уильям батлер йейтс
ПРОПАВШИЙ МАЛЬЧИК
Там, средь лесов зелёных,
В болотистой глуши,
Где, кроме цапель сонных,
Не встретишь ни души, --
Там у нас на островке
Есть в укромном тайнике
Две корзины
Красной краденой малины.
О дитя, иди скорей
В край озёр и камышей
За прекрасной феей вслед --
Ибо в мире столько горя, что другой
дороги нет.
Там, где под светом лунным
Волнуется прибой,
По отмелям и дюнам,
Где берег голубой,
Мы кружимся, танцуя
Под музыку ночную
Воздушною толпой;
Под луною колдовской
Мы парим в волнах эфира --
В час, когда тревоги мира
Отравляют сон людской.
О дитя, иди скорей
В край озёр и камышей
За прекрасной феей вслед --
Ибо в мире столько горя, что другой
дороги нет.
Там, где с вершины горной,
Звеня бежит вода
И в заводи озёрной
Купается звезда,
Мы дремлющей форели
На ушко, еле-еле,
Нашёптываем сны,
Шатром сплетаем лозы --
И с веток бузины
Отряхиваем слёзы.
О дитя, иди скорей
В край озёр и камышей
За прекрасной феей вслед --
Ибо в мире столько горя, что другой
дороги нет.
И он уходит с нами,
Счастливый и немой,
Прозрачными глазами
Вбирая блеск ночной.
Он больше не услышит,
Как дождь стучит по крыше,
Как чайник на плите
Бормочет сам с собою,
Как мышь скребётся в темноте
За сундуком с крупою.
Он уходит всё скорей
В край озёр и камышей
За прекрасной феей вслед --
Ибо в мире столько горя, что другой
дороги нет.
ТОТ, КТО МЕЧТАЛ О ВОЛШЕБНОЙ СТРАНЕ
Он медлил на базаре в Дромахере,
Считал себя в чужой стране родным,
Мечтал любить, пока земля за ним
Не запахнула каменные двери;
Но кто-то груду рыб невдалеке,
Как серебро, рассыпал на прилавке,
И те, задрав холодные головки,
Запели о нездешнем островке,
Где люди над расшитою волною
Под тканой сенью неподвижных крон
Любовью укрощают бег времен.
И он лишился счастья и покоя.
Он долго брел песками в Лиссаделле
И в грезах видел, как он заживет,
Добыв себе богаттво и почет,
Пока в могиле кости не истлели;
Но из случайной лужицы червяк
Пропел ему болотной серой глоткой,
Что где-то вдалеке на воле сладкой
От звонкого веселья пляшет всяк
Под золотом и серебром небесным;
Когда же вдруг наступит тишина,
В плодах лучатся солнце и луна.
Он понял, что мечтал о бесполезном.
Он думал у колодца в Сканавине,
Что ярость сердца на глумливый свет
Войдет в молву окрест на много лет,
Когда потонет плоть в земной пучине;
Но тут сорняк пропел ему о том,
Что станет с избранным его народом
Над ветхою волной, под небосводом,
Где золото разъято серебром
И тьма окутывает мир победно;
Пропел ему о том, какая ночь
Влюбленным может навсегда помочь.
И гнев его рассеялся бесследно.
Он спал под дымной кручей в Лугнаголле;
Казалось бы, теперь, в юдоли сна,
Когда земля взяла свое сполна,
Он мог забыть о бесприютной доле.
Но разве черви перестанут выть,
Вокруг костей его сплетая кольца,
Что Бог на небо возлагает пальцы,
Чтоб ласковым сиянием обвить
Танцоров над бездумною волною?
К чему мечты, пока Господень пыл
Счастливую любовь не опалил?
Он и в могиле не обрел покоя.
БЕЛЫЕ ПТИЦЫ
Зачем мы не белые птицы над пенною зыбью морской!
Ещё метеор не погас, а уже мы томимся тоской;
И пламень звезды голубой, озарившей пустой небоскат,
Любовь моя, вещей печалью в глазах твоих вечных распят.
Усталость исходит от этих изнеженных лилий и роз;
Огонь метеора мгновенный, любовь моя, слез;
И пламень звезды голубой растворится в потёмках как дым:
Давай в белых птиц превратимся и в тёмный простор улетим.
