Жил на свете рыцарь бедный... Или не бедный?
У многих существует совершенно радужное представление о российском дворянстве. Мол, чуть ли не что все представители этого сословия имели дворцы в Питере, крепостных считали сотнями, ели на золоте, за покупками ездили в Париж, а брильянтами разве что в бирюльки не играли. Не один человек удивился, когда я сказала, что Пушкин не был бедным. Он владел нехилым имением, служил и жил в столице, снимал квартиру в центре города (11 комнат, кухня, служебные помещения, конюшня, сарай, ледник, погреб, прачечная), имел полтора десятка слуг. Он был не очень богатым человеком, живущим не по средствам. Бедность - это совсем другое. А то получается как в анекдоте, когда ученице элитарной школы задали написать сочинение о бедной семье. Вот она и старается: «Жила была бедная-бедная семья. И отец был бедный, и мать. И дворецкий с шофером тоже у них были бедные-бедные».
Крылов, Пушкин. Жуковский, Гнедич в Летнем саду. 1832. Чернецов. Музей Пушкина (СПб).
Предлагаю посмотреть, как жили небогатые дворяне. Начнем с мемуаров Сабанеевой. Действие происходит в 1780-х годах.
«В летнее время Даньково имело вид особенно привлекательный в своей скромной деревенской простоте. Когда вы к нему подъезжаете, по правую сторону дороги явится перед вашими глазами большая сажалка, или пруд, обнесенный валом; ивовые деревья идут в два ряда по этому валу и образуют аллею, которая огибает этот искусственный пруд с одной стороны, с другой же стороны ивовая аллея начинает редеть, деревья стоят уже в один ряд, склоняются ниже над водою, и берег без насыпи естественно подымается до ее уровня; по этому берегу раскиданы в беспорядке крестьянские избушки с огородами; стоят там и сям плетневые клетушки и амбарчики.
Сад тянулся по левую сторону дороги, густой и тенистый; он был обнесен хорошим плетнем, обрыт канавой, заросшей травой, а под плетнем густой каймой рос мелколистный, низкий крыжовник и зрели на солнце его красные ягодки. Деревянная крыша и белые трубы барского дома едва виднелись из-за яблонь, вишен, калины и черемухи; там, где кончался плетень сада, начинался невысокий забор барского двора с хозяйственными постройками. Домик был небольшой, одной стороной он точно прятался в густой сад, передний же фасад, с каменным белым фундаментом и крылечком, глядел весело во двор, большой и просторный. Строения группировались в нем нетесно между собой, там и сям росли ивы, березки и елочки, усадьба была небогатая, но уютная и веселая.
У Крюковых было единственное детище, сын Проша, в котором они души не чаяли; отец неустанно работал ради Проши, и денно, и нощно, не брезгая ни сохой, ни бороной, ни заступом. При числящихся при сельце Данькове 30-ти ревизских крестьянских душах, полевые работы у него шли успешно, всем жилось в Данькове хорошо и привольно. Соседи завидовали этой мелкопоместной семье.
У даньковского барина мужички забыли, что они крепостные и рабы; ни крику, ни расправы не было в этом уголке Тарусского уезда. Помещик управлялся со своим народом какими-то ему одному присущими приемами и средствами. Народ этот копошился возле него, точно муравьи в муравейнике. В этом маленьком Даньковском государстве было тоже министерство; оно состояло из двух лиц: Логина и Савишны. Первый был и садовником, и кучером, и сторожем, вторая же была в доверии у барыни, и на ней лежали все должности по женскому хозяйству: она ходила, что называется, в ключах, затем, когда Крюковым Бог даровал наследника, Савишна усердно приняла его на свои руки и вынянчила его с великим старанием и даже успехом. Сын этот был крестником Ионы Кононовича Прончищева, и хотя был гораздо моложе Алексея, но сделался почти единственным его товарищем детства и юности. Они учились вместе грамоте у богимовского дьячка, вместе ходили сначала по рощам, по грибы и по ягоды, затем вместе стали ходить с ружьем по болотам за дичью или удить рыбу в бучилах.
Характер даньковских помещиков до того располагал к доверию, что Мавра Кононовна даже благоволила к ним и являлась в Даньково хотя редкою, но тем не менее желанною гостьей. И Крюковы ко всем относились с равным приветом и радушием; в Данькове для каждого посетителя изыскивалось и находилось угощение или угождение. В сажалке у них водились крупные караси и налимы; кто постится по средам и пятницам, даньковская барыня непременно при отъезде того гостя велит всунуть в экипаж ведро с рыбой, либо яблоков моченых в узелок завяжет на дорогу, либо орехов каленых, - добрые и приветливые были даньковские помещики!»
