"список Робеспьера": комментарий по частному вопросу
«Список Робеспьера»…
Он упоминается часто. В литературе исторической и околоисторической особенно. «Робеспьеристы» утверждают, что его сфабриковали термидорианцы, либо вовсе отрицают существованье подобного списка. «Антиробеспьеристы» не менее упорно твердят, что он был. В таком случае, где же он был 9-10 термидора? Почему он не фигурировал при рассмотрении «дела» бывших комитетчиков, во время суда над составом Чрезвычайного революционного трибунала - Фукье-Тенвилем и К0? Почему его не опубликовал никто из авторов, работавших в Архиве до пожара в Тюильри?.. Проще всего предположить, что никакого списка не было, «вам это все приснилось».
Однако опыт показывает, что самая нелепая легенда имеет в основе своей нечто вполне реальное и материальное. Вот я и попыталась, при поддержке моих товарищей, откопать эту основу или, по крайней мере, установить направление поисков.
Договоримся сразу: речь пойдет не об официальном «постановлении об аресте» с подписями, печатями и гербами - такая-то бумага вряд ли бы канула бесследно. Речь пойдет о списке; а почему я использую кавычки, должно стать ясно по ходу расследования.
Начнем с первого неизвестного задачи. Был ли арестован кто-либо из состава Трибунала незадолго до 9 термидора?.. Имена судей (14), заместителей общественного обвинителя (5), присяжных (59), секретарей (2), канцеляристов (6), пристава и даже привратника известны, документально подтверждены.
Большинство из них были арестованы в разное время после 9 термидора, а накануне - лишь двое. Первый - Марк Клод Нолен (1743 - ?), бывший комиссар 5-го округа Парижа, один из заместителей Фукье-Тенвиля; его заключили под стражу 13 июля 1794 г.
Теоретически, вице-президент Трибунала мог иметь такой список - как руководство к действию. Но приказ о его аресте подписан почти всеми членами Комитетов: Моизом Бейлем, Вадье, Робеспьером, Карно, Барером, Приером-Дювернуа, Леба, Сен-Жюстом, Луи, Дюбарраном, Бийо-Варенном, Эли Лакостом, Жаго, Амаром, Колло, Вуланом.
И если бы у Нолена нашли пресловутый список, находка получила бы широкий резонанс, да и события, полагаю, в дальнейшем происходили бы совсем другие. Однако Нолен нам еще пригодится. Второй арестованный - Жоашен Вилат (1768 - 1795),3 присяжный, был задержан 3 термидора (21 июля 1794 г.) в 10 часов вечера и отправлен в Ла Форс.
О странностях и противоречиях, окружающих этого персонажа, мне уже довелось говорить, как и о том, что его памфлеты - почти «репортаж с петлей на шее» - бесценны, если с ними правильно обращаться.
В первом томе «Тайных причин революции 9 и 10 термидора» Вилат описывает следующие будто бы имевшие место события.1
В последние недели июня и начало июля повсюду ощущалось глухое клокотанье закрытого котла, что-то затевалось, но что именно?.. «Я очень старался узнать, откуда дует ветер. Я обнаружил, что речь шла о том, чтобы заново создать народное представительство». 22 или 23 мессидора у якобинцев бурно реагировали на покушение, готовившееся якобы на Робеспьера (история с Сесиль Рено). Тогда же Бийо-Варенн сказал, что и его «пришли убить».
«Неудивительно, что твои дни сочтены, - язвит Вилат, - если преступники в Конвенте». Бийо требует их назвать, Вилат уклоняется от ответа: «Я не знаю». А Нолен сказал якобинцам: «Надо изгнать из Конвента всех продажных».
