В Заповедник Сказок. Мастер тростниковой флейты
Усе, Китай пожрал мой мозг аж до сказок...
Вот для этого сказочного проекта:
Вот для этой сказочной темы: "День полосатых сказок"
МАСТЕР ТРОСТНИКОВОЙ ФЛЕЙТЫ
Первое, что Ван Вей почувствовал, провалившись, был не страх, а холод. Внизу было жутко холодно. Ощупав себя он понял, что к счастью, кажется, ничего не сломал.
Какого демона он вообще забрел сюда! Неужто в окрестностях его родной деревушки Гуйлинь не нашлось местечка поближе, чтобы собрать тростник для изготовления флейты?
Ван Вей был хорошим мастером. Он был юн и красив, а еще богиня Нюйва - создательница человечества - одарила его идеальным слухом, помогающим совершенно точно настраивать флейты. У него они играли и ярче, и чище, чем у других мастеров. И плакали, и пели на все голоса и тональности.
Действительно, вокруг Гуйлинь росло много бамбукового тростника. Только Ван Вею тот тростник был больше не по нраву. То слишком толстый, то чересчур сухой и ломкий. Вот и зашел он в поисках невесть куда, на несколько ли отдалившись от собственного дома.
Целый день бродил мастер по предгорьям и долинам и, наконец, когда была съедена последняя рисовая лепешка и допита родниковая вода во фляге, он увидел то, что искал.
Эта тростниковая роща была девственно чистой. И бамбук здесь рос сочный и зеленый. "Такой мне и нужен для неподражаемого звучания", - подумал Ван Вей, достал острый нож и принялся отсекать понравившиеся побеги.
Он так увлекся работой, что не заметил, как заросли пошатнулись, и на юношу неуклюжей походкой двинулся пучеглазый панда. Он неожиданности мастер выронил нож и тот лишь чудом не впился острием ему в ногу.
Ван Вей выругался и уставился на незваного гостя. Панда и не думал уходить. Расселся неподалеку и задумчиво жевал бамбуковый стебель. Видимо, тростник в этих местах был хорош не только для флейты, но и для еды. Обычно, панды боялись людей и убегали, но здесь, видимо, медведи водились какие-то совершенно непуганые.
Подобрав нож, парень снова принялся за дело. Но тут, откуда ни возьмись, показался еще один панда. Затем еще один, и еще. Под конец и самка с медвежатами заявилась. Похоже, это была их территория и Ван Вей пришелся здесь совершенно не к месту.
Панды, не желая делится своим бамбуком, стали медленно пододвигаться к мастеру, постепенно тесня его из рощи.
"Да чтоб вас всех демоны побрали", - снова выругался он, подобрал нож, побеги, и только хотел убраться восвояси, как нога его попала в узкую расщелину, он оступился, а в следующий миг провалился под землю.
Здесь было темно и холодно. "Пещера, наверное", - подумал Ван Вей. А еще подумал, что плакало теперь его дело, мастерская, заказчики и флейты. Потому что пещеры здесь были опасные и петляющие, и множество народа безвестно кануло в их лабиринтах.
Он поднял голову кверху. В расщелину, в которую он свалился, весело светило солнце. Там, наверху, привольно гуляли панды, радуясь, наверно, что изгнали из своих владений чужака. А стены пещеры были волглыми и покатыми - не залезть обратно, не уцепиться.
Однако мастер не привык сразу сдаваться. Ведь как говаривал его учитель Кун: "Неважно, как медленно ты идешь, до тех пор, пока не остановишься".
И Ван Вей не останавливался. Прижав к себе заветные тростниковые побеги одной рукой, другой он ощупывал попадавшиеся на пути сталагмиты, и осторожно продвигался вперед, надеясь, все-таки, найти выход. "По крайней мере, если буду идти - согреюсь", - успокаивал он себя и делал следующий шаг.
Когда мастер отдалился от расщелины, густая темнота со всех сторон окружила его. А он все шел и шел упрямо вперед. Упрямства ему было не занимать с детства. С того случая, когда ему было шесть лет и он, сын бедного рыбака, забрался в огромный сундук с рыболовными сетями, надеясь спрятаться в нем и испугать родителей. Вот только тяжелая крышка, обитая железным ободом, захлопнулась, переломав мальчишке пальцы на обеих руках.
Сломанные кости срастались плохо, мальчик жаловался и плакал. Особенно тяжело было в ненастную погоду - пальцы ныли немилосердно, не помогали ни примочки, ни мази. Из веселого и шумного ребенка Ван Вей стал задумчивым и болезненным, подолгу сидел у окна, глядя как отец уходит, а затем возвращается с рыбалки.
Но однажды жизнь его изменилась до неузнаваемости. Как-то раз, в начале весны, отец вернулся с хорошим уловом. И пришел не один - привел с собой случайного путника. Мать накрыла на всех скромный ужин, состоящей из пойманных отцом окуней, запеченных в глине, с овощной похлебкой.
А после ужина, путник - молодой мужчина - достал тростниковую дудочку и заиграл на ней. Звука чище и прекрасней Ван Вей не слышал в жизни. С самых первых нот желание играть на флейте завладело им с такой силой, что он не удержался и спросил, глядя в узкие карие глаза человека: "А я смогу играть так же хорошо, как вы?" Отец с матерью замерли, а бабушка скептически поджала губы. Конечно, с его кривыми пальцами только и играть на флейте! Но мужчина, за ужином вдоволь насмотревшийся на то, как мальчик двумя руками держит глиняную чашку, потеплел глазами, криво усмехнулся и ответил: "Конечно сможешь. Даже лучше. Хочешь, научу?"
Маленький Ван Вей хотел. Ему казалось, что ничего он не хотел так в жизни, как хоть один раз прикоснуться к отполированной поверхности чудесной дудочки.
Конечно, сломанные пальцы его не слушались. Но мужчина, представившийся как Кун Фу-Цзы, не обращал на это ни малейшего внимания. Он показывал как правильно зажать то или иное отверстие, чтобы получить нужную ноту. Как правильно дышать, чтобы извлечь звук. И не переставал восхищаться, потому что слух у ребенка оказался идеальным, а упорства и трудолюбия набралось на десятерых.
- Зачем вы даете моему сыну напрасные надежды? - сокрушалась мать мальчика. - Никогда ему не стать виртуозным музыкантом с его-то руками.
- Не страшно, - улыбался мужчина и уголках его глаз собирались загорелые морщинки. - Ведь он может стать отличным мастером.
А его отцу он попытался донести ту же мысль понятным для него языком: "Хочешь накормить человека один раз - дай ему рыбу. Хочешь накормить его на всю жизнь - научи его рыбачить".
Кун-Фу-Цзы задержался у них в доме до середины осени, отрабатывая еду и крышу надо головой тем, что возился с маленьким сыном рыбака, уча его не только музыке, но и всему, что знал сам. А потом ушел, на прощание подарив мальчишке флейту. Ван Вей на всю жизнь запомнил веселые с хитринкой глаза, мудрые речи, ласковые руки, а так же веру этого человека, ставшего впоследствии знаменитым на весь Чжун-го Великим Учителем. Веру в то, что у него, Ван Вея, получится все, о чем он мечтает и к чему так упорно стремится. "Чем бы ты не занимался в жизни, делай это всем своим сердцем", - такими были последние слова учителя Куна.
Понемногу, темнота стала рассеиваться и впереди забрезжил маленький огонек, словно кто-то зажег костер или факел. Мастер, по-прежнему на ощупь, двинулся туда, надеясь, что ему повезет.
