А.И.Солженицын об Украине и украинцах
С самого начала нынешнего кризиса тут и там стали появляться подборки цитат из произведений А.И.Солженицына, так или иначе затрагивающие тему русско-украинских отношений. Как водится в подобных случаях, цитаты подбираются в высшей степени произвольно; ирония ситуации в том, что Солженицын - как раз тот автор, которого никак нельзя упрекнуть в тенденциозном отношении к Украине и её народу (как бы некоторым ни хотелось доказать обратное), и именно поэтому каждый может выбрать из сочинений разных лет те куски, что ему нужны, а потом использовать их не по назначению.
Ниже я попытаюсь проследить динамику отношения А.И. к этой болезненной, а в последнее время обострившейся до непристойности теме, иллюстрируя этот краткий обзор цитатами, приводимыми в хронологической последовательности, по возможности избегая навязывания автору собственного отношения к предмету, чем, увы, грешат едва ли не все подобные опыты. Секрета из этого отношения я делать не собираюсь, но всякий раз, сопоставляя подход Солженицына с собственным видением проблемы, буду строго отделять одно от другого - в том числе, графически: цитаты выделены курсивом, слова, выделенные автором, подчёркнуты, полужирным шрифтом обозначены ключевые фразы.
"Архипелаг ГУЛаг" (1967)
Впервые тема украинского национализма всплывает у Солженицына в главе второй пятой части "Архипелага" - "Каторга". Эта и несколько следующих глав - наиболее, я бы сказал, спорны - не с фактической точки зрения, а в плане моральных оценок. Будучи написаны во многом на основе личного опыта, они сильнее, нежели что-либо иное, написанное Солженицыным, обнажают психологическую пропасть между послевоенным лагерником, для которого "бандеровцы" и "лесные братья" - товарищи по несчастью, и теми, для кого те и другие - не просто смертельные враги, а выродки, не внушающие ничего, кроме гадливости. Но, чем ходить вокруг да около, обратимся непосредственно к тексту:
Всех нас везут в одни и те же лагеря (узнаем у нарядчика - в Степной лагерь). Я всматриваюсь в тех, с кем свела судьба, и стараюсь вдуматься в них.
Особенно прилегают к моей душе эстонцы и литовцы. Хотя я сижу с ними на равных правах, мне так стыдно перед ними, будто посадил их я. Неиспорченные, работящие, верные слову, недерзкие - за что и они втянуты на перемол под те же проклятые лопасти? Никого не трогали, жили тихо, устроенно и нравственнее нас - и вот виноваты в том, что хочется нам кушать, виноваты в том, что живут у нас под локтем и отгораживают от нас море.
"Стыдно быть русским!" - воскликнул Герцен, когда мы душили Польшу. Вдвое стыдней мне сейчас перед этими незабиячливыми беззащитными народами. К латышам у меня отношение сложнее. Тут - рок какой-то. Ведь они это сами сеяли.
В последней фразе - характерное для раннего Солженицына стремление "свести дебет с кредитом": явственный намёк на революционных "латышских стрелков" призван обосновать дифференцированное отношение к прибалтам. Но, если уж на то пошло, вот отрывок из не менее выстраданной книги - воспоминаний о Варшавском гетто Владислава Шпильмана, легших в основу знаменитого фильма "Пианист":
"Всё становилось только хуже, особенно когда в дело включились литовцы и украинцы. Эти были столь же продажны, как еврейские полицаи, но на иной манер. Они брали взятки, а после этого сразу убивали тех, от кого поучили деньги. Убивали в охотку: ради спорта или удобства в "работе", для тренировки в стрельбе или просто ради развлечения. Убивали детей на глазах у матерей и забавлялись, видя их отчаяние. Стреляли людям в живот, чтобы наблюдать за их мучениями, или выстраивали своих жертв в шеренгу и, отойдя на некоторое расстояние, бросали в них гранаты, чтобы проверить, кто точнее кидает. Во время каждой войны на поверхность всплывают определённые национальные группы. Слишком трусливые, чтобы бороться в открытую, и слишком ничтожные, чтобы играть какую бы то ни было самостоятельную роль, - зато достаточно растленные, чтобы сделаться платными палачами при одной из воюющих держав. В этой войне такую роль взяли на себя украинские и литовские фашисты" (В.Шпильман, Варшавские дневники 1939-1945, Москва-Иерусалим, Изд-во "Мосты культуры", 2003, стр. 84).