«Вечером, когда Барер председательствовал в клубе,2 завеса была разорвана. Он просит меня привезти доклады о победах, я отправляюсь их разыскивать и сам ему вручаю. Он заранее предвкушал удовольствие взволновать клуб и трибуны. Тщеславная ошибка! Все заседание занял коварными речами Робеспьер, чтобы обмануть людей, даже посвященных. Барер страдал; его политическая репутация была атакована, скомпрометирована. После заседания я сопровождал Барера в его рабочую комнату, напротив комитета общественного спасения. Совершенно разбитый, он опустился в кресло; он едва смог произнести эти слова: люди надоели мне, если б у меня был пистолет… Я не верю больше ни богу, ни природе. После нескольких минут молчания я задал ему вопрос: какой может быть причина атаки на тебя? Его страх и боль требовали излиться. Этот Робеспьер ненасытен, сказал Барер, если б речь шла о Тюрио, Гюффруа, Ровере, Лекуантре, Панисе, Камбоне, об этом Монетье, который притеснял всю мою семью,6 мы бы договорились; если б он попросил еще Тальена, Бурдона с Уазы, Лежандра, Фрерона, - в добрый час… но Дюваль, но Одуен, но Леонар Бурдон, Вадье, Вулан, невозможно на это согласиться. - Так это, отозвался я, убийцы, продажные люди конвента? Мы разошлись, он - в ужасном изнеможении, я - пораженный тем, что мне пришлось услышать.
Вернувшись в свою комнату, я написал имена назначенных жертв, в тревоге. Что за ужасная ночь! Что за горестные размышления! С другой стороны, сомнительно, что задуманный проект, составленный меж членами правительства, истребит национальный конвент. Очевидно, что существует разногласие о жертвах и раздор среди тех, кто был согласен с проскрипцией… Речь Робеспьера, мне казалось, имеет целью привести Барера к своим планам, к террору, или уничтожить, если он будет упорствовать в своем сопротивлении. Какова была причина попытки этого нового 31 мая? Куда метили? В какого рода коррупциях обвиняли народных представителей?..»
В своих рассуждениях Вилат приходит к тому, что Комитет стремится устранить противников «аграрной системы» (вантозских декретов, как я понимаю). «Священный огонь любви к родине» и «справедливое негодование» перед лицом «духа фракций» заставили Вилата дать самому себе клятву «спасти страну хотя б ценой своей жизни», разгласив то, что ему стало известно.
Первым из комитетчиков отреагировал Бийо, всерьез ему пригрозив, но за Вилата вступились Барер и Вадье. Какое-то время ему удалось еще выиграть, но 3-го термидора вечером за ним явился Доссенвиль, «достойный сбир Вадье, Вулана, Колло, сопровождаемый многочисленными членами революционного комитета секции Тюильри», с ордером на арест Комитета общей безопасности. Предлог, говорит Вилат, - жалоба Нолена.3
Один из членов революционного Комитета схватил на бюро бумагу, оказавшуюся списком. «Лицо Доссенвиля сияет от радости; он намеревался сделать открытие. Он читает, бледнеет, его лицо позволяет предполагать изменение намерения. Продолжая обыск, он кладет бумагу в свой карман, не инвентаризируя, хотя он инвентаризирует незначительные документы. Почему это изъятие от имени Доссенвиля?.. В действительности он знал, что делал».
Чего же еще? Подследственный сам сознался: Я НАПИСАЛ! Изложил сопутствующие обстоятельства. Значит, разгадка оказалась очень простой?
На мой взгляд, вопросы только начинаются.
***
Во-первых, читая и перечитывая эти страницы, я не могу отделаться от смутного ощущения искусственности сцены в Тюильри. Конечно: Штирлиц рисовал шаржи на руководителей 3-го Рейха, и это помогало ему анализировать ситуацию. Но восстанавливать длинный список по следам одного-единственного разговора, с той целью, чтобы над ним поразмыслить, в атмосфере всеобщей подозрительности и недоверия, когда любая, невиннейшая записка может привести прямехонько в тюрьму и далее, а потом держать этот список на самом видном месте, - мне представляется сомнительным.
Во-вторых, нельзя не учитывать весь контекст.
Вилат не только исполнял обязанности присяжного - его считают негласным агентом Комитетов, «доверенным лицом», «шпионом», «осведомителем», и в этом сходятся почти все.