Вот так: никаких нарядов от столичных модисток, бриллиантов, карет, Парижей и зарубежных университетов. Разве что за счет казны способного отрока учиться пошлют. Должна сказать, что это еще не самая плохая ситуация. Никто с голоду не умирает, одеты, обуты, сыты. Гораздо хуже было, когда крепостных не 30, а 3 человека или нет вовсе. И семья живет на одно офицерское или чиновничье жалование.
Шереметевы-Воронцовы-Юсуповы-Голицыны с их дворцами, крепостными театрами, путешествиями по Европе и прочими прелестями были счастливыми исключениями. Основная масса дворян жила небогато. Троекуровых было мало, в основном - Дубровские. А Дубровские что при Екатерине, что при ее внуках жили хреново.
Вот какими увидел дома пензенских помещиков в начала XIX века Вигель: «Не весьма высокие деревянные строения, обыкновенно в девять окошек, довольно в дальнем друг от друга расстоянии, жилища аристократии, украшали ее. Здесь жили помещики точно так же, как летом в деревне, где господские хоромы их так же широким и длинным двором отделялись от регулярного сада, где вход в него так же находился между конюшнями, сараями и коровником и затрудняем был сором, навозом и помоями. Можно из сего посудить, как редко сады сии были посещаемы: невинных, тихих наслаждений там еще не знали, в чистом воздухе не имели потребности, восхищаться природой не умели.
Описав расположение одного из сих домов, городских или деревенских, могу я дать понятие о прочих: так велико было их единообразие. Невысокая лестница обыкновенно сделана была в пристройке из досок, коей целая половина делилась еще надвое, для двух отхожих мест: господского и лакейского. Зажав нос, скорее иду мимо и вступаю в переднюю, где встречает меня другого рода зловоние. Толпа дворовых людей наполняет ее; все ощипаны, все оборваны; одни лежа на прилавке, другие сидя или стоя говорят вздор, то смеются, то зевают. В одном углу поставлен стол, на коем разложены или камзол, или исподнее платье, которое кроится, шьется или починивается; в другом подшиваются подметки под сапоги, кои иногда намазываются дегтем. Запах лука, чеснока и капусты мешается тут с другими испарениями сего ленивого и ветреного народа. За сим следует анфилада, состоящая из трех комнат: залы (она же и столовая) в четыре окошка, гостиной в три и диванной в два; они составляют лицевую сторону, и воздух в них чище. Спальная, уборная и девичья смотрели на двор, а детские помещались в антресоле. Кабинет, поставленный рядом с буфетом, уступал ему в величине и, несмотря на свою укромность, казался еще слишком просторным для ученых занятий хозяина и хранилища его книг.»
Внутреннее убранство было также везде почти одинаковое. Зала была обставлена плетеными стульями и складными столами для игры; гостиная украшалась хрустальною люстрой и в простенках двумя зеркалами с подстольниками из крашеного дерева; вдоль стены, просто выкрашенной, стояло в середине такого же дерева большое канапе, по бокам два маленьких, а между ними чинно расставлены были кресла; в диванной угольной, разумеется, диван. В сохранении мебелей видна была только бережливость пензенцев; обивка ситцевая или из полинялого сафьяна оберегалась чехлами из толстого полотна. Ни воображения, ни вкуса, ни денег на украшение комнат тогда много не тратилось.»
Вот что писал историк Н.Ф.Дубровин: «В начале настоящего столетия (имеется в виду XIX век - К-К) было много угнетенных судьбою дворян, которые едва были в состоянии доставлять семействам своим кое-какое пропитание собственным трудом в поле за сохою. Дети их, приходя в возраст, делались помощниками престарелых своих отцов, без всякого ожидания лучшей участи. Хорошо, если они имели твердость характера и чистоту нравственности; но большинство их впадало в пороки и искало обеспечения в разного рода злоупотреблениях. Те же, которые успевали устоять против такого соблазна, находили полное удовлетворение в обществе своих крепостных и становились в безвыходное положение при встрече с человеком иного круга, чем они сами, или их соседи, к которым привыкли. Многие ни за какие блага в мире не решались покинуть, хотя бы на время, своих имений, где жилось так сытно и тепло, что они не любопытствовали знать, что делается вокруг.
Едва, как сквозь сон, слыхивали они иногда про Москву Белокаменную и редко про немецкий - чиновничий город Петербург.»
Ну а теперь перейдем к цифрам. По данным VIII ревизии (Происходила в 1836 году - К-К), в Европейской России (без земли Донского войска) было всего 127 тыс. дворян, владевших крепостными (10 миллионов 700 тысяч душ мужского пола). При этом мелкопоместные помещики (владевшие меньше, чем 20 крепостными мужского пола) составляли 3/5 всех помещиков. Еще четверть помещиков владело от 20 до 100 душ. И только около 15 процентов помещиков владело более чем 100 крепостными. В 1830 Сергей Львович Пушкин выделил сыну 200 свободных от залога крепостных душ в сельце Кистенево Сергачского уезда Нижегородской губернии. Правда, поэт тут же заложил его, чтобы добыть деньги на свадьбу, но это уже «Хозяин - барин». Еще раз: у Пушкина было 200 крепостных. Гораздо больше, чем у среднестатистического дворянина. Это я уже молчу о том, какое состояние было у его отца.