Я знаю: есть остров за морем, волшебный затерянный брег,
Где Время забудет о нас и Печаль не отыщет вовек;
Забудем, моря дорогая, про звёзды, слезящие взор,
И белыми птицами канем в качающий волны простор.
ХОЛОДНОЕ НЕБО
Каким холодным мне открылось небо,
Как будто лед пылал, ивсё вокруг
Казалось льдом и только льдом, и мыслей не было -
Лишь память, обнажившаяся вдруг,
Такая чуждая горячей юной крови
И чувствам, перечёркнутым давно,
И всю вину без оправданий и условий
Я принял на себя - мне было всё равно:
Я плакал, я дрожал, изрешечённый светом.
Так неужели, путь земной сверша,
Нагая, в холодом, в дождь, - где я читал об этом? -
Проклятье неба унесёт душа?
ДВЕ ПЕСНИ ИЗ ПЬЕСЫ "ПОСЛЕДНЯЯ РЕВНОСТЬ ЭМЕР"
II
Отчего ты так испуган?
Спрашиваешь - отвечаю.
Повстречал я в доме друга
Статую земной печали.
Статуя жила, дышала,
Слушала, скользила мимо,
Только сердце в ней стучало
Громко так, неудержимо.
О загадка роковая
Ликований и утрат! -
Люди добрые глядят
И растерянно молчат,
Ничего не понимая.
Пусть постель твоя согрета
И для грусти нет причины,
Пусть во всех пределах света
Не отыщется мужчины,
Чтобы прелестью твоею
В одночасье не прельститься, -
Тот, кто был их всех вернее,
Статуе устал молиться.
О загадка роковая
Ликований и утрат! -
Люди добрые глядят
И растерянно молчат,
Ничего не понимая.
Почему так сердце бьётся?
Кто сейчас с тобою рядом?
Если круг луны замкнётся,
Все мечты пред этим взглядом
Умирают, все раздумья;
И уже пугаться поздно -
В ярком свете полнолунья
Гаснут маленькие звёзды.
РАЗМЫШЛЕНИЯ ВО ВРЕМЯ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
VII
ПЕРЕДО МНОЙ ПРОХОДЯТ ОБРАЗЫ НЕНАВИСТИ, СЕРДЕЧНОЙ ПОЛНОТЫ И ГРЯДУЩЕГО ОПУСТОШЕНИЯ
Я всхожу на башню и вниз гляжу со стены:
Над долиной, над вязами, над рекой, словно снег,
Белые клочья тумана, и свет луны
Кажется не зыбким сиянием, а чем-то вовек
Неизменным - как меч с заговоренным клинком.
Ветер, дунув, сметает туманную шелуху.
Странные грезы завладевают умом,
Страшные образы возникают в мозгу.
Слышатся крики: «Возмездие палачам!
Смерть убийцам Жака Моле!» В лохмотьях, в шелках,
Яростно колотя друг друга и скрежеща
Зубами, они проносятся на лошадях
Оскаленных, руки худые воздев к небесам,
Словно стараясь что-то схватить в ускользающей мгле;
И опьяненный их бешенством, я уже сам
Кричу: «Возмездье убийцам Жака Моле!»
Белые единороги катают прекрасных дам
Под деревьями сада. Глаза волшебных зверей
Прозрачней аквамарина. Дамы предаются мечтам.
Никакие пророчества вавилонских календарей
Не тревожат сонных ресниц, мысли их - водоем,
Переполненный нежностью и тоской;
Всякое бремя и время земное в нем
Тонут; остаются тишина и покой.
Обрывки снов или кружев, синий ручей
Взглядов, дрёмные веки, бледные лбы
Или яростный взгляд одержимых карих очей -
Уступают место безразличью толпы,
Бронзовым ястребам, для которых равно далеки
Грезы, страхи, стремление в высоту, в глубину…
Только цепкие очи и ледяные зрачки,
Тени крыльев бесчисленных, погасивших луну.
Я поворачиваюсь и схожу по лестнице вниз,
Размышляя, что мог бы, наверное, преуспеть
В чем-то, больше похожем на правду, а не на каприз.
О честолюбивое сердце мое, ответь:
Разве я не обрел бы соратников, учеников
И душевный покой? Но тайная кабала,
Полупонятная мудрость демонских снов,
Влечет и под старость, как в молодости влекла.