Эрнест Амель пытается это опровергнуть, основываясь только на собственном убеждении и умозаключениях - извините, довольно неуклюжих.5
Упорные слухи о том, что Вилат «на особом счету» у комитетчиков и депутатов Конвента, питались, вероятно, какими-то фактами, нам неведомыми. Беньо, встретившийся с Вилатом в Ла Форс и посвятивший ему страницы в своих мемуарах, без тени сомнения заявляет: «Среди нас уже две недели находился некий присяжный революционного трибунала по имени Вилат. Этот Вилат был сердечным другом Робеспьера и шпионил для него в трибунале. Не знаю, какую вину приписывали ему правительственные комитеты в исполнении благородных его обязанностей, и велели его арестовать».6
Косвенно на это же указывают кое-какие детали в полупризнаниях самого Вилата, например, в описанном выше эпизоде: я с трудом могу себе представить, что Барер отправит за важным политическим докладом человека случайного, к тому же Вилат прекрасно ориентируется в рабочем бумажном хозяйстве Барера.
Но в Комитетах с весны 1794-го назревает раскол. На чьей же стороне Вилат, в чью пользу он «шпионит»?..
В ночь на 10-е термидора Вилата пытались освободить, и не кто-нибудь, а Робеспьер, когда его сторонники из Коммуны освобождали из Ла Форс Огюстена Робеспьера (это подтверждается документально). Историк-робеспьерист Морис Фавон относит Вилата к ближайшему окружению Робеспьера - на основании чего? на этот вопрос его брошюра так и не отвечает.7 «Вилат стал другом и доверенным лицом (l'ami et le confident) Неподкупного… Он оказал огромное влияние на Бабефа, бывшего еще противником системы Робеспьера. Это лишь позднее он станет упорно защищать Неподкупного. …все о нем [Вилате] сожалели безутешно - именно Амар, Юге, Вадье и др. ... Если бы Вилат остался в живых, как они, он стал бы мстить за память Неподкупного, это не подлежит сомнению… Вилат, кроме того, сыграл неизвестную доныне роль: своей корреспонденцией он способствовал проникновению в Обюссон [округ в департаменте Крез, родина Вилата] аграрных учений, то, что мы сегодня называем коммунизмом». При всей моей симпатии к социалисту Фавону вынуждена признать, что это похоже больше на желаемое, чем на действительное.
Амедео Каррья, современный исследователь, считает, что доверие к Вилату со стороны Робеспьера и попытка его освободить стали для самого Вилата смертным приговором. Смею возразить, хотя частично: на процессе Фукье-Тенвиля грубо «топили» Вилата, но оправдали Дюпле (вот уж, казалось бы, кого термидорианцы должны были уничтожить в первую очередь), Субербиеля, Антонеля.8
Таким образом, ход и итог судебного разбирательства однозначно и не доказывают, и не опровергают того, что Вилат входил в круг единомышленников и друзей Робеспьера.
Между тем памфлеты Вилата ничем не выдают такой уж степени близости к Робеспьеру и приверженности ему. Понятно, что Вилат после термидора всячески отрицал бы такую близость, если она и имела место в действительности. Но тут есть - как бы точней выразиться? - некая иррациональная психологическая достоверность. Тон, в каком Вилат говорит о Робеспьере, подлинный тон, звучащий в четырех важнейших эпизодах - их первой встречи, приватного обеда у Мео в день суда над Марией-Антуанеттой, утра праздника Верховного существа и короткого обмена репликами перед слушанием дела Катрин Тео, - рисует Робеспьера очень точно (мелкие штрихи, еле уловимые оттенки, которые с чужих слов не воспримешь и не опишешь). И отношения их тоже. Взаимный интерес, но не полное доверие, не дружеская откровенность. Впечатление такое, что Вилат действительно много наблюдал за Робеспьером, пристально наблюдал, испытывая к нему смешанное чувство невольного уважения, чуть не почтения, и насмешливого сочувствия, и сам он был для Робеспьера чем-то больше, нежели служащим государственного судебного аппарата, но между ними всегда существовала дистанция.
Это еще не все.
