К воссозданию русской идентичности (1)
Ввиду особой важности хочу выложить тут статью российского историка и публициста Олега Неменского "Модели южнорусской идентичности на Украине", не ограничиваясь ссылкой. По-моему это хорошая стартовая площадка для дальнейших размышлений на эту тему, да и практических действий. Взято отсюда.
***
Олег Неменский
МОДЕЛИ ЮЖНОРУССКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ НА УКРАИНЕ
Вопросы национализма
Электоральная география Украины приобрела столь устойчивые границы, что они уже стали частью самосознания жителей двух частей страны. Можно говорить о формировании двух политических протонаций - условно западно- и восточно-украинских. Более того, степень их различия столь высока, что любые проекты по федерализации государства наталкиваются на убеждённость властей в их губительности для страны. Почти никто не верит, что федеративная Украина сможет сохранить своё единство. Залогом существования государства видится унитарная модель как блокирующая политические проявления регионального своеобразия. И эти опасения не безосновательны - очень уж различны две части страны.
Все последние годы Украина существует благодаря действию политического маятника Восток-Запад. Как в системах демократии разные партии уживаются друг с другом, потому что имеют шансы на победу в результате очередных выборов, так и здесь две половины государства принимали возможность сосуществования именно потому, что к власти приходили то восточные, то западные представители. И всё же этот маятник постепенно раскачивался - система оказалась нестабильной.
Сохранение единства такого государственного образования возможно только при двух условиях - внутреннем и внешнем. Внутреннее условие: власть, от какой бы части страны она ни была бы избрана, должна позиционировать себя не как представителя своей «половины», а как выразителя интересов всего населения, и действительно стремиться к удовлетворению запросов другой половины народа. Внешнее условие заключается в ситуации геополитической неопределённости, когда государство может занимать промежуточное положение между основными центрами силы и балансировать на их противоречиях, проводя многовекторную политику. Оба условия очень хрупкие: первое зависит от доброй воли и сообразительности пришедших к власти людей, второе от международной обстановки, которая склонна к изменениям.
В 2014 году произошло крушение обоих условий существования единой Украины. К власти пришли люди, не намеренные считаться со своеобразием другой части страны и открыто заявляющие о своём желании подавлять её волю. Но сам их настрой не случаен, а вызван изменением внешних условий. Ещё с конца 2009 г. Россия стала круто разворачивать свою внешнюю политику с ориентации на сближение с Западом и создания с ним «общих пространств», на интеграционные проекты на постсоветском пространстве, реставрацию старых связей и формирование самостоятельного центра силы в «многополярном мире». В то же время Европа в своём расширении подошла к решению вопросов о форме участия в этом процессе Украины. Привязка украинского рынка к ЕС оказалась очень актуальной задачей и в свете американских инициатив по новому уровню трансатлантического сближения.
Участие в сразу двух проектах интеграции невозможно, но и попытки сохранить промежуточное положение оказались безуспешны. Запад поставил перед Украиной требование чёткого самоопределения. Киев утратил условия для проведения многовекторной политики, а к власти пришли люди с однозначной геополитической ориентацией. А она вынуждает разрушить систему мягкого сосуществования двух частей страны: Юго-Восток должен быть политически подавлен, и его голос не должен влиять на политику государства. Однако привести в такое «овощное» состояние половину страны представляется просто нереалистичной задачей.
Так Украина подошла к крайней черте своего существования: все условия для сохранения её единства нарушены, и теперь для него есть только один вид аргументации - силовой. Вопрос состоит в том, какие регионы удастся сломить, а какие сумеют воспротивиться и добиться самоопределения через отделение от Украины. Удержать весь Юго-Восток Киеву не под силу, да и не надо: полного преобладания западного вектора можно достичь только через радикальные изменения в соотношении электорального веса двух частей страны. Несомненно, что отпадение Крыма никак не входило в планы ни новой киевской власти, ни её западных покровителей. Но вот отпадение двух восточных областей - это тот идеальный для них вариант, при котором геополитический выбор становится гарантированным, ставя юго-восточное население в положение меньшинства, а отношения с Россией в статус враждебных. Однако велика опасность потери и всего Юго-Востока - тогда Украина станет сравнительно небольшим, экономически слабым и малозначимым для международного расклада сил государством.