БЕЗУМНАЯ ДЖЕЙН О БОГЕ
Тот, что меня любил,
Просто зашёл с дороги,
Ночку одну побыл,
А на рассвете - прощай,
И спасибо за чай:
Всё остаётся в Боге.
Высь от знамён черна,
Кони храпят в тревоге,
Пешие, как стена
Против другой стены,
Лучшие сражены:
Всё остаётся в Боге.
Дом, стоявший пустым
Столько, что на пороге
Зазеленели кусты,
Вдруг в огнях просиял,
Словно там будет бал:
Всё остаётся в Боге.
Вытоптанная, как тропа,
Помнящая все ноги
(Их же была толпа), -
Радуется плоть моя
И ликует, поя:
Всё остаётся в Боге.
ВОДОМЕРКА
Чтоб цивилизацию не одолел
Варвар - заклятый враг,
Подальше на ночь коня привяжи,
Угомони собак.
Великий Цезарь в своем шатре
Скулу кулаком подпер,
Блуждает по карте наискосок
Его невидящий взор.
И как водомерка над глубиной,
Скользит его мысль в молчании.
Чтобы Троянским башням пылать,
Нетленный высветив лик,
Хоть в стену врасти, но не смути
Шорохом - этот миг.
Скорее девочка, чем жена,-
Пока никто не войдет,
Она шлифует, юбкой шурша,
Походку и поворот.
И как водомерка над глубиной,
Скользит ее мысль в молчании.
Чтобы явился первый Адам
В купол девичьих снов,
Выставь из папской часовни детей,
Дверь запри на засов.
Там Микеланджело под потолком
Небо свое прядет,
Кисть его, тише тени ночной,
Движется взад-вперед.
И как водомерка над глубиной,
Скользит его мысль в молчании.
P.S.
"Если мы не можем вообразить себя кем-то другим, не можем ощутить своё второе "я", мы вместо самодисциплины обречём себя на послушание. Активная добродетель, в отличие от пассивного повиновения закону, - вещь театральная, осознанно драматическая, это ношение маски..."
из "Anima hominis", VI
Там, средь лесов зелёных,
В болотистой глуши,
Где, кроме цапель сонных,
Не встретишь ни души, --
Там у нас на островке
Есть в укромном тайнике
Две корзины
Красной краденой малины.
О дитя, иди скорей
В край озёр и камышей
За прекрасной феей вслед --
Ибо в мире столько горя, что другой
дороги нет.
Там, где под светом лунным
Волнуется прибой,
По отмелям и дюнам,
Где берег голубой,
Мы кружимся, танцуя
Под музыку ночную
Воздушною толпой;
Под луною колдовской
Мы парим в волнах эфира --
В час, когда тревоги мира
Отравляют сон людской.
О дитя, иди скорей
В край озёр и камышей
За прекрасной феей вслед --
Ибо в мире столько горя, что другой
дороги нет.
Там, где с вершины горной,
Звеня бежит вода
И в заводи озёрной
Купается звезда,
Мы дремлющей форели
На ушко, еле-еле,
Нашёптываем сны,
Шатром сплетаем лозы --
И с веток бузины
Отряхиваем слёзы.
О дитя, иди скорей
В край озёр и камышей
За прекрасной феей вслед --
Ибо в мире столько горя, что другой
дороги нет.
И он уходит с нами,
Счастливый и немой,
Прозрачными глазами
Вбирая блеск ночной.
Он больше не услышит,
Как дождь стучит по крыше,
Как чайник на плите
Бормочет сам с собою,
Как мышь скребётся в темноте
За сундуком с крупою.
Он уходит всё скорей
В край озёр и камышей
За прекрасной феей вслед --
Ибо в мире столько горя, что другой
дороги нет.
ТОТ, КТО МЕЧТАЛ О ВОЛШЕБНОЙ СТРАНЕ
Он медлил на базаре в Дромахере,
Считал себя в чужой стране родным,
Мечтал любить, пока земля за ним
Не запахнула каменные двери;
Но кто-то груду рыб невдалеке,
Как серебро, рассыпал на прилавке,
И те, задрав холодные головки,
Запели о нездешнем островке,
Где люди над расшитою волною
Под тканой сенью неподвижных крон
Любовью укрощают бег времен.