С каждым шагом становилось все светлее и светлее и, наконец, Ван Вей очутился в пещерной зале такой невиданной красоты, о которой рассказывали только в сказках. Диковинные сосульки-сталактиты росли с потолка, наподобие огромных зубов дракона; тени играли в прятки, отражаясь от влажных узорчатых стен.
Рассматривая причудливое творение природы парень спиной почувствовал, что и его, в свою очередь, кто-то рассматривает. Поспешно обернувшись, он увидел маленькую сморщенную старушку, сидевшую, скрестив ноги, на циновке возле костра.
Ван Вей вздрогнул от неожиданности, но все же, вспомнив приличия, поклонился и произнес почтительно:
- Вечер добрый, госпожа. Да не потухнет огонь в очаге вашем, да не оскудеют запасы риса в закромах ваших. - Видя, что старуха не отвечает и смотрит настороженно, добавил: - Я всего лишь простой путник, провалившийся в подземный лабиринт по чистой случайности, и буду премного благодарен, если вы поможете мне найти выход.
Старушка прошамкала что-то губами, затем встала, сделала шаг навстречу, подметая пол пещеры длинным подолом грязного ханьфу.
- Как звать? - спросила вдруг она повелительно.
- Ван Вей, - опешил юноша.
- Вей... - она задумчиво склонила голову к одному плечу, - "великий", значит. Великий, но не мудрый... - неизвестно к кому обращаясь пробормотала она.
- А вы... э-э... госпожа, одна здесь живете? Не боязно?
Старуха рассмеялась так, что эхо отразилось от стен пещеры и несколько сталактитов упали и рассыпались об пол с громким стуком.
- Это меня надобно боятся, юноша, - отсмеявшись промолвила она и поглядела прямо в глаза Ван Вею.
Страх сковал мастера ледяным обручем. Потому что глаза ее были сплошь белесыми, подернутыми красноватыми жилками, без зрачка и радужки. И понял он, что стоит перед ним много веков прожившая, а может и вовсе бессмертная, лиса-оборотень.
Что ж, подумал молодой мастер, вот и пришел мой последний час. Потому что лисица, наверняка, безмерно рада, что одинокий путник забрел в ее укромное логово. Вот съест сейчас мою печень, выпьет мое ци, снова станет молодой и красивой девушкой, и пойдет странствовать по свету, соблазняя мужчин и сея колдовские чары.
- Что застыл, словно сосулька на стенах моей пещеры? - "ласково" улыбнулась старуха-лиса. - Оставайся. Раз уж забрел, просто так тебя не отпущу.
Она указала глазами на циновку, свернутую в рулон и приставленную к стене. Делать нечего, садись, мол, Ван Вей, будешь разговорами развлекать древнего духа.
Однако старушка, проворно нырнув за ветхий полог, вытащила и расстелила на полу перед ним разлинованное полотно выделанной кожи, поставила маленькие шкатулочки, приветливо погромыхивающие внутри.
Вейцы, догадался Ван Вей.
- Сыграем? - заискивающе спросила лиса.
- Почему бы и нет, - ответил юноша, вспомнив, как учитель Кун первый раз бросил перед ним пропыленные тяжелые мешочки.
Старуха играла черными, а мастеру достались белые камни. Уже и поленья прогорели в костере, подернулись красноватыми призрачными головешками, а он все двигал, переставлял, обдумывал стратегию, стараясь при этом не сбиться с тактики, и сам не заметил как увлекся так, что забыл и где находится, и с кем играет.
Партия подходила к концу, лиса-оборотень явно выигрывала. "Ну что же, печень мою, в любом случае, жрать она не будет, и на том спасибо", - подумал Ван Вей, в очередной раз безуспешно пытаясь выстроить кольцо из белых камней вокруг темной кучки противника.
Сосредоточенно молчавшая почти всю игру, старуха вдруг молниеносно схватила пальцы юноши и сжала их в своей морщинистой холодной ладони.
- Что у тебя с руками? - спросила сухо и требовательно.
- Кости сломаны еще с самого детства, госпожа, - вздрогнув и словно очнувшись ото сна пролепетал Ван Вей. - Видимо, срослись неправильно, госпожа. Но это ничего, я привык.
- Понятно, - сказала старуха все еще не выпуская пальцы из своей ладони. - А это что такое?
Она кивнула на охапку тростника, сброшенную тут же, возле циновки.
- Заготовка. Бамбук, госпожа. Я делаю из него флейты.
- Вот как? - осведомилась она, и глаза ее при этом хищно блеснули. - И играть умеешь?
- Умею, госпожа.
- Покажи! - как ребенок восторженно воскликнула лиса и даже хлопнула в ладоши от нетерпения.
Ван Вей пожал плечами и вытащил из-за пазухи одну из своих флейт. Он всегда носил с собой одну или две, не желая расставаться с любимицами ни на минуту. Закрыл глаза, сосредотачиваясь, поглаживая искореженными пальцами гладкий тростник, еще сохранивший тепло его тела. Вдохнул в себя затхлый пещерный воздух и заиграл.
Мелодию он выбрал медленную, тягучую. Вообще-то, он почти всегда и играл такие. Быстрые и ритмичные не получались у него в силу того, что непослушные пальцы не желали ловко закрывать и открывать дырочки на инструменте. И легко порхать в воздухе, непринужденно перемещаясь для игры, у них тоже не получалось. Но зато плавные переливчатые звуки выходили отменно, особенно когда он играл мелодии собственного сочинения - проникновенные и жалостливо-печальные, услаждавшие не только слух, но и трогавшие душу.
Когда отзвучала последняя трель, лиса-оборотень отвернулась к узорчатой сталактитовой стене, украдкой смахнула набежавшую на совершенно белый глаз слезу.
- Благодарю, Ван Вей, - тихо сказал она, - ты и вправду великий мастер и талантливый музыкант. Ты разбередил мое сердце, а это не каждому под силу. Скажи, что ты хочешь за то, что не испугался сыграть со мной в вейцы и порадовал меня чудесной музыкой?
- Домой хочу, госпожа. Я устал, замерз и проголодался. Покажи дорогу, сделай милость.
Старуха повернулась и оценивающе оглядела юношу.
- Это самое малое, что я могу для тебя сделать. А больше тебе ничего не нужно? Ты, верно, уже догадался, что я бессмертная лиса-оборотень. Но кроме этого, я еще и сильная чародейка. Подумай, что ты хочешь? Власти, денег, богатства, любви? Я многое могу, почти все. Чего желает твоя мятежная душа, Ван Вей?
Да много чего желает, если разобраться. Деньги, действительно, не помешают. В хижине, где они живут вдвоем с матерью, протекает крыша, а это может пагубно отразится на тростниковых заготовках, которым для просушки нужен сухой теплый воздух, а вовсе не влажность и вода. Он смог бы купить козу или даже корову, потому что из животных у них обретались лишь несколько полудохлых кур, а от риса и проса с приправами порой немилосердно сводило желудок. Чтобы матушка, наконец, перестала сватать ему соседскую девицу - глупую и недалекую, неплохо управляющуюся с домашним хозяйством, но при этом не отличающую тростниковую флейту от деревянной. Да и поговорить с ней, особо, не о чем. И еще, конечно, хочется, чтобы пальцы перестало сводить судорогой от надвигающейся грозы или когда он, вот так же как сегодня, день-деньской шатается по сырым зарослям, собирая побеги для будущих инструментов.
