Непарадный Петербург
Мы привыкли к описаниям Петербурга парадного: аристократического, гвардейского, в крайнем случае - чиновного. Между тем, бОльшую часть его населения составляли бедняки: мещане, крестяне… Василий Иванович Савинов, литератор средней руки, оставил нам воспоминания как раз о таком городе.
Здание Биржи на Васильевском острове. 1820. Тозелли. Эрмитаж.
Биржа, конечно, прекрасна. Но, на мой взгляд, куда интереснее то, что происходит на первом плане: бабы вешают белье, мужики носят дрова и пр.
«Мы пойдем чрез Тучков мост с Васильевского острова. Вот он, старая, ветхая посудина, этот дирявый мост тридцатых годов, с его заплатами в настилке, с его ужасающими дырьями, сквозь которые проглядывают гнилые плаушкоты (плашкоуты) и темная струя бегущей воды. Днем тут, в последнее время, строго приказывалось ездитъ, придерживаясь римского правила: «Торопись, мол, медленно»; ночъю ездитъ рисковали немногие, да и ходитъ тоже: пять, шесть фонарей, более или менее освещенных... луною, - за отсутствием масла, которым морально и вещественно пачкалась полиция, - были плохими светочами для публики, а два серых алебардиста, дремавших по обоим концам моста, пре-равнодушно слушали иногда вопли неосторожной жертвы, попавшейся на средине переправы в руки мошенника. Действительно, грабежи здесь, особенно в темные осенние ночи, не были редкостию, и под мостом, в этих утлых плаушкотах, хоть не тепло и не сыто, но, по крайней мере, бестревожно живалось бродягам и беспачпортным; к тому же направо и налево от моста раскидываласъ такая непробудная глушь, какую разве теперь только встретишь за пределами гаванского Голодая.
Направо, выдвигаясь над темным фоном воды, высились сплошною массою деревянные и каменные анбары пенькового буяна (пристань), построенного еще в... и, кажется, с тех дней до прошлогоднего пожара не переменившие в себе ни бревна, ни кирпича; налево, где теперъ раскидывается кудрявый, с дорогими и затейливыми мостами, Петровский парк, - тянулись голые песчаные отмели, исчезавшие в виде небольших островков в непроглядном тумане Финского залива. Перейдя мост, мы поворачиваем налево, берегом Малой Невки. Летом здесь, как говорится, кишмя кишит рабочий и нерабочий люд, не говоря уже про самый буян, на котором сновали между горами пеньки дрягили, браковщики, прикащики, ломовики, по самому берегу, между небольшим неправильным валом и канавами, с утра до позднего вечера дымились костры, и опять та же пенька шла здесь в дело: тут смолили и конопатили лодки, вили и смолили канаты, факелы, и около всего этого хлопотал Ржевский люд, дюжий, веселый, сытый; говор, шум, гвалт не смолкали на этом месте ни на минуту... То купающиеся ребятишки подымали зычный визг, то те же ребятиишки, задирая молодых баб, полоскавших белье, вызывали их на громкую руганъ и вершили катавасию воплями и плачем под крутою потасовкою «стриженых макушек» - как вообще обзывали маленькие задиралы всех Ржевских гостей.
Подымаясъ выше и обходя налево церковь «Николы Мокрого», оставшуюся в той же почти наружной обстановке, как и сорок лет тому назад, путник входил в лабиринт закоулков грязных, скверных, вонючих, обставленных какими-то на вид чахлыми домишками с продирявленными кровлями, растасканными на щепки хищными галками с Никольской колокольни и с побитыми стеклами. В этих приютах гнездилисъ прежде всего артели невских перевощиков, их дюжие и под цвет кирпича румяные странки; часть рабочих с буяна, в то время как другая заселила подвалы береговых домов Васильееского острова; ветхие старухи-побиражки и кофейницы тож; таможенные досмотрщики и мельчайшие чиновники сенатские и управские, преимущественно рыболовы и, так сказать, петербуржские браконьеры, вечные пловцы за ряпушкой или утками к берегам тех отмелей, где, как мы сказали, теперь раскинулся Петровский парк. Грязъ и нечистъ этих закоул ков имела свои бассейн, и именно Мытьнинское огромное 6олото, составляющее Мытьнинский берег реки и чрез которое был накинут тогда увечный, но зато и нескончаемый мост. Не знаю, жив ли он теперь; но десятъ или двенадцать лет тому назад его руины еще торчали на месте...