И он лишился счастья и покоя.
Он долго брел песками в Лиссаделле
И в грезах видел, как он заживет,
Добыв себе богаттво и почет,
Пока в могиле кости не истлели;
Но из случайной лужицы червяк
Пропел ему болотной серой глоткой,
Что где-то вдалеке на воле сладкой
От звонкого веселья пляшет всяк
Под золотом и серебром небесным;
Когда же вдруг наступит тишина,
В плодах лучатся солнце и луна.
Он понял, что мечтал о бесполезном.
Он думал у колодца в Сканавине,
Что ярость сердца на глумливый свет
Войдет в молву окрест на много лет,
Когда потонет плоть в земной пучине;
Но тут сорняк пропел ему о том,
Что станет с избранным его народом
Над ветхою волной, под небосводом,
Где золото разъято серебром
И тьма окутывает мир победно;
Пропел ему о том, какая ночь
Влюбленным может навсегда помочь.
И гнев его рассеялся бесследно.
Он спал под дымной кручей в Лугнаголле;
Казалось бы, теперь, в юдоли сна,
Когда земля взяла свое сполна,
Он мог забыть о бесприютной доле.
Но разве черви перестанут выть,
Вокруг костей его сплетая кольца,
Что Бог на небо возлагает пальцы,
Чтоб ласковым сиянием обвить
Танцоров над бездумною волною?
К чему мечты, пока Господень пыл
Счастливую любовь не опалил?
Он и в могиле не обрел покоя.
БЕЛЫЕ ПТИЦЫ
Зачем мы не белые птицы над пенною зыбью морской!
Ещё метеор не погас, а уже мы томимся тоской;
И пламень звезды голубой, озарившей пустой небоскат,
Любовь моя, вещей печалью в глазах твоих вечных распят.
Усталость исходит от этих изнеженных лилий и роз;
Огонь метеора мгновенный, любовь моя, слез;
И пламень звезды голубой растворится в потёмках как дым:
Давай в белых птиц превратимся и в тёмный простор улетим.
Я знаю: есть остров за морем, волшебный затерянный брег,
Где Время забудет о нас и Печаль не отыщет вовек;
Забудем, моря дорогая, про звёзды, слезящие взор,
И белыми птицами канем в качающий волны простор.
ХОЛОДНОЕ НЕБО
Каким холодным мне открылось небо,
Как будто лед пылал, ивсё вокруг
Казалось льдом и только льдом, и мыслей не было -
Лишь память, обнажившаяся вдруг,
Такая чуждая горячей юной крови
И чувствам, перечёркнутым давно,
И всю вину без оправданий и условий
Я принял на себя - мне было всё равно:
Я плакал, я дрожал, изрешечённый светом.
Так неужели, путь земной сверша,
Нагая, в холодом, в дождь, - где я читал об этом? -
Проклятье неба унесёт душа?
ДВЕ ПЕСНИ ИЗ ПЬЕСЫ "ПОСЛЕДНЯЯ РЕВНОСТЬ ЭМЕР"
II
Отчего ты так испуган?
Спрашиваешь - отвечаю.
Повстречал я в доме друга
Статую земной печали.
Статуя жила, дышала,
Слушала, скользила мимо,
Только сердце в ней стучало
Громко так, неудержимо.
О загадка роковая
Ликований и утрат! -
Люди добрые глядят
И растерянно молчат,
Ничего не понимая.
Пусть постель твоя согрета
И для грусти нет причины,
Пусть во всех пределах света
Не отыщется мужчины,
Чтобы прелестью твоею
В одночасье не прельститься, -
Тот, кто был их всех вернее,
Статуе устал молиться.
О загадка роковая
Ликований и утрат! -
Люди добрые глядят
И растерянно молчат,
Ничего не понимая.
Почему так сердце бьётся?
Кто сейчас с тобою рядом?
Если круг луны замкнётся,
Все мечты пред этим взглядом
Умирают, все раздумья;
И уже пугаться поздно -
В ярком свете полнолунья
Гаснут маленькие звёзды.