Но как озвучить такие разносторонние желания? Мысли разбегались как рисовые зернышки и сошлись воедино только тогда, когда юноша вспомнил, как учитель Кун рассказывал, что жизнь человеческая разделена на полосы. Черные и белые. В дни, когда флейта падала из негнущихся пальцев мальчика и музыка получалась кривая и фальшивая, наступала черная полоса. И когда отец возвращался без улова, а мать сетовала, что завтра нечем платить лекарю, который составляет мазь для пальцев Ван Вея - тоже. Но случались и белые полосы. Редко, гораздо реже чем черные, но все равно случались. Например, когда маленький испуганный мальчик слушал переливчатые трели заветной дудочки. Когда занимался с учителем Куном. Когда дождь переставал лить как из ведра, и в саду можно было собирать зеленые мандарины.
Ван Вей представил ненадолго, что жизнь его - сплошная белая полоса. Так зачем, для чего нужны черные?
Откинув со лба прядь выбившихся из пучка длинных вороных волос, мастер отчетливо произнес, глядя прямо в пустые глазницы бессмертного духа:
- Я хочу, чтобы жизнь моя больше не была полосатой. Пусть останется лишь один цвет - белый. Никаких темных тонов. Чтобы не знал я ни горестей, ни печалей, ни несчастий, ни болезней, ни боли, ни страха.
- Значит, - решила уточнить старушка, - ты просишь стереть из твоей жизни все черные полосы, верно?
- Именно так, - кивнул юноша.
- Неожиданное желание, - задумалась лиса, - хотя и вполне выполнимое.
- Правда? - обрадовался Ван Вей. - Неужели возможно сделать так, как я хочу?
- Если это действительно то, что ты хочешь - все возможно, - отрезала она. - Давай руки.
Поспешно спрятав флейту за пазуху, мастер без страха протянул ей обе руки. Не получится - и ладно. В крайнем случае вернется домой и все будет по-прежнему.
Она схватила разогретые игрой изувеченные пальцы, сжала своими ледяными костяшками. Зажмурилась, долго шептала, приговаривала и причмокивала. Затем, открыв один глаз осведомилась:
- Считать последующие реинкарнации?
Так далеко вперед Ван Вей не заглядывал, поэтому, на всякий случай, кивнул.
Бессмертная старушка-лиса пошептала еще, подула ему на ладони. Затем - отпустила.
- И это - все? - оторопел юноша, на самом деле совершенно ничего не почувствовавший.
- Все, - отрезала она. - Теперь пойдешь сначала прямо по проходу где-то с пол ли, затем - направо, затем снова прямо, снова налево и выйдешь прямехонько к небольшой расщелине возле родника. А дальше до твоей деревни рукой подать.
"Странно, - подумал мастер, - вроде я не говорил ей, где живу".
Но расспрашивать больше не решился. Свернул и поставил на прежнее место циновку, подобрал тростник и отвесил старушке поясной поклон. Развернулся и ушел, не оборачиваясь.
И разумеется, не мог он услышать, как бессмертный дух, качая головой, еле слышно прошептал ему в спину:
- Кто хочет иметь все, тот все потеряет.
События последующих дней слились для Ван Вея в один жизнерадостный фейерверк.
Он не заболел после своего тростникового приключения, хотя и подозревал, что сильно простудился. Пальцы - о чудо! - не ломало и не пронизывало болью, что приписал к своим заслугам лекарь, регулярно составлявший для мастера мазь, которая до сих пор ни капельки не помогала.
Тростник, который Ван Вей нарезал в роще, оказался превосходным материалом для будущих духовых инструментов. Он не отсырел и не испортился, не гнулся и не ломался после просушки.
Слух об удивительных флейтах чудесного мастера постепенно распространился по округе, достиг других городов, и даже, поговаривают, самого императора! Юноша больше не имел недостатка в заказах, а за работу получал достаточно цяней, чтобы хватило и подлатать крышу, и купить для матушки козу.
Коза попалась настолько удойной, что женщина наловчилась делать прекрасный козий сыр с горными травами. Сыр пришелся по вкусу соседкам, которых она угостила по доброте душевной. Те, в свою очередь, посоветовали ей попробовать продать сыр на базаре. Надо ли рассказывать, что сыр разобрали с лету, заплатив за него тройную цену, а вскоре матушка, приобретя еще парочку рогатых, стала почетной торговкой, а после того, как они купили большой дом и наняли слуг - уважаемой госпожой. С тех самых пор, как река Лицзян, поглотила отца Ван Вея - а случилось это вскоре, после ухода учителя Кун - мать походила больше на призрак, чем на еще нестарую, в сущности, женщину. И лишь теперь она расцвела, словно цветок лотоса.
О женитьбе на недалекой соседской дочери матушка, хвала Нюйве, больше и не заговаривала. И Ван Вей решился - сам посватался к прекрасной ликом и острой умом Чжан Лан - дочери губернатора, которую юноша привечал уже давно, но не решался рассказать о намерениях. Потому что, разве пошла бы такая девушка за бедного мастера со слабым здоровьем, живущего лишь мечтами и надеждами?
Дочь губернатора стала женой Ван Вейя. И были они счастливы, и жили в довольстве и согласии, ожидая когда зелено-голубой чешуйчатый цилинь принесет им долгожданного наследника.
Однако, немного воды расплескалось на берегу Яшмового озера близ нефритового дворца богини Си-ван-му, прежде чем Ван Вей начал замечать, что жизнь его стала скучна и однообразна. Не радовала его ни вкусная пища, ни красивая и удобная одежда, ни молодая жена. И даже - невиданное дело! - звуки флейты не приносили сердцу ликования, а душе - умиротворения, и пальцы не чувствовали больше приятную гладкость бамбукового ствола.
А последней каплей стала тихая и безоблачная, как кипарисовая роща, смерть любимой матушки. Ничего не почувствовал Ван Вей - ни облегчения от того, что женщина отошла во сне с улыбкой на устах, ни огорчения от ее безвременной кончины. Как будто само время остановилось и мастер волею судьбы попал в абсолютную пустоту на задворках Поднебесной.
И глядя на неподдельно горюющую жену в белом траурном ханьфу, обмахивающуюся белым веером, на дрожащие руки служанки, разливающей белый чай в белые фарфоровые чашки, стоящие на белой шелковой скатерти, и, наконец, на собственную белую одежду, Ван Вей понял, какую великую ошибку он совершил.
Как можно было просить многовекового духа о том, чтобы тот убрал все черные полосы в его жизни? Ведь без них он перестал чувствовать и саму жизнь во всем многообразии ее красок и оттенков.
Мастер так поспешно вскочил, что служанка от неожиданности пролила чай на лоснящуюся перламутром скатерть.
- Куда ты? - удивилась его жена, которая и не догадывалась, что ее муж может быть непредсказуемым и непостоянным, действовать соответственно порыву, слушая лишь голос сердца и поддаваясь внезапно нахлынувшему вдохновению.
- Я вернусь. Обязательно вернусь, моя Чжан Лан. Только жди.
Он не переоделся - как был во всем белом, так и умчался, прихватив с лишь небольшой факел, да первую попавшуюся флейту - поперечную и длинную, которую он попросту засунул себе за пояс, где она и болталась наподобие меча. Потому что как еще умаслить лису-оборотня, если не игрой флейте, так понравившейся ей в прошлый раз?
Суматошно добежав до конца сада Ван Вей перевел дыхание, а затем досадливо хлопнул себя по бедру. До пещеры пешком он дойдет, в лучшем случае, к вечеру. Да и зачем труды, если теперь в его конюшне живут быстроногие красавцы?
Конюх спал мертвецким сном, упившись рисовой водкой. Вот почему мастер не любил верховую езду - самому застегнуть пряжку на подпруге кривыми пальцами удавалось, в лучшем случае, с пятого раза. Конечно, маленькие стамески, необходимые для выпиливания дырочек во флейте были ничуть не лучше, но с ним, как и со всем, что касалось инструмента, Ван Вей готов был возится часами.