Залог успеха радикально прозападного Киева - в пассивности населения «неправильной» половины страны. И есть все основания рассчитывать на это. Эти половины совсем не равны. Сила прозападной части страны в том, что именно она - собственно и есть Украина в том смысле этого слова, который заложен в идеологии украинства. Здесь широко распространено употребление украинского языка и абсолютно господствует украинское самосознание. Здесь есть националистически настроенные элиты и национально-сознательное население. И они агрессивно относятся к Юго-Востоку, так как единственный залог долговременного выживания Украины - это его полноценная украинизация, то есть скорейшее уничтожение его культурного своеобразия.
А вот сам Юго-Восток - это что-то вроде недо-Украины. Здесь нет своего особого самосознания, нет национального мышления, местных патриотических элит. Это просто территории, недостаточно вовлечённые в дело строительства единой украинской нации. Большинство их населения считает себя украинцами - это привычка, привитая здесь ещё советской национальной политикой. Однако они плохо знают украинский, предпочитают говорить на русском языке, плюс проявляют откровенную неприязнь к выходцам из наиболее украинизированного региона страны - Галичины. Они не являются «другой национальностью» и не предлагают ничего взамен. Это области, заселённые денационализированными русскоязычными славянами.
Отсутствие своей идентичности, своего политического проекта Юго-Восточной Украины очень заметно и на символическом уровне: например, галичанин-униат одевает на праздник патриотические шаровары, и говорит, что он - казацкого роду, и это никому уже не кажется странным. Хотя казаки были православными воинами, боровшимися с унией, и жили на совершенно других землях - тех, которые в наши дни русскоязычны и положительно настроены к России. Но даже когда их кандидат побеждает на выборах, идеологически продолжает господство тот самый ряженый галичанин. Украинская власть неизбежно имеет антироссийский и антирусский характер, так как такова структура её идентичности, таковы свойства идеологии украинства, такова задача всего политического проекта независимой Украины.
На Украине нет межнационального или межэтнического конфликта. Она разделена не между «русскими» и «украинцами», а между теми, кто обрёл национальное самосознание, и теми, кто ещё нет. На Юго-Востоке просто нет никакой идеи своей самости, даже на региональном уровне. Однако растёт неприятие государственной идеологии. Украинство стало всё более ассоциироваться с «бандеровцами», «фашизмом», насилием и жестокостью, «рагулями», униатами и т.д. То есть со всем тем, что составляет уже прочно сложившийся имидж Галичины. В связи с этим привычное украинское самосознание становится всё более некомфортным. Долговременная пропаганда образа галичанина как настоящего украинца убеждает людей в том, что они не совсем украинцы. И с этим не поспоришь - ведь именно галичане украиноязычны.
Более того, украинская идентичность теперь не просто ставится под сомнение, она иногда стала и отвергаться. Показательны события на Донбассе: здесь по переписям и советского, и постсоветского времени фиксировалось абсолютное украинское большинство. Даже в оплоте сопротивления - городе Славянске украинцев насчитывалось более 73%. Однако люди здесь вышли на улицы с демонстрацией своего русского самосознания. «Мы русские!» стало основной идеей для восставших донбассовцев, а налёт советской номинационной «национальности» сошёл быстро и почти бесследно. Провозглашению суверенитета здесь предшествовал массовый отказ от украинской идентичности, стихийная ре-русификация и следующий из этого запрос на воссоединение с Россией.