Своим восхождением (оказавшимся, в конце концов, восхождением на помост гильотины) Вилат обязан, по-видимому, Бареру. Так утверждал он сам, Барер никогда этого не отрицал, и никто ничего к этому не добавил за двести лет. Вот тут ситуация прямо противоположная. Хотел Вилат или не хотел, но рассказал историю взаимоотношений очень личных, весьма близких и довольно бурных. Его эмоциональность сыграла с ним плохую шутку. Задумывая памфлеты как способ самореабилитации (и, вероятно, как средство шантажа некоторых термидорианцев - чтобы добиться своего освобождения), он то и дело увлекался собственными воспоминаниями. Думаю, главной мишенью его ударов был Барер именно потому, что Вилат чувствовал себя преданным, обманутым, принесенным в жертву, его сарказмы и ярость - сквозь слезы, а за ними почти в каждой строчке - мольба о помощи. Симптоматично, что в мемуарах Барер не упоминает даже имени Вилата. Вилата - и еще Софи Демайи, «самой большой любви своей жизни» (Ж.-П.Тома)…
Но вернемся к теме. Что можем мы извлечь из установленного факта: за неделю до термидорианского переворота был арестован Жоашен Вилат, присяжный Трибунала, имевший некий особый статус у членов правительственных Комитетов, и этот Вилат сообщает, что по собственной инициативе и для собственного пользования написал список депутатов Конвента, якобы предназначенных, по словам члена Комитета, к политическому и физическому уничтожению? И как этот факт может быть связан с мифом о «списке Робеспьера»?
***
Первая интерпретация - поверхностная, но имеющая право быть и не вовсе лишенная здравого смысла, - состоит в том, что Вилат хотел представить себя одним из организаторов сопротивления террористам и жертвой мести сих последних. Может, и не писал он ничего, а в исчезновении документа обвинил Доссенвиля, скрывшего список от света истины?.. В таком случае, мне кажется, миф бы мог возникнуть и трансформироваться в какую-то далекую от первоначальной форму. Но толки о проскрипционном списке циркулировали еще до 10 термидора, до публикации памфлетов. Кроме того, будь это полным вымыслом, Вилат вряд ли бы назвал имя здравствующего Доссенвиля, который имел полную возможность возразить, - это был бы уж слишком «ход ва-банк».
Допустим теперь на минуту, Вилат сказал чистую правду. Его рассказ должны были бы подтвердить депутаты, которых он пытался предостеречь. Был ли подан голос в его защиту - Одуена или Тальена, Бурдона с Уазы или Леонара Бурдона? Не знаю. Чтоб ответить на этот вопрос, следовало бы тщательно изучить все протоколы заседаний Конвента, где обсуждалась судьба всех, причастных к Террору, просмотреть не один десяток мемуаров. Знаю только, что на судебном процессе никто из депутатов в пользу Вилата не свидетельствовал, впрочем, это легко объяснить и страхом, и сменившейся политической конъюнктурой, и всей тенденциозной организацией процесса.
Не будем останавливаться на двух предположениях, попробуем выстроить больше версий.
Например, о том, что Вилат вынужден был каким-то образом объяснять - кому? мы не знаем, к сожалению, - наличие у себя этого списка, и отсюда его запутанная ложь (кому как, а мне эпизод этот кажется полным недомолвок, внутренне противоречивым и местами притянутым за уши).
Хотел ли он на самом деле в одиночку «спасти Конвент и Отечество», или повести интригу против кого-то из комитетчиков, да не рассчитал свои силы?..
А может быть, в действительности он начал действовать по указанию Барера или был им ловко спровоцирован на такие поступки? Тогда получается, что в памфлете он отвлекает внимание на себя и одновременно посылает зашифрованную от непосвященных угрозу сказать больше, если его не вызволят из тюрьмы?.. Тоже не исключено. Или наивно Вилат предполагал ему помочь и его защитить, по собственному почину, в меру своего понимания положения в Комитетах?.. В любом случае, список, написанный рукой Вилата со слов Барера, нисколько не способствует оправданию термидорианцев, даже наоборот, становится вредным. И было бы ясно, почему о дальнейшей судьбе этой бумаги никто больше не упоминает.