Кое-как поседлав лошадь и преодолев верхом несколько ли мастер добрался, наконец, до тростниковой рощи. А дальше животное уперлось всеми четырьмя копытами и ни в какую не пожелало в эти самые тростники входить. "Панды, видимо, - подумал Ван Вей. - Медведи и лошади - плохое сочетание".
Делать нечего, спешившись, мастер пошел искать вход в пещеру. Вернее - выход. Тот, который показала ему старушка. Ведь в прошлый раз он вышел из лабиринта в той же самой тростниковой роще, только немного поодаль.
Вход нашелся довольно быстро - под огромным валуном, покрытым зеленым лишайником. Если не знать, что вот эта черная дыра - вход в пещеру, ни за что не догадаешься! Трещина и трещина, ничего особенного. Полно таких.
И расположение коридоров, Ван Вей, каким-то чудом, запомнил. Добрался он и до зала, в котором играл в вейцы с бессмертным духом. Вот только духа там уже не было. Сталактиты и сталагмиты причудливой формы и изломы горных пород всевозможных оттенков находились на месте. Но ничто не указывало на то, что когда-то здесь жила древняя лиса-оборотень. Ни очага, ни циновки. И на гладком выщербленном камне не обретались предметы нехитрой кухонной утвари.
"Этого следовало ожидать, - горестно подумал мастер. - Ведь не полагал же я, в самом деле, что старушка будет сидеть и ждать, когда мне взбредет в голову сюда явится?"
Однако и повернуть обратно он не мог. Просто не мог снова вернуться к своей пресной жизни, без радости, без вкуса, без эмоций. Уж лучше сгинуть здесь, в темных извилистых лабиринтах.
"Идти вперед, - вспомнил Ван Вей, - пусть медленно, но не останавливаться". Так говорил учитель Кун когда-то. Кажется, будто бы в прошлой жизни.
Немного, совсем чуть-чуть, кольнуло болью сломанные пальцы. И тогда прославленный мастер опустился прямо на каменный влажный пол. Улыбнулся. Достал из-за пояса флейту. И заиграл.
Флейта пела и надрывалась. Музыка плакала, отражаясь от сводов пещеры, эхом разносясь по коридорам, покачиваясь на поверхности подземного озера мелкой дрожащей рябью.
Давненько не играл Ван Вей настолько проникновенно. Только здесь, в темноте, озаряемой лишь небольшим чадящим факелом, вспомнил он, что значила музыка в его жизни. И он упивался этим забытым чувством, будто припадал к источнику с живой водой. Пил и не мог напиться.
А потом он вдруг резко остановился. И лишь капли, падающие со сталактитов, нарушали тишину загадочной пещеры. Потому что перед ним вдруг возникла девушка такой невиданной красоты, что у мастера перехватило дыхание на самой высокой и звонкой ноте.
Кожа ее была подобна персику из садов самой богини Си-ван-му, гладкие вороные волосы струились ниже пояса, точеную фигуру облегало шелковое ханьфу, состоящее лишь из двух слоев - черного и белого. Вот только глаза были совершенно пустые, без зрачка и радужки. И понял Ван Вей, что все-таки нашел ту, которую искал, пусть даже и в ином обличии.
- Здравствуй, искусный мастер, - начала она, потому что Ван Вей не решался нарушить молчание. - А я ждала тебя. Не думала, правда, что придешь так скоро.
- Вы... ждали меня, госпожа? - оторопел Ван Вей так, что забыл даже поздороваться.
- Удивлен? Напуган? Растерян? Обрадован? Ах, да, - она криво усмехнулась, - ты ведь и забыл, что значат все эти чувства.
Не дав ему опомнится прекрасная лиса-оборотень, подобрав полы своего ханьфу, уселась перед ним на пол. Достала откуда-то - может прямо из воздуха? - знакомую потрепанную кожу и маленькие шкатулочки.
- Сыграем?
Ван Вей, конечно, согласился. А что еще оставалось?
Мастер не сомневался, что ему снова выпадет играть белыми и удивился, когда бессмертный дух подвинул ему черную горку.
- Посмотри, - воскликнула лисица, указывая на камни хорошенькой ручкой, - что ты видишь?
- Черное и белое? - начал мастер, догадываясь, что не просто так она вопрошает. - Инь и ян? Жизнь и смерть?
Не в силах подобрать еще сравнения, он настороженно замер.
- Нет, глупый юноша, - рассмеялась лиса. - Это всего лишь камни. Но ведь без них мы не смогли бы играть, не так ли? Разве можно играть только белыми? Или только черными? Как же тогда отличать их друг от друга? Понимаешь ли ты это, мастер, зовущийся великим?
- Понял. Потому и пришел. Скажи, сможешь ли ты помочь мне?
- Вернуть все как было? - хитро прищурилась лиса.
- Именно! - вскричал Ван Вей и эхо разнесло по коридорам последние слоги. - Я хочу, чтоб снова рис был сладок, а виноградная настойка горчила. Чтобы пальцы ныли от непогоды, а мазь, нанесенная на них был едкой и жгучей. Чтобы в сотый раз играл я любимую мелодию, и она мне не надоедала. Я хочу снова чувствовать, снова любить, снова быть живым. Я осознал свою ошибку. Возможно ли исправить ее, о госпожа?
- Что ж, - промолвил хорошенький дух, накручивая вороную прядь волос на палец, - все возможно, если ты действительно этого хочешь. Ведь в конце концов, единственная настоящая ошибка - не исправлять свои прошлые ошибки.
"Какая замечательная лиса, - подумал Ван Вей, - говорит совсем как мой учитель Кун".
- Сделаю, - отвечала она, - но и ты, в свою, очередь, должен пообещать мне кое-что.
- И что же? - полюбопытствовал Ван Вей.
- Не могу отказать себе в удовольствии слушать твою музыку. Скажи мне, юноша, будешь ли ты приходить сюда время от времени и играть для меня свои дивные мелодии?
- Почту за честь, госпожа, - улыбнулся мастер.
- Тогда - по рукам? - С этими словами бессмертная лиса-оборотень снова переплела свои хорошенькие пальчики с горячими переломанными пальцами Ван Вея.
А уже собираясь уходить, мастер вдруг, словно вспомнив что-то, обернулся и спросил, в усмешке изогнув пышную бровь:
- Распространяется ли наша сделка на последующие реинкарнации, госпожа?
Так далеко вперед лисица не заглядывала, поэтому, на всякий случай, кивнула.
Пещера эта в окрестностях Гуйлиня и по сей день является излюбленным местом страждущих до новых впечатлений путников. Чтобы не заблудится, маршруты проложены лишь по некоторым из ее залов, и лишь некоторые из них освещены. Но если вам вдруг случится отстать от шумной разноголосой толпы - замрите. Возможно, вам повезет, и вы услышите, как далекое эхо разносит по сводам пещеры мелодичные переливы тростниковой флейты мастера Ван Вея.
Кратенько про незнакомые слова:
Богиня Нюйва - одна из великих богинь китайского пантеона.
Ли - мера длины в Китае.
Кун Фу-Цзы - Конфуций.
Чжун-го - самоназвание Китая, обозначающее "Срединное государство".
Ханьфу - национальный костюм китайского народа.
Лиса-оборотень - добрый или злой дух в китайской мифологии.
Ци - жизненная энергия человека.
Вейцы - стратегическая настольная игра в Китае.
Цянь - название древней китайской монеты.
Цилинь - чудо-зверь в китайской мифологии.