Однако думается, что такая ситуация вряд ли может стать моделью для всего остального Юго-Востока Украины. Донбасс в основном пролетарский, а в этой среде изменения этно-национального самосознания проходят легче, чем в более связанных с традицией слоях общества. Кроме того, это всё же довольно маленький регион - две области, и отделяясь, он не претендует на создание долговременного государственного проекта. То, что за провозглашением независимости сразу последовала просьба к России о присоединении - вполне естественно. Это тот сценарий, который может быть реализован в двух приграничных областях, но вряд ли на всём Юго-Востоке.
Главная проблема этой части страны - в отсутствии какой-либо идеологии самости, на основе которой мог бы быть построен местный политический проект. Жителям Восточной Украины нечего противопоставить украинству. Они выходят на улицы против украинства, но предпочитают говорить о «фашизме», потому что заявить другую идентичность не могут. Однако всё более ощутим запрос на иной национальный проект, чем украинство. Проект, который имел бы другой интеграционный вектор и не противопоставлял бы русских украинцам, а наоборот мог бы играть консолидирующую функцию.
Десять лет назад, во время Оранжевой революции, я опубликовал статью «Недоукраинцы или новый народ»[1], которая ставила задачи создания особого национального проекта для Юго-Восточной Украины: «Существование столь своеобразного региона с "русскоязычными нерусскими и неукраинцами", с сильной и неразрушенной промышленностью, со все более определенными геополитическими, культурными и экономическими предпочтениями, носящими совершенно неприемлемый для галичан характер, требует придания ему собственной политической формы, институтов скоординированной защиты местных интересов. Потребность в ней объективная - и она уже выразилась в проектах автономизации, но ей недостает самого главного - субъективного фактора, то есть того комплекса идей, который обосновывал бы её существование и целостность, и того имени, с которым её жители могли бы себя ассоциировать. Без этого субъективного фундамента никакие объективные предпосылки и потребности не создадут целостного геополитического и культурного организма, способного к формулированию и отстаиванию своих интересов». Тогда, в 2004-м, я призывал интеллектуалов и государственные структуры к работе по созданию такого проекта, однако за прошедшие годы было сделано слишком мало. При этом потребность в нём не только не отпала, но стала ещё более насущной. Нынешняя Юго-Восточная Украина - это пространство для экспериментального нациостроительства, и именно в его успехе залог её выживания. Необходимо идеологически вооружить ту часть граждан Украины, которые не могут принять настоящего украинства даже в условиях гражданской войны.
Вопрос о политическом самоопределении - это вопрос применения технологий нациостроительства. Национализм технологичен, он предлагает для этого все необходимые инструменты по конструированию новой социально-политической общности. При этом он должен быть востребован самим населением: выражать местное своеобразие и обосновывать мотивации для политической деятельности, сообразной с запросом большинства.
Полагаю, что особый национальный проект для недоукраинизированной части Украины должен совмещать два аспекта: принятие русского самосознания как общего для всех восточных славян поверх политических границ, и осознание историко-культурной самостоятельности своего региона.
По формальным признакам «национальности» народ здесь разделён на «украинцев» и «русских», однако на самом деле между ними нет никакой этнокультурной границы, это не более чем фиктивное наследство советской национальной политики. И всё же с этим фактом самосознания надо считаться. Новая национальная идентичность должна выполнять две важнейших функции: строить внешнюю границу сообщества с украинцами как с иной нацией, и одновременно консолидировать население на основе общей идентичности. Такое объединение возможно только через отказ от украинского самосознания, и мы имели возможность убедиться в том, что к этому уже есть психологическая готовность. Но простой смены его на русскую идентичность вряд ли стоит ожидать, это можно признать сложно осуществимым сценарием. В наше время русское самосознание всё же очень москвоцентрично и мало отражает региональное своеобразие, тем более на Украине.