От себя добавлю, что практически все полицейские функции в Варшаве (и не только) в течение немецкой оккупации выполняли литовские и, особенно, украинские части. Польская, как, естественно, и еврейская, полиция играла лишь вспомогательную роль. Но вернёмся к Солженицыну:
А украинцы? Мы давно не говорим - "украинские националисты", мы говорим только "бендеровцы", и это слово стало у нас настолько ругательным, что никто и не думает разбираться в сути. (Еще говорим - "бандиты" по тому усвоенному нами правилу, что все в мире, кто убивает за нас - "партизаны", а все, кто убивает нас - "бандиты", начиная с тамбовских крестьян 1921 года). А суть та, что хотя когда-то, в Киевский период, мы составляли единый народ, но с тех пор его разорвало, и веками шли врозь и вкось наши жизни, привычки, языки. Так называемое "воссоединение" было очень трудной, хотя может быть и искренней чьей-то попыткой вернуться к прежнему братству. Но плохо потратили мы три века с тех пор. Не было в России таких деятелей, кто б задумался, как свести дородна украинцев и русских, как сгладить рубец между ними. (А если б не было рубца, так не стали бы весной 1917 года образовываться украинские комитеты и Рада потом)...
...Едва только пали немцы перед Антантой (что не могло иметь влияния на принципы нашего отношения к Украине!), за ними пал и гетман, а наших силёнок оказалось побольше, чем у Петлюры (вот еще ругательство: "петлюровцы". А это были украинские горожане и крестьяне, которые хотели
устроиться жить без нас) - мы сейчас же перешли признанную нами границу и навязали единокровным братьям свою власть. Правда, еще 15-20 лет потом мы усиленно и даже с нажимом играли на украинской мове и внушали братьям, что они совершенно независимы и могут от нас отделиться, когда угодно. Но как только они захотели это сделать в конце войны, мы объявили их "бендеровцами", стали ловить, пытать, казнить и отправлять в лагеря. (А "бендеровцы", как и "петлюровцы", это всё те же украинцы, которые не хотят чужой власти. Узнав, что Гитлер не несёт им обещанной свободы, они и против Гитлера воевали всю войну, но мы об этом молчим, это так же невыгодно нам, как Варшавское восстание 1944 г.)
Я, честно говоря, не знаю у Солженицына другого текста, котоый был бы настолько "мимо нот". Не мог же он, с его знанием истории (может быть, не в 45-м, но уж в 67-м уж наверняка!), чтобы забыть чтó такое петлюровцы (в следующем абзаце и Булгаков получил по мозгам за недостаток почтения - уж не знаю, к петлюровцам ли, или к гетману Скоропадскому). А бандеровцы, "...украинские горожане и крестьяне, которые хотели устроиться жить без нас" - это, конечно, правда - вопрос только в том, что они для этого предпринимали. Процитированный выше отрывок из воспоминаний и дневниковых записей В.Шпильмана даёт лишь отдалённое представление о специфике украинской "освободительной борьбы"; украинские полицейские (вернее, эсэсовцы) - собственно, не бандеровцы, а прямые коллаборационисты. Отличить от них "настоящих" ОУНовцев на первом этапе Войны было затруднительно, но с момента вторжения немцев на территорию восточных воеводств Польши, незадолго до того аннексированных Советским Союзом и присобаченных к Советской Украине, и провозглашения компанией Бандеры и Стецько "союзного победоносной Германии свободного украинского государства" немцы решили, что холопы слишком много осебе возомнили, и дали им по мозгам. Те ушли в подполье, что не мешало им время от времени объединять усилия с бывшими хозяевами - к примеру для истребления евреев, поляков, армян и советских - тоже, между прочим, украинских - партизан. Сотни тысяч вырезанных - в буквальном смысле слова, чтобы не расходовать патронов - зарезанных, распиленных заживо, сожжённых, растерзанных - вот что значило для неукраинского (и, разумеется, ненемецкого) населения Галиции и Волыни "украинское освободительное движение". Не в упрёк будь сказано Александру Исаевичу, но сравнивать этих крыс с героями Варшавского восстания - кощунственно.