Богиня Си-ван-му - одна из великих богинь китайского пантеона.
Вот для этого сказочного проекта:
Вот для этой сказочной темы: "День полосатых сказок"
МАСТЕР ТРОСТНИКОВОЙ ФЛЕЙТЫ
Первое, что Ван Вей почувствовал, провалившись, был не страх, а холод. Внизу было жутко холодно. Ощупав себя он понял, что к счастью, кажется, ничего не сломал.
Какого демона он вообще забрел сюда! Неужто в окрестностях его родной деревушки Гуйлинь не нашлось местечка поближе, чтобы собрать тростник для изготовления флейты?
Ван Вей был хорошим мастером. Он был юн и красив, а еще богиня Нюйва - создательница человечества - одарила его идеальным слухом, помогающим совершенно точно настраивать флейты. У него они играли и ярче, и чище, чем у других мастеров. И плакали, и пели на все голоса и тональности.
Действительно, вокруг Гуйлинь росло много бамбукового тростника. Только Ван Вею тот тростник был больше не по нраву. То слишком толстый, то чересчур сухой и ломкий. Вот и зашел он в поисках невесть куда, на несколько ли отдалившись от собственного дома.
Целый день бродил мастер по предгорьям и долинам и, наконец, когда была съедена последняя рисовая лепешка и допита родниковая вода во фляге, он увидел то, что искал.
Эта тростниковая роща была девственно чистой. И бамбук здесь рос сочный и зеленый. "Такой мне и нужен для неподражаемого звучания", - подумал Ван Вей, достал острый нож и принялся отсекать понравившиеся побеги.
Он так увлекся работой, что не заметил, как заросли пошатнулись, и на юношу неуклюжей походкой двинулся пучеглазый панда. Он неожиданности мастер выронил нож и тот лишь чудом не впился острием ему в ногу.
Ван Вей выругался и уставился на незваного гостя. Панда и не думал уходить. Расселся неподалеку и задумчиво жевал бамбуковый стебель. Видимо, тростник в этих местах был хорош не только для флейты, но и для еды. Обычно, панды боялись людей и убегали, но здесь, видимо, медведи водились какие-то совершенно непуганые.
Подобрав нож, парень снова принялся за дело. Но тут, откуда ни возьмись, показался еще один панда. Затем еще один, и еще. Под конец и самка с медвежатами заявилась. Похоже, это была их территория и Ван Вей пришелся здесь совершенно не к месту.
Панды, не желая делится своим бамбуком, стали медленно пододвигаться к мастеру, постепенно тесня его из рощи.
"Да чтоб вас всех демоны побрали", - снова выругался он, подобрал нож, побеги, и только хотел убраться восвояси, как нога его попала в узкую расщелину, он оступился, а в следующий миг провалился под землю.
Здесь было темно и холодно. "Пещера, наверное", - подумал Ван Вей. А еще подумал, что плакало теперь его дело, мастерская, заказчики и флейты. Потому что пещеры здесь были опасные и петляющие, и множество народа безвестно кануло в их лабиринтах.
Он поднял голову кверху. В расщелину, в которую он свалился, весело светило солнце. Там, наверху, привольно гуляли панды, радуясь, наверно, что изгнали из своих владений чужака. А стены пещеры были волглыми и покатыми - не залезть обратно, не уцепиться.
Однако мастер не привык сразу сдаваться. Ведь как говаривал его учитель Кун: "Неважно, как медленно ты идешь, до тех пор, пока не остановишься".
И Ван Вей не останавливался. Прижав к себе заветные тростниковые побеги одной рукой, другой он ощупывал попадавшиеся на пути сталагмиты, и осторожно продвигался вперед, надеясь, все-таки, найти выход. "По крайней мере, если буду идти - согреюсь", - успокаивал он себя и делал следующий шаг.
Когда мастер отдалился от расщелины, густая темнота со всех сторон окружила его. А он все шел и шел упрямо вперед. Упрямства ему было не занимать с детства. С того случая, когда ему было шесть лет и он, сын бедного рыбака, забрался в огромный сундук с рыболовными сетями, надеясь спрятаться в нем и испугать родителей. Вот только тяжелая крышка, обитая железным ободом, захлопнулась, переломав мальчишке пальцы на обеих руках.
Сломанные кости срастались плохо, мальчик жаловался и плакал. Особенно тяжело было в ненастную погоду - пальцы ныли немилосердно, не помогали ни примочки, ни мази. Из веселого и шумного ребенка Ван Вей стал задумчивым и болезненным, подолгу сидел у окна, глядя как отец уходит, а затем возвращается с рыбалки.
Но однажды жизнь его изменилась до неузнаваемости. Как-то раз, в начале весны, отец вернулся с хорошим уловом. И пришел не один - привел с собой случайного путника. Мать накрыла на всех скромный ужин, состоящей из пойманных отцом окуней, запеченных в глине, с овощной похлебкой.
А после ужина, путник - молодой мужчина - достал тростниковую дудочку и заиграл на ней. Звука чище и прекрасней Ван Вей не слышал в жизни. С самых первых нот желание играть на флейте завладело им с такой силой, что он не удержался и спросил, глядя в узкие карие глаза человека: "А я смогу играть так же хорошо, как вы?" Отец с матерью замерли, а бабушка скептически поджала губы. Конечно, с его кривыми пальцами только и играть на флейте! Но мужчина, за ужином вдоволь насмотревшийся на то, как мальчик двумя руками держит глиняную чашку, потеплел глазами, криво усмехнулся и ответил: "Конечно сможешь. Даже лучше. Хочешь, научу?"
Маленький Ван Вей хотел. Ему казалось, что ничего он не хотел так в жизни, как хоть один раз прикоснуться к отполированной поверхности чудесной дудочки.
Конечно, сломанные пальцы его не слушались. Но мужчина, представившийся как Кун Фу-Цзы, не обращал на это ни малейшего внимания. Он показывал как правильно зажать то или иное отверстие, чтобы получить нужную ноту. Как правильно дышать, чтобы извлечь звук. И не переставал восхищаться, потому что слух у ребенка оказался идеальным, а упорства и трудолюбия набралось на десятерых.
- Зачем вы даете моему сыну напрасные надежды? - сокрушалась мать мальчика. - Никогда ему не стать виртуозным музыкантом с его-то руками.
- Не страшно, - улыбался мужчина и уголках его глаз собирались загорелые морщинки. - Ведь он может стать отличным мастером.
А его отцу он попытался донести ту же мысль понятным для него языком: "Хочешь накормить человека один раз - дай ему рыбу. Хочешь накормить его на всю жизнь - научи его рыбачить".
Кун-Фу-Цзы задержался у них в доме до середины осени, отрабатывая еду и крышу надо головой тем, что возился с маленьким сыном рыбака, уча его не только музыке, но и всему, что знал сам. А потом ушел, на прощание подарив мальчишке флейту. Ван Вей на всю жизнь запомнил веселые с хитринкой глаза, мудрые речи, ласковые руки, а так же веру этого человека, ставшего впоследствии знаменитым на весь Чжун-го Великим Учителем. Веру в то, что у него, Ван Вея, получится все, о чем он мечтает и к чему так упорно стремится. "Чем бы ты не занимался в жизни, делай это всем своим сердцем", - такими были последние слова учителя Куна.
Понемногу, темнота стала рассеиваться и впереди забрезжил маленький огонек, словно кто-то зажег костер или факел. Мастер, по-прежнему на ощупь, двинулся туда, надеясь, что ему повезет.