Или список появился при совершенно других обстоятельствах? С подачи Робеспьера или Кутона. «…на все есть манера. Многое не говорится, а отгадывается», как выражался г-н Грушницкий. Вправе мы думать, что Вилат по каким-то причинам решил разорвать отношения с Барером и перейти на сторону Робеспьера?.. В обсуждении «Термидора» Станиславы Пшибышевской мои коллеги Оксана и Эмиль такую мысль высказывали. В эпизоде в день праздника Верховного существа можно усмотреть такой намек. Когда мне попала в руки книга Альфонса Дюнуайе, первого, кажется, автора, вплотную занимавшегося Вилатом,9 я была приятно удивлена, что наши мнения совпадают с мнением этого исследователя. Ошибаться в хорошем обществе - тоже неплохо. Если Вилат написал список тех, за кем он должен наблюдать в первую очередь? - это кажется логичным. А если его арест инспирирован Барером, Вадье и/или Бийо, то понятно и поведение Доссенвиля, получившего предварительные инструкции: официальным доказательством чего бы то ни было Вилатова записка служить не может, и ее сочли за лучшее придержать до удобного момента. Который так и не настал. А может быть, в суматохе о ней позабыли.
Ничего невероятного в такой версии нет, но есть противоречие. Если левые термидорианцы считали Вилата предателем и отступником, то почему же «сожалели о нем безутешно», несмотря на его памфлеты, где Вадье, Амару и Бареру достается сполна?..
Наконец - last, but non least, - можно предположить, что Вилат действовал на свой страх и риск, по-своему истолковав чьи-то слова, услышанные (подслушанные) обрывки разговоров. При его энтузиазме, наивности и амбициозности такое тоже возможно. И тогда понятна реакция комитетчиков: Бийо и Барер, которые вовсе еще не решились на окончательный разрыв с робеспьеристами, усмотрели в болтовне Вилата угрозу для репутации революционного правительства (вспомним: ведь, несмотря на все разногласия, комитетчики до последнего момента старались «не выносить сор из избы») и применили «меру пресечения», отправив его в Ла Форс, в то же время считая его поступок несвоевременной детской выходкой, но не предательством…
Через несколько дней после переворота Бийо, а не кому-то другому, Вилат направил письмо с просьбой его освободить. Но события приняли такой оборот для самого Бийо, для Вадье и Барера, что помочь Вилату они уже не могли?
Список заслуживает внимания и сам по себе, чем бы ни объяснялось его присутствие в памфлете Вилата. Тюрио, Гюффруа, Ровер, Лекуантр, Панис, Камбон, Монетье, Тальен, Бурдон с Уазы, Лежандра, Фрерон, Дюваль, Одуен, Леонар Бурдон, Вадье, Вулан… Правые термидорианцы и левые. Но здесь нет депутатов Равнины-Болота, тех, кого в первую очередь надо было запугать и убедить примкнуть к противникам Робеспьера. Что еще примечательней и еще загадочней - здесь нет Фуше.
***
Приблизились мы к ответу на вопрос? Самоуверенно отвечу «да», скромно добавив «чуть-чуть», но обнаружили новый пласт вопросов, и загадка остается загадкой. «Список Робеспьера», который с тем же правом можно называть «списком Барера» или «списком Вилата», вполне мог существовать, но был ли он списком проскрипционным?.. Несколько человек могли бы пролить луч света на этот эпизод. Робеспьер - но у него не осталось на это времени. Вилат - но в условиях, в какие он был поставлен, ему не надо было говорить правду, а лишь то, что могло бы его спасти.
Бийо хоть и оставил несколько тетрадей воспоминаний, эту историю обходит молчанием; о молчании Барера мы уже сказали. Может быть, какой-то ключик нашелся бы в корреспонденции Вадье, если хорошенько поискать?.. Вероятно, что-то небезынтересное сообщил бы Дюпен, если бы кто-нибудь удосужился его расспросить, и Демайи (как-никак, много чего из кулуарной политики происходило на ее глазах). Очень интересна истинная роль Нолена, которого оправдали на процессе Фукье-Тенвиля и который потом исчез из поля зрения даже самых дотошных историков. Я бы сделала ставку и на Жозефа Субербиеля, непосредственного коллегу Вилата, врача и Робеспьера, и Барера, не очень-то строго хранившего профессиональные тайны, но, увы, Субербиелю посвящено так мало работ, и издавались ли когда-либо его личные бумаги, сомневаюсь.