За ними открывалась к реке обширная пустынная площадъ, на которой, как Екатерининский телеграф в Крымской степи, торчал единственный двухэтажный домик, имевший свою оригинальную историю. Рассказывали, что как-то местный надзиратель повздорил с владелъцем дома - почтенным и многолетним старцем. Осмотрелся блюститель порядка и думает: каким это манером такой огромный лоскут земли, по всем соображениям казенный, примкнувший к провиантским магазинам, к гауптвахте, принадлежит частному человеку? Да и на каком основании дом этот так безобразничает ~ ничем не огороженный, с развешенными около него юбками, шубками, простынями, с расставленными тут же лоханками и кадушками... и где же? Вот как есть противу окон самого Зимнего Дворца и всех окон Дворцовой и Гагаринской набережных? Естественно, тотчас же представился случай потребыватъ от хозяина документы на право владения домом. - «Документов нет», - говорит старец. - «Как нет?» - «Да так, как не бывает: подарены и дом и место словом Государевым, в Бозе почивший Император Павел Петрович подарил...» При ком? когда? - дело темное... А домик и место, как говорят, несмотря даже на иск казны, не знаем какими судейскими путями, а все-таки остался за старцем.
Из окон дома этого, обращенных на Петербуржскую сторону, сейчас открывалась тесная и грязнейшая площадъ Мытънинская, закрытая с одной стороны древними каменными домами, потерявшими частию и стекла, и кирпич. Дома эти населялисъ монетчиками, и населялись так тесно, что в летние дни, проходя мимо растворенных их окон, вы видели, как тут, в смрадных комнатках, разгороженных, размежеванных и ширмами, и шкапами, и занавесками, - прело большое и малое человечество в испарениях кофейной гущи, наикрепчайшей махорки и в испарениях от варева рубцов и бычачъей печени - единственных продуктов, которыми питалась вечная людная площадъ по случаю не закрывавшихся ни днем ни ночью дверей тут же, на углу улицы, помещавшегося Щеголева кабака. Надо, естественно, разуметь, что все это население в те дни особенно было пригодно, и нравственно, и физически, для холеры.»
(Савинов В.И. Несколько холерных дней на Петербуржской стороне 1831 года. (Из невыдохшихся воспоминаний))
Здание Биржи на Васильевском острове. 1820. Тозелли. Эрмитаж.
Биржа, конечно, прекрасна. Но, на мой взгляд, куда интереснее то, что происходит на первом плане: бабы вешают белье, мужики носят дрова и пр.
«Мы пойдем чрез Тучков мост с Васильевского острова. Вот он, старая, ветхая посудина, этот дирявый мост тридцатых годов, с его заплатами в настилке, с его ужасающими дырьями, сквозь которые проглядывают гнилые плаушкоты (плашкоуты) и темная струя бегущей воды. Днем тут, в последнее время, строго приказывалось ездитъ, придерживаясь римского правила: «Торопись, мол, медленно»; ночъю ездитъ рисковали немногие, да и ходитъ тоже: пять, шесть фонарей, более или менее освещенных... луною, - за отсутствием масла, которым морально и вещественно пачкалась полиция, - были плохими светочами для публики, а два серых алебардиста, дремавших по обоим концам моста, пре-равнодушно слушали иногда вопли неосторожной жертвы, попавшейся на средине переправы в руки мошенника. Действительно, грабежи здесь, особенно в темные осенние ночи, не были редкостию, и под мостом, в этих утлых плаушкотах, хоть не тепло и не сыто, но, по крайней мере, бестревожно живалось бродягам и беспачпортным; к тому же направо и налево от моста раскидываласъ такая непробудная глушь, какую разве теперь только встретишь за пределами гаванского Голодая.
