А.И.Солженицын об Украине и украинцах. Эпилог.
О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!
Жрецы минутного, поклонники успеха!
Как часто мимо вас проходит человек,
Над кем ругается слепой и буйный век,
Но чей высокий лик в грядущем поколенье
Поэта приведет в восторг и в умиленье!
Эти слова, сказанные Пушкиным о М. Б. Барклае де Толли, в той же, если не в большей, мере, что и к оболганному полководцу, приложимы к Александру Исаевичу Солженицыну. Современному человеку, развращённму двумя столетиями разрушения всех и всяческих видов иерархии, вплоть до самого принципа иерархии как такового, невыносимо сознание масштаба чужой личности, превосходящего его собственный. Масштаб Солженицына - настолько очевиден, что защититься от него можно лишь путём нарочитого уничижения, варьирующего, в зависимости от ума и, в меньшей степени, воспитания, от откровенного глумления а-ля Войнович, до "сочувствия".
При этом я не имею в виду ни многочисленных врагов Солженицына (они-то, как раз, зачастую оценивают его по достоинству), ни даже тех, кому он просто, по тем или иным причинам, неприятен. Речь - о в высшей степени характерной для хронически оппозиционной столичной публики двухходовке: вначале - "отдать должное", причём так, будто это нужно не тому, кто даёт, а тому, кто "получает", а потом, с видом светила медицины, ставящего неутешительный диагноз, посетовать на "бремя славы", "мессианизм", "претензии самозваного пророка" или, на худой конец, на старческий маразм. Всякое суждение Солженицына, выламывающееся из привычных и нежно оберегаемых схем, объявляется свидетельством, в лучшем случае, помрачения рассудка, в худшем - "моральной деградации"; о том, чтобы попросту допустить чужое инакомыслие, не пытаясь приклеить к нему ярлык, речь не идёт - как не шла она и у Главлита. Но, вне зависимости от конкретной формы, все подобные сетования иллюстрируют вечную коллизию "поэта и черни":
И толковала чернь тупая:
«Зачем так звучно он поет?
Напрасно ухо поражая,
К какой он цели нас ведет?
О чем бренчит? чему нас учит?
Зачем сердца волнует, мучит,
Как своенравный чародей?
Как ветер, песнь его свободна,
Зато как ветер и бесплодна:
Какая польза нам от ней?»
Жрецы минутного, поклонники успеха!
Как часто мимо вас проходит человек,
Над кем ругается слепой и буйный век,
Но чей высокий лик в грядущем поколенье
Поэта приведет в восторг и в умиленье!
Эти слова, сказанные Пушкиным о М. Б. Барклае де Толли, в той же, если не в большей, мере, что и к оболганному полководцу, приложимы к Александру Исаевичу Солженицыну. Современному человеку, развращённму двумя столетиями разрушения всех и всяческих видов иерархии, вплоть до самого принципа иерархии как такового, невыносимо сознание масштаба чужой личности, превосходящего его собственный. Масштаб Солженицына - настолько очевиден, что защититься от него можно лишь путём нарочитого уничижения, варьирующего, в зависимости от ума и, в меньшей степени, воспитания, от откровенного глумления а-ля Войнович, до "сочувствия".
При этом я не имею в виду ни многочисленных врагов Солженицына (они-то, как раз, зачастую оценивают его по достоинству), ни даже тех, кому он просто, по тем или иным причинам, неприятен. Речь - о в высшей степени характерной для хронически оппозиционной столичной публики двухходовке: вначале - "отдать должное", причём так, будто это нужно не тому, кто даёт, а тому, кто "получает", а потом, с видом светила медицины, ставящего неутешительный диагноз, посетовать на "бремя славы", "мессианизм", "претензии самозваного пророка" или, на худой конец, на старческий маразм. Всякое суждение Солженицына, выламывающееся из привычных и нежно оберегаемых схем, объявляется свидетельством, в лучшем случае, помрачения рассудка, в худшем - "моральной деградации"; о том, чтобы попросту допустить чужое инакомыслие, не пытаясь приклеить к нему ярлык, речь не идёт - как не шла она и у Главлита. Но, вне зависимости от конкретной формы, все подобные сетования иллюстрируют вечную коллизию "поэта и черни":
И толковала чернь тупая:
«Зачем так звучно он поет?
Напрасно ухо поражая,
К какой он цели нас ведет?
О чем бренчит? чему нас учит?
Зачем сердца волнует, мучит,
Как своенравный чародей?
Как ветер, песнь его свободна,
Зато как ветер и бесплодна:
Какая польза нам от ней?»