Возможно, больше, чем современники и историки, знал Шодерло де Лакло. Он выловил памфлеты Вилата в мутном потоке посттермидорианской публицистики - какая-то причина тому должна быть, впрочем, может, исключительно литературная.
Тема не закрыта, и я буду благодарна, граждане, за ваши конструктивные дополнения и обоснованные мнения.
Ну, а какая польза была бы, если б удалось придти к достоверным результатам в этом расследовании? То есть - была бы вообще какая-то польза?
Я считаю, да. И не только для анализа исторического мифотворчества. Очень может быть, что к сложившимся уже картинам и концепциям событий Термидора добавилось бы нечто существенно новое.
Благодарю моих друзей и постоянных собеседников. За скан книги А.Дюнуайе и мемуаров Барера - огромное спасибо грозе женщин и казаков j-murat.
Л. Capra Milana (О. Осипова), редактор библиотеки Vive Liberta и Век Просвещения, нивоз CCXIV - вандемьер CCXVI
- - -
Примечания
1 Joachim Vilate. Causes secrètes de la révolution du 9 au 10 thermidor, Paris, l'an I de la Republique. С.38-45.
2 Надо отметить, что Вилат вообще не придерживается строгой хронологии событий, и, весьма вероятно, умышленно кое-что запутывает. В данном случае ошибка может быть и неумышленной: Сесиль Рено задержали у дома Дюпле 23 мая (а не мессидора). Вилат уже "был замечен" в перепутывании чисел и месяцев григорианского и нового республиканского календаря (письмо Камилу Демулену, письмо Ролану, письмо епископу Креза Юге). Это затрудняет и идентификацию заседания Якобинского клуба, на котором Барер потерпел фиаско.
3 Жан Батист Монетье, депутат Конвента от деп.Пюи-де-Дом, бывший кюре церкви Сен-Пьер в Клермон-Феране, был представителем в миссии в деп.Верх.Пиренеи в 1793-94 гг. Близкие родственники Барера с самого начала Революции удерживали за собой ключевые административные посты в префектуре. Между «кланом» Бареров и Монетье существовали политические разногласия. (LA TERREUR DANS LES HAUTES-PYRÉNÉES 20 REPRODUCTIONS D’ARCHIVES DÉPARTEMENTALES / Commentaires de J.CASTEXE Professeur au Lycée Th. GAUTIER).
4 По данным А.Каррья, арест Вилата был произведен по доносу Мари-Жозефа Шенье и Андре Дюпена. Сведения тем более любопытные, что Вилат, согласно его памфлетам, несколько раз был свидетелем трений между Шенье и Комитетом, а Дюпен - близкий приятель Барера и самого Вилата. На сегодня я ограничусь констатацией такого разночтения в литературе, для комментария мне нужны более точные подробности.
5 E.Hamel. Histoire de Saint-Just député à la Convention nationale. 1. Paris; Alenсon: impr. et librairie Poulet-Malassis et Broise, 1859. Книга 3-я, с.304-307.
6 Memoires du comte Beugnot. P., E.Dentu, Libraire editeur. Т.1, с.278. Разумеется, надо учесть и время составления мемуаров Беньо (умышленную или неумышленную ретроспективную вставку исключать мы не можем), и его личность. Жак Клод Беньо, 1761-1835 , граф Первой империи, министр внутренних дел, служивший всем режимам, то есть при Людовике XVI, при трех Национальных собраниях, при Консулате, империи, Реставрации и Луи-Филиппе.
7 M.Favone. Dans le sillage de Maximilien Robespierre: Joachim Vilate. P., Riviere, 1937, 119 p.
8 Buchez et Roux. Histoire parlementaire de la Revolution francaise. Т.34-35.
9 A.Dunoyer. Deux jures au Tribunal revolutionnaire: Vilate «Le Petit Maitre», Trinchard «L'Homme de la Nature». P., Perrin, 1909, 332 p.
#ВеликаяФранцузскаяРеволюция