Крылов, Пушкин. Жуковский, Гнедич в Летнем саду. 1832. Чернецов. Музей Пушкина (СПб).
Предлагаю посмотреть, как жили небогатые дворяне. Начнем с мемуаров Сабанеевой. Действие происходит в 1780-х годах.
«В летнее время Даньково имело вид особенно привлекательный в своей скромной деревенской простоте. Когда вы к нему подъезжаете, по правую сторону дороги явится перед вашими глазами большая сажалка, или пруд, обнесенный валом; ивовые деревья идут в два ряда по этому валу и образуют аллею, которая огибает этот искусственный пруд с одной стороны, с другой же стороны ивовая аллея начинает редеть, деревья стоят уже в один ряд, склоняются ниже над водою, и берег без насыпи естественно подымается до ее уровня; по этому берегу раскиданы в беспорядке крестьянские избушки с огородами; стоят там и сям плетневые клетушки и амбарчики.
Сад тянулся по левую сторону дороги, густой и тенистый; он был обнесен хорошим плетнем, обрыт канавой, заросшей травой, а под плетнем густой каймой рос мелколистный, низкий крыжовник и зрели на солнце его красные ягодки. Деревянная крыша и белые трубы барского дома едва виднелись из-за яблонь, вишен, калины и черемухи; там, где кончался плетень сада, начинался невысокий забор барского двора с хозяйственными постройками. Домик был небольшой, одной стороной он точно прятался в густой сад, передний же фасад, с каменным белым фундаментом и крылечком, глядел весело во двор, большой и просторный. Строения группировались в нем нетесно между собой, там и сям росли ивы, березки и елочки, усадьба была небогатая, но уютная и веселая.
У Крюковых было единственное детище, сын Проша, в котором они души не чаяли; отец неустанно работал ради Проши, и денно, и нощно, не брезгая ни сохой, ни бороной, ни заступом. При числящихся при сельце Данькове 30-ти ревизских крестьянских душах, полевые работы у него шли успешно, всем жилось в Данькове хорошо и привольно. Соседи завидовали этой мелкопоместной семье.
У даньковского барина мужички забыли, что они крепостные и рабы; ни крику, ни расправы не было в этом уголке Тарусского уезда. Помещик управлялся со своим народом какими-то ему одному присущими приемами и средствами. Народ этот копошился возле него, точно муравьи в муравейнике. В этом маленьком Даньковском государстве было тоже министерство; оно состояло из двух лиц: Логина и Савишны. Первый был и садовником, и кучером, и сторожем, вторая же была в доверии у барыни, и на ней лежали все должности по женскому хозяйству: она ходила, что называется, в ключах, затем, когда Крюковым Бог даровал наследника, Савишна усердно приняла его на свои руки и вынянчила его с великим старанием и даже успехом. Сын этот был крестником Ионы Кононовича Прончищева, и хотя был гораздо моложе Алексея, но сделался почти единственным его товарищем детства и юности. Они учились вместе грамоте у богимовского дьячка, вместе ходили сначала по рощам, по грибы и по ягоды, затем вместе стали ходить с ружьем по болотам за дичью или удить рыбу в бучилах.
Характер даньковских помещиков до того располагал к доверию, что Мавра Кононовна даже благоволила к ним и являлась в Даньково хотя редкою, но тем не менее желанною гостьей. И Крюковы ко всем относились с равным приветом и радушием; в Данькове для каждого посетителя изыскивалось и находилось угощение или угождение. В сажалке у них водились крупные караси и налимы; кто постится по средам и пятницам, даньковская барыня непременно при отъезде того гостя велит всунуть в экипаж ведро с рыбой, либо яблоков моченых в узелок завяжет на дорогу, либо орехов каленых, - добрые и приветливые были даньковские помещики!»
Вот так: никаких нарядов от столичных модисток, бриллиантов, карет, Парижей и зарубежных университетов. Разве что за счет казны способного отрока учиться пошлют. Должна сказать, что это еще не самая плохая ситуация. Никто с голоду не умирает, одеты, обуты, сыты. Гораздо хуже было, когда крепостных не 30, а 3 человека или нет вовсе. И семья живет на одно офицерское или чиновничье жалование.
