автора, граничащей с безнравственностью и равнодушием, но тут же был взят в плен как раз этой самой бесстрастностью, такой редкой в случае извечно «гуманных» военных сочинений (когда автор пишет свое сочинение с одной единственной целью: сказать банальность - «война это плохо» - об этом авторе можно смело сказать, что он сам, мало того, что хочет за «гуманными» рассуждениями скрыть собственную бездарность, так еще и непроходимо глуп). Однако окончательную переоценку пришлось сделать после прочтения обеих редакций «Сердца искателя приключений» - собрания замечательных парадоксов, тонких наблюдений, рискованных замечаний по поводу социальной природы (прежде всего, в первой редакции), а главное, восхитительного стиля. Геббельс, наряду с Гитлером, восхитившийся в свое время его военными дневниками, Юнгера после выхода «Сердца» тут же пожалел (мол, увы, это уже «всего лишь литература»). Так оно и есть. И мне, если честно, было бы трудно найти конгениального в смысле вершины стилистических достижений писателя 30-40-х годов. Разве только Музиль, но он совсем другой. Музиль ироничен и саркастичен, и в первую очередь работает на уровне разворачивания смыслов из интересных наблюдений и предположений вплоть до появления целой россыпи интеллектуальных парадоксов. Стиль «Человека без свойств» - монолитен, и в то же время похож на кишащий разной живностью муравейник, и, начиная читать его текст, никогда не знаешь, в какие миры и в какое восприятие миров выберешься через пару абзацев. Стиль «Сердца» - ницшеанской афористичной природы. Он искрится и переливается. Фразы оборачиваются парадоксами, но не успеваешь ты оценить поворот, как парадоксы обращаются в изящные и, в общем-то, разумные сентенции. Сновидческий сюрреализм здесь спокойно граничит с холодной рассудочностью много размышлявшего автора и экспрессивными стилистическими ударами его же горячего, авантюрного сердца. «Сердце» - одна из самых красивых книг XX века, и, наверное, в том же веке можно найти только одного литературного близнеца Юнгера - это, конечно, Юкио Мисима.
14. «Дьявольские повести» д’Оревильи тоже оказались приятной находкой. Прочел уже четыре новеллы, и поражен. Да, в каждой новелле главный герой - денди, как и сам автор, да, местами напоминает традиционную фривольную прозу XIX века, но уже с первого рассказа стало ясно, что «Повести» в смысле литературного мастерства не уступают тому же Чехову, а по холодности стилистической отделки и мрачного взгляду на природу любви - дадут фору многим классикам даже XX века. Первая повесть о том, как молоденького офицера соблазнила дочь хозяев квартиры, а потом взяла и умерла у него в постели, и он в ужасе пытается сообразить, что делать с телом, пока спят ее благочинные родители. Я боялся, что автор пойдет по пути Бокаччо, и интерес (для меня незначительный) будет представлять та «блестящая выдумка», которая спасёт шкуру героя, ставшего впоследствии денди и бабником. Однако для Барбе оказалось важнее передать чувство ужаса офицера, и справился он с этим блестяще. Кроме того, с самого начала понравилось умение в незабываемых моментах и деталях передать эротизм сцены и чувственность. В другой новелле Барбе тоже делает ход конём, и застолье стареющего «казановы» с дюжиной его бывших любовниц оборачивается драматичной, трогательной (но и, в каком-то смысле, чудовищной) историей о влюбленности девочки. И, наконец, окончательно меня пленил д’Оревильи в новелле, где заверил читателя в том, что нет никакого возмездия божьего и человеческого, и преступники, и подлецы - очень легко могут быть всю жизнь счастливы. Ни возмездия, ни наказания, ничего им не будет. Се ля ви. Сентенция печальная и не сказать, чтобы оригинальная, но для XIX века написано с удивительно бескомпромиссной мрачностью, напомнившей, к слову, фильм Вуди Аллена «Преступления и проступки».
15. Еще пару слов хочется сказать о только начатой «Истории моей жизни» Казановы. Не поленился, и скачал сразу два перевода "Мемуаров". Полного перевода на русский пока нет, а две версии хотя бы дополняют друг друга. Заставило сделать это меня "временной прыжок", когда меня оставили «с носом» на Корфу: вот только-только Казанова добился своего, и юная красавица, госпожа Ф. начала симпатизировать молодому человеку, как, бах, и мы уже в Париже четырьмя годами после! Нет, так я не играю, подумал я, и решил читать обе версии. Но уже сейчас могу со всей уверенностью сказать, что «История моей жизни» Казанова - с литературной точки зрения вещь превосходная и для XVII века (да и вообще) уж точно бесподобная. Странно узнать, что Казанова был яростным противником Революции и убежденным... католиком! Книга жизни в прямом смысле слова. Книга, которая вливает в тебя страсть к жизни. Книга, полная любви к жизни и к женщинам. Вопрос , за что любили Казанову, исчезли уже в первой главе: как, ну, как можно не полюбить человека, который так влюблен в жизнь и в красивых женщин?