С каждым шагом становилось все светлее и светлее и, наконец, Ван Вей очутился в пещерной зале такой невиданной красоты, о которой рассказывали только в сказках. Диковинные сосульки-сталактиты росли с потолка, наподобие огромных зубов дракона; тени играли в прятки, отражаясь от влажных узорчатых стен.
Рассматривая причудливое творение природы парень спиной почувствовал, что и его, в свою очередь, кто-то рассматривает. Поспешно обернувшись, он увидел маленькую сморщенную старушку, сидевшую, скрестив ноги, на циновке возле костра.
Ван Вей вздрогнул от неожиданности, но все же, вспомнив приличия, поклонился и произнес почтительно:
- Вечер добрый, госпожа. Да не потухнет огонь в очаге вашем, да не оскудеют запасы риса в закромах ваших. - Видя, что старуха не отвечает и смотрит настороженно, добавил: - Я всего лишь простой путник, провалившийся в подземный лабиринт по чистой случайности, и буду премного благодарен, если вы поможете мне найти выход.
Старушка прошамкала что-то губами, затем встала, сделала шаг навстречу, подметая пол пещеры длинным подолом грязного ханьфу.
- Как звать? - спросила вдруг она повелительно.
- Ван Вей, - опешил юноша.
- Вей... - она задумчиво склонила голову к одному плечу, - "великий", значит. Великий, но не мудрый... - неизвестно к кому обращаясь пробормотала она.
- А вы... э-э... госпожа, одна здесь живете? Не боязно?
Старуха рассмеялась так, что эхо отразилось от стен пещеры и несколько сталактитов упали и рассыпались об пол с громким стуком.
- Это меня надобно боятся, юноша, - отсмеявшись промолвила она и поглядела прямо в глаза Ван Вею.
Страх сковал мастера ледяным обручем. Потому что глаза ее были сплошь белесыми, подернутыми красноватыми жилками, без зрачка и радужки. И понял он, что стоит перед ним много веков прожившая, а может и вовсе бессмертная, лиса-оборотень.
Что ж, подумал молодой мастер, вот и пришел мой последний час. Потому что лисица, наверняка, безмерно рада, что одинокий путник забрел в ее укромное логово. Вот съест сейчас мою печень, выпьет мое ци, снова станет молодой и красивой девушкой, и пойдет странствовать по свету, соблазняя мужчин и сея колдовские чары.
- Что застыл, словно сосулька на стенах моей пещеры? - "ласково" улыбнулась старуха-лиса. - Оставайся. Раз уж забрел, просто так тебя не отпущу.
Она указала глазами на циновку, свернутую в рулон и приставленную к стене. Делать нечего, садись, мол, Ван Вей, будешь разговорами развлекать древнего духа.
Однако старушка, проворно нырнув за ветхий полог, вытащила и расстелила на полу перед ним разлинованное полотно выделанной кожи, поставила маленькие шкатулочки, приветливо погромыхивающие внутри.
Вейцы, догадался Ван Вей.
- Сыграем? - заискивающе спросила лиса.
- Почему бы и нет, - ответил юноша, вспомнив, как учитель Кун первый раз бросил перед ним пропыленные тяжелые мешочки.
Старуха играла черными, а мастеру достались белые камни. Уже и поленья прогорели в костере, подернулись красноватыми призрачными головешками, а он все двигал, переставлял, обдумывал стратегию, стараясь при этом не сбиться с тактики, и сам не заметил как увлекся так, что забыл и где находится, и с кем играет.
Партия подходила к концу, лиса-оборотень явно выигрывала. "Ну что же, печень мою, в любом случае, жрать она не будет, и на том спасибо", - подумал Ван Вей, в очередной раз безуспешно пытаясь выстроить кольцо из белых камней вокруг темной кучки противника.
Сосредоточенно молчавшая почти всю игру, старуха вдруг молниеносно схватила пальцы юноши и сжала их в своей морщинистой холодной ладони.
- Что у тебя с руками? - спросила сухо и требовательно.
- Кости сломаны еще с самого детства, госпожа, - вздрогнув и словно очнувшись ото сна пролепетал Ван Вей. - Видимо, срослись неправильно, госпожа. Но это ничего, я привык.
- Понятно, - сказала старуха все еще не выпуская пальцы из своей ладони. - А это что такое?
Она кивнула на охапку тростника, сброшенную тут же, возле циновки.
- Заготовка. Бамбук, госпожа. Я делаю из него флейты.
- Вот как? - осведомилась она, и глаза ее при этом хищно блеснули. - И играть умеешь?
- Умею, госпожа.
- Покажи! - как ребенок восторженно воскликнула лиса и даже хлопнула в ладоши от нетерпения.
Ван Вей пожал плечами и вытащил из-за пазухи одну из своих флейт. Он всегда носил с собой одну или две, не желая расставаться с любимицами ни на минуту. Закрыл глаза, сосредотачиваясь, поглаживая искореженными пальцами гладкий тростник, еще сохранивший тепло его тела. Вдохнул в себя затхлый пещерный воздух и заиграл.
Мелодию он выбрал медленную, тягучую. Вообще-то, он почти всегда и играл такие. Быстрые и ритмичные не получались у него в силу того, что непослушные пальцы не желали ловко закрывать и открывать дырочки на инструменте. И легко порхать в воздухе, непринужденно перемещаясь для игры, у них тоже не получалось. Но зато плавные переливчатые звуки выходили отменно, особенно когда он играл мелодии собственного сочинения - проникновенные и жалостливо-печальные, услаждавшие не только слух, но и трогавшие душу.
Когда отзвучала последняя трель, лиса-оборотень отвернулась к узорчатой сталактитовой стене, украдкой смахнула набежавшую на совершенно белый глаз слезу.
- Благодарю, Ван Вей, - тихо сказал она, - ты и вправду великий мастер и талантливый музыкант. Ты разбередил мое сердце, а это не каждому под силу. Скажи, что ты хочешь за то, что не испугался сыграть со мной в вейцы и порадовал меня чудесной музыкой?
- Домой хочу, госпожа. Я устал, замерз и проголодался. Покажи дорогу, сделай милость.
Старуха повернулась и оценивающе оглядела юношу.
- Это самое малое, что я могу для тебя сделать. А больше тебе ничего не нужно? Ты, верно, уже догадался, что я бессмертная лиса-оборотень. Но кроме этого, я еще и сильная чародейка. Подумай, что ты хочешь? Власти, денег, богатства, любви? Я многое могу, почти все. Чего желает твоя мятежная душа, Ван Вей?
Да много чего желает, если разобраться. Деньги, действительно, не помешают. В хижине, где они живут вдвоем с матерью, протекает крыша, а это может пагубно отразится на тростниковых заготовках, которым для просушки нужен сухой теплый воздух, а вовсе не влажность и вода. Он смог бы купить козу или даже корову, потому что из животных у них обретались лишь несколько полудохлых кур, а от риса и проса с приправами порой немилосердно сводило желудок. Чтобы матушка, наконец, перестала сватать ему соседскую девицу - глупую и недалекую, неплохо управляющуюся с домашним хозяйством, но при этом не отличающую тростниковую флейту от деревянной. Да и поговорить с ней, особо, не о чем. И еще, конечно, хочется, чтобы пальцы перестало сводить судорогой от надвигающейся грозы или когда он, вот так же как сегодня, день-деньской шатается по сырым зарослям, собирая побеги для будущих инструментов.