Шереметевы-Воронцовы-Юсуповы-Голицыны с их дворцами, крепостными театрами, путешествиями по Европе и прочими прелестями были счастливыми исключениями. Основная масса дворян жила небогато. Троекуровых было мало, в основном - Дубровские. А Дубровские что при Екатерине, что при ее внуках жили хреново.
Вот какими увидел дома пензенских помещиков в начала XIX века Вигель: «Не весьма высокие деревянные строения, обыкновенно в девять окошек, довольно в дальнем друг от друга расстоянии, жилища аристократии, украшали ее. Здесь жили помещики точно так же, как летом в деревне, где господские хоромы их так же широким и длинным двором отделялись от регулярного сада, где вход в него так же находился между конюшнями, сараями и коровником и затрудняем был сором, навозом и помоями. Можно из сего посудить, как редко сады сии были посещаемы: невинных, тихих наслаждений там еще не знали, в чистом воздухе не имели потребности, восхищаться природой не умели.
Описав расположение одного из сих домов, городских или деревенских, могу я дать понятие о прочих: так велико было их единообразие. Невысокая лестница обыкновенно сделана была в пристройке из досок, коей целая половина делилась еще надвое, для двух отхожих мест: господского и лакейского. Зажав нос, скорее иду мимо и вступаю в переднюю, где встречает меня другого рода зловоние. Толпа дворовых людей наполняет ее; все ощипаны, все оборваны; одни лежа на прилавке, другие сидя или стоя говорят вздор, то смеются, то зевают. В одном углу поставлен стол, на коем разложены или камзол, или исподнее платье, которое кроится, шьется или починивается; в другом подшиваются подметки под сапоги, кои иногда намазываются дегтем. Запах лука, чеснока и капусты мешается тут с другими испарениями сего ленивого и ветреного народа. За сим следует анфилада, состоящая из трех комнат: залы (она же и столовая) в четыре окошка, гостиной в три и диванной в два; они составляют лицевую сторону, и воздух в них чище. Спальная, уборная и девичья смотрели на двор, а детские помещались в антресоле. Кабинет, поставленный рядом с буфетом, уступал ему в величине и, несмотря на свою укромность, казался еще слишком просторным для ученых занятий хозяина и хранилища его книг.»
Внутреннее убранство было также везде почти одинаковое. Зала была обставлена плетеными стульями и складными столами для игры; гостиная украшалась хрустальною люстрой и в простенках двумя зеркалами с подстольниками из крашеного дерева; вдоль стены, просто выкрашенной, стояло в середине такого же дерева большое канапе, по бокам два маленьких, а между ними чинно расставлены были кресла; в диванной угольной, разумеется, диван. В сохранении мебелей видна была только бережливость пензенцев; обивка ситцевая или из полинялого сафьяна оберегалась чехлами из толстого полотна. Ни воображения, ни вкуса, ни денег на украшение комнат тогда много не тратилось.»
Вот что писал историк Н.Ф.Дубровин: «В начале настоящего столетия (имеется в виду XIX век - К-К) было много угнетенных судьбою дворян, которые едва были в состоянии доставлять семействам своим кое-какое пропитание собственным трудом в поле за сохою. Дети их, приходя в возраст, делались помощниками престарелых своих отцов, без всякого ожидания лучшей участи. Хорошо, если они имели твердость характера и чистоту нравственности; но большинство их впадало в пороки и искало обеспечения в разного рода злоупотреблениях. Те же, которые успевали устоять против такого соблазна, находили полное удовлетворение в обществе своих крепостных и становились в безвыходное положение при встрече с человеком иного круга, чем они сами, или их соседи, к которым привыкли. Многие ни за какие блага в мире не решались покинуть, хотя бы на время, своих имений, где жилось так сытно и тепло, что они не любопытствовали знать, что делается вокруг.
Едва, как сквозь сон, слыхивали они иногда про Москву Белокаменную и редко про немецкий - чиновничий город Петербург.»
Ну а теперь перейдем к цифрам. По данным VIII ревизии (Происходила в 1836 году - К-К), в Европейской России (без земли Донского войска) было всего 127 тыс. дворян, владевших крепостными (10 миллионов 700 тысяч душ мужского пола). При этом мелкопоместные помещики (владевшие меньше, чем 20 крепостными мужского пола) составляли 3/5 всех помещиков. Еще четверть помещиков владело от 20 до 100 душ. И только около 15 процентов помещиков владело более чем 100 крепостными. В 1830 Сергей Львович Пушкин выделил сыну 200 свободных от залога крепостных душ в сельце Кистенево Сергачского уезда Нижегородской губернии. Правда, поэт тут же заложил его, чтобы добыть деньги на свадьбу, но это уже «Хозяин - барин». Еще раз: у Пушкина было 200 крепостных. Гораздо больше, чем у среднестатистического дворянина. Это я уже молчу о том, какое состояние было у его отца.