Направо, выдвигаясь над темным фоном воды, высились сплошною массою деревянные и каменные анбары пенькового буяна (пристань), построенного еще в... и, кажется, с тех дней до прошлогоднего пожара не переменившие в себе ни бревна, ни кирпича; налево, где теперъ раскидывается кудрявый, с дорогими и затейливыми мостами, Петровский парк, - тянулись голые песчаные отмели, исчезавшие в виде небольших островков в непроглядном тумане Финского залива. Перейдя мост, мы поворачиваем налево, берегом Малой Невки. Летом здесь, как говорится, кишмя кишит рабочий и нерабочий люд, не говоря уже про самый буян, на котором сновали между горами пеньки дрягили, браковщики, прикащики, ломовики, по самому берегу, между небольшим неправильным валом и канавами, с утра до позднего вечера дымились костры, и опять та же пенька шла здесь в дело: тут смолили и конопатили лодки, вили и смолили канаты, факелы, и около всего этого хлопотал Ржевский люд, дюжий, веселый, сытый; говор, шум, гвалт не смолкали на этом месте ни на минуту... То купающиеся ребятишки подымали зычный визг, то те же ребятиишки, задирая молодых баб, полоскавших белье, вызывали их на громкую руганъ и вершили катавасию воплями и плачем под крутою потасовкою «стриженых макушек» - как вообще обзывали маленькие задиралы всех Ржевских гостей.
Подымаясъ выше и обходя налево церковь «Николы Мокрого», оставшуюся в той же почти наружной обстановке, как и сорок лет тому назад, путник входил в лабиринт закоулков грязных, скверных, вонючих, обставленных какими-то на вид чахлыми домишками с продирявленными кровлями, растасканными на щепки хищными галками с Никольской колокольни и с побитыми стеклами. В этих приютах гнездилисъ прежде всего артели невских перевощиков, их дюжие и под цвет кирпича румяные странки; часть рабочих с буяна, в то время как другая заселила подвалы береговых домов Васильееского острова; ветхие старухи-побиражки и кофейницы тож; таможенные досмотрщики и мельчайшие чиновники сенатские и управские, преимущественно рыболовы и, так сказать, петербуржские браконьеры, вечные пловцы за ряпушкой или утками к берегам тех отмелей, где, как мы сказали, теперь раскинулся Петровский парк. Грязъ и нечистъ этих закоул ков имела свои бассейн, и именно Мытьнинское огромное 6олото, составляющее Мытьнинский берег реки и чрез которое был накинут тогда увечный, но зато и нескончаемый мост. Не знаю, жив ли он теперь; но десятъ или двенадцать лет тому назад его руины еще торчали на месте...
За ними открывалась к реке обширная пустынная площадъ, на которой, как Екатерининский телеграф в Крымской степи, торчал единственный двухэтажный домик, имевший свою оригинальную историю. Рассказывали, что как-то местный надзиратель повздорил с владелъцем дома - почтенным и многолетним старцем. Осмотрелся блюститель порядка и думает: каким это манером такой огромный лоскут земли, по всем соображениям казенный, примкнувший к провиантским магазинам, к гауптвахте, принадлежит частному человеку? Да и на каком основании дом этот так безобразничает ~ ничем не огороженный, с развешенными около него юбками, шубками, простынями, с расставленными тут же лоханками и кадушками... и где же? Вот как есть противу окон самого Зимнего Дворца и всех окон Дворцовой и Гагаринской набережных? Естественно, тотчас же представился случай потребыватъ от хозяина документы на право владения домом. - «Документов нет», - говорит старец. - «Как нет?» - «Да так, как не бывает: подарены и дом и место словом Государевым, в Бозе почивший Император Павел Петрович подарил...» При ком? когда? - дело темное... А домик и место, как говорят, несмотря даже на иск казны, не знаем какими судейскими путями, а все-таки остался за старцем.
Из окон дома этого, обращенных на Петербуржскую сторону, сейчас открывалась тесная и грязнейшая площадъ Мытънинская, закрытая с одной стороны древними каменными домами, потерявшими частию и стекла, и кирпич. Дома эти населялисъ монетчиками, и населялись так тесно, что в летние дни, проходя мимо растворенных их окон, вы видели, как тут, в смрадных комнатках, разгороженных, размежеванных и ширмами, и шкапами, и занавесками, - прело большое и малое человечество в испарениях кофейной гущи, наикрепчайшей махорки и в испарениях от варева рубцов и бычачъей печени - единственных продуктов, которыми питалась вечная людная площадъ по случаю не закрывавшихся ни днем ни ночью дверей тут же, на углу улицы, помещавшегося Щеголева кабака. Надо, естественно, разуметь, что все это население в те дни особенно было пригодно, и нравственно, и физически, для холеры.»
(Савинов В.И. Несколько холерных дней на Петербуржской стороне 1831 года. (Из невыдохшихся воспоминаний))