Но как озвучить такие разносторонние желания? Мысли разбегались как рисовые зернышки и сошлись воедино только тогда, когда юноша вспомнил, как учитель Кун рассказывал, что жизнь человеческая разделена на полосы. Черные и белые. В дни, когда флейта падала из негнущихся пальцев мальчика и музыка получалась кривая и фальшивая, наступала черная полоса. И когда отец возвращался без улова, а мать сетовала, что завтра нечем платить лекарю, который составляет мазь для пальцев Ван Вея - тоже. Но случались и белые полосы. Редко, гораздо реже чем черные, но все равно случались. Например, когда маленький испуганный мальчик слушал переливчатые трели заветной дудочки. Когда занимался с учителем Куном. Когда дождь переставал лить как из ведра, и в саду можно было собирать зеленые мандарины.
Ван Вей представил ненадолго, что жизнь его - сплошная белая полоса. Так зачем, для чего нужны черные?
Откинув со лба прядь выбившихся из пучка длинных вороных волос, мастер отчетливо произнес, глядя прямо в пустые глазницы бессмертного духа:
- Я хочу, чтобы жизнь моя больше не была полосатой. Пусть останется лишь один цвет - белый. Никаких темных тонов. Чтобы не знал я ни горестей, ни печалей, ни несчастий, ни болезней, ни боли, ни страха.
- Значит, - решила уточнить старушка, - ты просишь стереть из твоей жизни все черные полосы, верно?
- Именно так, - кивнул юноша.
- Неожиданное желание, - задумалась лиса, - хотя и вполне выполнимое.
- Правда? - обрадовался Ван Вей. - Неужели возможно сделать так, как я хочу?
- Если это действительно то, что ты хочешь - все возможно, - отрезала она. - Давай руки.
Поспешно спрятав флейту за пазуху, мастер без страха протянул ей обе руки. Не получится - и ладно. В крайнем случае вернется домой и все будет по-прежнему.
Она схватила разогретые игрой изувеченные пальцы, сжала своими ледяными костяшками. Зажмурилась, долго шептала, приговаривала и причмокивала. Затем, открыв один глаз осведомилась:
- Считать последующие реинкарнации?
Так далеко вперед Ван Вей не заглядывал, поэтому, на всякий случай, кивнул.
Бессмертная старушка-лиса пошептала еще, подула ему на ладони. Затем - отпустила.
- И это - все? - оторопел юноша, на самом деле совершенно ничего не почувствовавший.
- Все, - отрезала она. - Теперь пойдешь сначала прямо по проходу где-то с пол ли, затем - направо, затем снова прямо, снова налево и выйдешь прямехонько к небольшой расщелине возле родника. А дальше до твоей деревни рукой подать.
"Странно, - подумал мастер, - вроде я не говорил ей, где живу".
Но расспрашивать больше не решился. Свернул и поставил на прежнее место циновку, подобрал тростник и отвесил старушке поясной поклон. Развернулся и ушел, не оборачиваясь.
И разумеется, не мог он услышать, как бессмертный дух, качая головой, еле слышно прошептал ему в спину:
- Кто хочет иметь все, тот все потеряет.
События последующих дней слились для Ван Вея в один жизнерадостный фейерверк.
Он не заболел после своего тростникового приключения, хотя и подозревал, что сильно простудился. Пальцы - о чудо! - не ломало и не пронизывало болью, что приписал к своим заслугам лекарь, регулярно составлявший для мастера мазь, которая до сих пор ни капельки не помогала.
Тростник, который Ван Вей нарезал в роще, оказался превосходным материалом для будущих духовых инструментов. Он не отсырел и не испортился, не гнулся и не ломался после просушки.
Слух об удивительных флейтах чудесного мастера постепенно распространился по округе, достиг других городов, и даже, поговаривают, самого императора! Юноша больше не имел недостатка в заказах, а за работу получал достаточно цяней, чтобы хватило и подлатать крышу, и купить для матушки козу.
Коза попалась настолько удойной, что женщина наловчилась делать прекрасный козий сыр с горными травами. Сыр пришелся по вкусу соседкам, которых она угостила по доброте душевной. Те, в свою очередь, посоветовали ей попробовать продать сыр на базаре. Надо ли рассказывать, что сыр разобрали с лету, заплатив за него тройную цену, а вскоре матушка, приобретя еще парочку рогатых, стала почетной торговкой, а после того, как они купили большой дом и наняли слуг - уважаемой госпожой. С тех самых пор, как река Лицзян, поглотила отца Ван Вея - а случилось это вскоре, после ухода учителя Кун - мать походила больше на призрак, чем на еще нестарую, в сущности, женщину. И лишь теперь она расцвела, словно цветок лотоса.
О женитьбе на недалекой соседской дочери матушка, хвала Нюйве, больше и не заговаривала. И Ван Вей решился - сам посватался к прекрасной ликом и острой умом Чжан Лан - дочери губернатора, которую юноша привечал уже давно, но не решался рассказать о намерениях. Потому что, разве пошла бы такая девушка за бедного мастера со слабым здоровьем, живущего лишь мечтами и надеждами?
Дочь губернатора стала женой Ван Вейя. И были они счастливы, и жили в довольстве и согласии, ожидая когда зелено-голубой чешуйчатый цилинь принесет им долгожданного наследника.
Однако, немного воды расплескалось на берегу Яшмового озера близ нефритового дворца богини Си-ван-му, прежде чем Ван Вей начал замечать, что жизнь его стала скучна и однообразна. Не радовала его ни вкусная пища, ни красивая и удобная одежда, ни молодая жена. И даже - невиданное дело! - звуки флейты не приносили сердцу ликования, а душе - умиротворения, и пальцы не чувствовали больше приятную гладкость бамбукового ствола.
А последней каплей стала тихая и безоблачная, как кипарисовая роща, смерть любимой матушки. Ничего не почувствовал Ван Вей - ни облегчения от того, что женщина отошла во сне с улыбкой на устах, ни огорчения от ее безвременной кончины. Как будто само время остановилось и мастер волею судьбы попал в абсолютную пустоту на задворках Поднебесной.
И глядя на неподдельно горюющую жену в белом траурном ханьфу, обмахивающуюся белым веером, на дрожащие руки служанки, разливающей белый чай в белые фарфоровые чашки, стоящие на белой шелковой скатерти, и, наконец, на собственную белую одежду, Ван Вей понял, какую великую ошибку он совершил.
Как можно было просить многовекового духа о том, чтобы тот убрал все черные полосы в его жизни? Ведь без них он перестал чувствовать и саму жизнь во всем многообразии ее красок и оттенков.
Мастер так поспешно вскочил, что служанка от неожиданности пролила чай на лоснящуюся перламутром скатерть.
- Куда ты? - удивилась его жена, которая и не догадывалась, что ее муж может быть непредсказуемым и непостоянным, действовать соответственно порыву, слушая лишь голос сердца и поддаваясь внезапно нахлынувшему вдохновению.
- Я вернусь. Обязательно вернусь, моя Чжан Лан. Только жди.
Он не переоделся - как был во всем белом, так и умчался, прихватив с лишь небольшой факел, да первую попавшуюся флейту - поперечную и длинную, которую он попросту засунул себе за пояс, где она и болталась наподобие меча. Потому что как еще умаслить лису-оборотня, если не игрой флейте, так понравившейся ей в прошлый раз?
Суматошно добежав до конца сада Ван Вей перевел дыхание, а затем досадливо хлопнул себя по бедру. До пещеры пешком он дойдет, в лучшем случае, к вечеру. Да и зачем труды, если теперь в его конюшне живут быстроногие красавцы?
Конюх спал мертвецким сном, упившись рисовой водкой. Вот почему мастер не любил верховую езду - самому застегнуть пряжку на подпруге кривыми пальцами удавалось, в лучшем случае, с пятого раза. Конечно, маленькие стамески, необходимые для выпиливания дырочек во флейте были ничуть не лучше, но с ним, как и со всем, что касалось инструмента, Ван Вей готов был возится часами.