РАЗМЫШЛЕНИЯ ВО ВРЕМЯ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
VII
ПЕРЕДО МНОЙ ПРОХОДЯТ ОБРАЗЫ НЕНАВИСТИ, СЕРДЕЧНОЙ ПОЛНОТЫ И ГРЯДУЩЕГО ОПУСТОШЕНИЯ
Я всхожу на башню и вниз гляжу со стены:
Над долиной, над вязами, над рекой, словно снег,
Белые клочья тумана, и свет луны
Кажется не зыбким сиянием, а чем-то вовек
Неизменным - как меч с заговоренным клинком.
Ветер, дунув, сметает туманную шелуху.
Странные грезы завладевают умом,
Страшные образы возникают в мозгу.
Слышатся крики: «Возмездие палачам!
Смерть убийцам Жака Моле!» В лохмотьях, в шелках,
Яростно колотя друг друга и скрежеща
Зубами, они проносятся на лошадях
Оскаленных, руки худые воздев к небесам,
Словно стараясь что-то схватить в ускользающей мгле;
И опьяненный их бешенством, я уже сам
Кричу: «Возмездье убийцам Жака Моле!»
Белые единороги катают прекрасных дам
Под деревьями сада. Глаза волшебных зверей
Прозрачней аквамарина. Дамы предаются мечтам.
Никакие пророчества вавилонских календарей
Не тревожат сонных ресниц, мысли их - водоем,
Переполненный нежностью и тоской;
Всякое бремя и время земное в нем
Тонут; остаются тишина и покой.
Обрывки снов или кружев, синий ручей
Взглядов, дрёмные веки, бледные лбы
Или яростный взгляд одержимых карих очей -
Уступают место безразличью толпы,
Бронзовым ястребам, для которых равно далеки
Грезы, страхи, стремление в высоту, в глубину…
Только цепкие очи и ледяные зрачки,
Тени крыльев бесчисленных, погасивших луну.
Я поворачиваюсь и схожу по лестнице вниз,
Размышляя, что мог бы, наверное, преуспеть
В чем-то, больше похожем на правду, а не на каприз.
О честолюбивое сердце мое, ответь:
Разве я не обрел бы соратников, учеников
И душевный покой? Но тайная кабала,
Полупонятная мудрость демонских снов,
Влечет и под старость, как в молодости влекла.
БЕЗУМНАЯ ДЖЕЙН О БОГЕ
Тот, что меня любил,
Просто зашёл с дороги,
Ночку одну побыл,
А на рассвете - прощай,
И спасибо за чай:
Всё остаётся в Боге.
Высь от знамён черна,
Кони храпят в тревоге,
Пешие, как стена
Против другой стены,
Лучшие сражены:
Всё остаётся в Боге.
Дом, стоявший пустым
Столько, что на пороге
Зазеленели кусты,
Вдруг в огнях просиял,
Словно там будет бал:
Всё остаётся в Боге.
Вытоптанная, как тропа,
Помнящая все ноги
(Их же была толпа), -
Радуется плоть моя
И ликует, поя:
Всё остаётся в Боге.
ВОДОМЕРКА
Чтоб цивилизацию не одолел
Варвар - заклятый враг,
Подальше на ночь коня привяжи,
Угомони собак.
Великий Цезарь в своем шатре
Скулу кулаком подпер,
Блуждает по карте наискосок
Его невидящий взор.
И как водомерка над глубиной,
Скользит его мысль в молчании.
Чтобы Троянским башням пылать,
Нетленный высветив лик,
Хоть в стену врасти, но не смути
Шорохом - этот миг.
Скорее девочка, чем жена,-
Пока никто не войдет,
Она шлифует, юбкой шурша,
Походку и поворот.
И как водомерка над глубиной,
Скользит ее мысль в молчании.
Чтобы явился первый Адам
В купол девичьих снов,
Выставь из папской часовни детей,
Дверь запри на засов.
Там Микеланджело под потолком
Небо свое прядет,
Кисть его, тише тени ночной,
Движется взад-вперед.
И как водомерка над глубиной,
Скользит его мысль в молчании.
P.S.
"Если мы не можем вообразить себя кем-то другим, не можем ощутить своё второе "я", мы вместо самодисциплины обречём себя на послушание. Активная добродетель, в отличие от пассивного повиновения закону, - вещь театральная, осознанно драматическая, это ношение маски..."
из "Anima hominis", VI