Читаем дальше:
Почему нас так раздражает украинский национализм, желание наших братьев говорить и детей воспитывать, и вывески писать на своей мове? Даже Михаил Булгаков (в "Белой гвардии") поддался здесь неверному чувству. Раз уж мы не слились до конца, раз уж мы разные в чем-то (довольно того, что это ощущают они, меньшие!) - очень горько! но раз уж это так? раз упущено время и больше всего упущено в 30-е и 40-е годы, обострено-то больше всего не при царе, а после царя! - почему нас так раздражает их желание отделиться? Нам жалко одесских пляжей? черкасских фруктов?
Парадокс, но этот, исполненный неумеренного, на мой взгляд, сочувствия к невинным пейзанам, пассаж ставился Солженицыну в упрёк - за эпитет "меньшие", хотя надо быть полным... пейзанином, чтобы "не понять", что здесь имеется в виду численность, а не место в табели о рангах. Удивительно, что, помянув "одесские пляжи" и "черкасские фрукты", Александр Исаевич забыл о Киеве. Он вспомнит о нём - тридцатью годами позже...
Мне больно писать об этом: украинское и русское соединяются у меня и в крови, и в сердце и в мыслях. Но большой опыт дружественного общения с украинцами в лагерях открыл мне, как у них наболело. Нашему поколению не избежать заплатить за ошибки старших. Топнуть ногой и крикнуть "моё!" - самый простой путь. Неизмеримо трудней произнести: "кто хочет жить - живите!" Нельзя и в конце ХХ века
жить в том воображаемом мире, в котором голову сломил наш последний недалекий император. Как ни удивительно, но не сбылись предсказания Передового Учения, что национализм увядает. В век атома и кибернетики он почему-то расцвёл. И подходит время нам, нравится или не нравится, - платить по всем векселям о самоопределении, о независимости - самим платить, а не ждать, что будут нас жечь на кострах, в реках топить и обезглавливать. (Стало быть, возможно и такое? Не столь уж безобидны малые сии? Д.Б.) Великая ли мы нация, мы должны доказать не огромностью территории, не числом подопечных народов, - но величием поступков. И глубиною вспашки того, что нам останется за вычетом земель, которые жить с нами не захотят.
С Украиной будет чрезвычайно больно. Но надо знать их общий накал сейчас. Раз не уладилось за века - значит, выпало проявить благоразумие нам. Мы обязаны отдать решение им самим - федералистам или сепаратистам, кто из них кого убедит. Не уступить - безумие и жестокость. И чем мягче, чем терпимее, чем разъяснительнее мы будем сейчас, тем больше надежды восстановить единство в будущем. Пусть поживут, попробуют. Они быстро ощутят, что не все проблемы решаются отделением.
И - в конце главы - примечание:
Из-за того, что в разных областях Украины - разное соотношение тех, кто считает себя русским и кто - украинцем, и кто - никем не считает (sic!, Д.Б.), - тут будет много сложностей. Может быть, по каждой области понадобится свой плебисцит и потом льготное и бережное отношение ко всем, желающим переехать. Не вся Украина в её сегодняшних формальных советских границах есть действительно Украина. Какие-то левобережные области безусловно тяготеют к России.
Я сознательно процитировал этот длинный отрывок практически без купюр. Не знаю другого текста, который до такой степени поражал бы сочетанием практической прозорливости (это нам сейчас всё кажется очевидным - а кто ещё из "наших мудрецов" задумывался о плебисцитах - в середине 60-х?!!) с простодушием на грани фантастики. Не желая уподобляться армии скорбно сочувствующих, с их джентльменским набором из одобрения (более или менее сдержанного) "Ивана Денисовича" и "Матрёнина двора", сетований на "мессианство" и учительный тон, брюзжания по поводу "неправильных" политических взглядов и поджатых губ по поводу того, что представляется им "антисемитизмом Солженицына", рискну, тем не менее, предположить, что в данном случае его подвела одна его романтическая установка. Говоря "романтическая", я не оговорился, потому как поэтизация (не пресловутая "идеализация", а именно замешанная на сочувствии поэтизация) крестьянства - истинный романтизм в изначальном смысле слова. Чтобы убедиться в этом, достаточно перечитать разбросанные по разным главам и оттого опущенные здесь описания украинских рождественских и иных православных обрядов, сохранившихся под "невыносимым польским гнётом" - в отличие от аналогичных великорусских обычаев, вытравленных из народного быта калёным железом. И - невольное облагораживание жертвы, чем бы её судьба ни была обусловлена - родовая черта русской освободительной мысли - той самой, чьим беспристрастным и, как правило, весьма проницательным судьёй был Александр Исаевич.
Продолжение следует.