Кое-как поседлав лошадь и преодолев верхом несколько ли мастер добрался, наконец, до тростниковой рощи. А дальше животное уперлось всеми четырьмя копытами и ни в какую не пожелало в эти самые тростники входить. "Панды, видимо, - подумал Ван Вей. - Медведи и лошади - плохое сочетание".
Делать нечего, спешившись, мастер пошел искать вход в пещеру. Вернее - выход. Тот, который показала ему старушка. Ведь в прошлый раз он вышел из лабиринта в той же самой тростниковой роще, только немного поодаль.
Вход нашелся довольно быстро - под огромным валуном, покрытым зеленым лишайником. Если не знать, что вот эта черная дыра - вход в пещеру, ни за что не догадаешься! Трещина и трещина, ничего особенного. Полно таких.
И расположение коридоров, Ван Вей, каким-то чудом, запомнил. Добрался он и до зала, в котором играл в вейцы с бессмертным духом. Вот только духа там уже не было. Сталактиты и сталагмиты причудливой формы и изломы горных пород всевозможных оттенков находились на месте. Но ничто не указывало на то, что когда-то здесь жила древняя лиса-оборотень. Ни очага, ни циновки. И на гладком выщербленном камне не обретались предметы нехитрой кухонной утвари.
"Этого следовало ожидать, - горестно подумал мастер. - Ведь не полагал же я, в самом деле, что старушка будет сидеть и ждать, когда мне взбредет в голову сюда явится?"
Однако и повернуть обратно он не мог. Просто не мог снова вернуться к своей пресной жизни, без радости, без вкуса, без эмоций. Уж лучше сгинуть здесь, в темных извилистых лабиринтах.
"Идти вперед, - вспомнил Ван Вей, - пусть медленно, но не останавливаться". Так говорил учитель Кун когда-то. Кажется, будто бы в прошлой жизни.
Немного, совсем чуть-чуть, кольнуло болью сломанные пальцы. И тогда прославленный мастер опустился прямо на каменный влажный пол. Улыбнулся. Достал из-за пояса флейту. И заиграл.
Флейта пела и надрывалась. Музыка плакала, отражаясь от сводов пещеры, эхом разносясь по коридорам, покачиваясь на поверхности подземного озера мелкой дрожащей рябью.
Давненько не играл Ван Вей настолько проникновенно. Только здесь, в темноте, озаряемой лишь небольшим чадящим факелом, вспомнил он, что значила музыка в его жизни. И он упивался этим забытым чувством, будто припадал к источнику с живой водой. Пил и не мог напиться.
А потом он вдруг резко остановился. И лишь капли, падающие со сталактитов, нарушали тишину загадочной пещеры. Потому что перед ним вдруг возникла девушка такой невиданной красоты, что у мастера перехватило дыхание на самой высокой и звонкой ноте.
Кожа ее была подобна персику из садов самой богини Си-ван-му, гладкие вороные волосы струились ниже пояса, точеную фигуру облегало шелковое ханьфу, состоящее лишь из двух слоев - черного и белого. Вот только глаза были совершенно пустые, без зрачка и радужки. И понял Ван Вей, что все-таки нашел ту, которую искал, пусть даже и в ином обличии.
- Здравствуй, искусный мастер, - начала она, потому что Ван Вей не решался нарушить молчание. - А я ждала тебя. Не думала, правда, что придешь так скоро.
- Вы... ждали меня, госпожа? - оторопел Ван Вей так, что забыл даже поздороваться.
- Удивлен? Напуган? Растерян? Обрадован? Ах, да, - она криво усмехнулась, - ты ведь и забыл, что значат все эти чувства.
Не дав ему опомнится прекрасная лиса-оборотень, подобрав полы своего ханьфу, уселась перед ним на пол. Достала откуда-то - может прямо из воздуха? - знакомую потрепанную кожу и маленькие шкатулочки.
- Сыграем?
Ван Вей, конечно, согласился. А что еще оставалось?
Мастер не сомневался, что ему снова выпадет играть белыми и удивился, когда бессмертный дух подвинул ему черную горку.
- Посмотри, - воскликнула лисица, указывая на камни хорошенькой ручкой, - что ты видишь?
- Черное и белое? - начал мастер, догадываясь, что не просто так она вопрошает. - Инь и ян? Жизнь и смерть?
Не в силах подобрать еще сравнения, он настороженно замер.
- Нет, глупый юноша, - рассмеялась лиса. - Это всего лишь камни. Но ведь без них мы не смогли бы играть, не так ли? Разве можно играть только белыми? Или только черными? Как же тогда отличать их друг от друга? Понимаешь ли ты это, мастер, зовущийся великим?
- Понял. Потому и пришел. Скажи, сможешь ли ты помочь мне?
- Вернуть все как было? - хитро прищурилась лиса.
- Именно! - вскричал Ван Вей и эхо разнесло по коридорам последние слоги. - Я хочу, чтоб снова рис был сладок, а виноградная настойка горчила. Чтобы пальцы ныли от непогоды, а мазь, нанесенная на них был едкой и жгучей. Чтобы в сотый раз играл я любимую мелодию, и она мне не надоедала. Я хочу снова чувствовать, снова любить, снова быть живым. Я осознал свою ошибку. Возможно ли исправить ее, о госпожа?
- Что ж, - промолвил хорошенький дух, накручивая вороную прядь волос на палец, - все возможно, если ты действительно этого хочешь. Ведь в конце концов, единственная настоящая ошибка - не исправлять свои прошлые ошибки.
"Какая замечательная лиса, - подумал Ван Вей, - говорит совсем как мой учитель Кун".
- Сделаю, - отвечала она, - но и ты, в свою, очередь, должен пообещать мне кое-что.
- И что же? - полюбопытствовал Ван Вей.
- Не могу отказать себе в удовольствии слушать твою музыку. Скажи мне, юноша, будешь ли ты приходить сюда время от времени и играть для меня свои дивные мелодии?
- Почту за честь, госпожа, - улыбнулся мастер.
- Тогда - по рукам? - С этими словами бессмертная лиса-оборотень снова переплела свои хорошенькие пальчики с горячими переломанными пальцами Ван Вея.
А уже собираясь уходить, мастер вдруг, словно вспомнив что-то, обернулся и спросил, в усмешке изогнув пышную бровь:
- Распространяется ли наша сделка на последующие реинкарнации, госпожа?
Так далеко вперед лисица не заглядывала, поэтому, на всякий случай, кивнула.
Пещера эта в окрестностях Гуйлиня и по сей день является излюбленным местом страждущих до новых впечатлений путников. Чтобы не заблудится, маршруты проложены лишь по некоторым из ее залов, и лишь некоторые из них освещены. Но если вам вдруг случится отстать от шумной разноголосой толпы - замрите. Возможно, вам повезет, и вы услышите, как далекое эхо разносит по сводам пещеры мелодичные переливы тростниковой флейты мастера Ван Вея.
Кратенько про незнакомые слова:
Богиня Нюйва - одна из великих богинь китайского пантеона.
Ли - мера длины в Китае.
Кун Фу-Цзы - Конфуций.
Чжун-го - самоназвание Китая, обозначающее "Срединное государство".
Ханьфу - национальный костюм китайского народа.
Лиса-оборотень - добрый или злой дух в китайской мифологии.
Ци - жизненная энергия человека.
Вейцы - стратегическая настольная игра в Китае.
Цянь - название древней китайской монеты.
Цилинь - чудо-зверь в китайской мифологии.
Богиня Си-ван-му - одна из великих богинь китайского пантеона.