В последнее время на Юго-Востоке активно шёл процесс формирования особой «русскоязычной» идентичности. Это был компромиссный вариант осознания себя украинцем, но именно русскоязычным. Отмирание формальной советской национальности, не имеющей каких-либо реальных оснований в жизни, сопровождается повышением роли языка как идентитарного фактора. Однако такое самосознание можно счесть компромиссным, а потому временным: оно является переходным от сомнения в своей украинскости к обретению новой идентичности. Двадцать лет назад местное население, в основном признавая себя по переписи украинцами, относилось к своему русскоязычию очень спокойно, по принципу «ну, так получилось, мне так удобнее». Теперь же русскоязычие становится символом его самосознания, становится маркером местной идентичности. Современный Юго-Восток Украины гораздо менее склонен принимать украинизацию, чем раньше - более того, с каждым годом всё менее склонен. Украинским политикам всё сложнее что-либо заявлять от имени «всех украинцев», так как общеукраинского «мы» уже почти не существует.
Однако понимание того, что ты не совсем украинец (скоро настоящие украинцы - это галичане), ещё не означает готовности признать себя «москалём». Русская идентичность должна идти в купе с особым региональным самосознанием, которое может играть роль основного. Именно переключение на него позволит и объединить тех, кто привык считать себя «украинцами», с теми, кто по-прежнему придерживается русского самосознания (а это миллионы граждан Украины), и одновременно дать основания для местного патриотизма и осознания своей самости.
Такая модель самосознания не является чем-то новым и сложным, наоборот, её можно считать традиционной. Однако в числе современных национальных идеологий у восточных славян на ней основывается только одна - русинская, да и то не все её направления[2]. Русинство уникально тем, что в наши дни представляет собой чуть ли не единственное сознательное национальное движение у восточных славян, которое одновременно и акцентирует местные исторические и этнографические особенности, и при этом признаёт свою изначальную русскость.
Вообще, я бы предложил следующую типизацию восточно-славянских национальных проектов - их можно разделить на три типа на основе критерия отношения к русской идентичности:
1) Общерусский проект национального единства всех восточных славян (панрусизм).
2) Внерусские национальные проекты, отрицающие русскую идентичность в прошлом и настоящем. Здесь можно упомянуть, помимо украинства (постулирующего вынужденный отказ от русскости), различные вариации «кривичского» и «литвинского» национального проекта в Белоруссии (как отрицающих причастность к русскости вообще когда-либо в прошлом и настоящем), схожее с ними казакийство, а также россиянство в РФ. Этот тип является господствующим для современных государственных образований на Русской земле. Менее явно он выражен в Белоруссии, но и там всё более укореняется экзо-этническое восприятие русскости.
3) Суб-русский, включительно-русский тип. Таковыми могли бы стать великорусский, белорусский и малорусский проекты, если бы не их сознательная маргинализация. Этот тип отчасти сочетается с первым, так как сохраняет общерусское самосознание, выводя его, правда, за пределы конкретики строительства национальных государственностей. На деле он, будучи мэйнстримом национальной мысли у восточных славян в XIX веке, в ХХ веке и сейчас оказался сознательно оттеснён от информационного поля и ныне в политике почти не представлен. Однако он заявлен в русинском проекте, а также всё более пробивает себе дорогу в Юго-Восточной Украине.
Закарпатское русинство принципиально отличается от украинства тем, что строится на основании старой русофильской традиции местной мысли. Благодаря этому оно, хотя и заявляет русинов как «четвёртый восточнославянский народ», всё же не склонно к такому противопоставлению себя русским, как это делается в украинстве. Благодаря этому русинский проект не связан с русофобией. Наоборот, основные деятели русинского возрождения в Закарпатской области Украины настаивают на своей принадлежности к русской общности. Как говорит один из лидеров закарпатского русинства о. Димитрий Сидор: «Русины сохранили именно то, что современные украинцы почти безвозвратно потеряли при помощи унии и экспериментов австрийской этнолаборатории на Галичине, где удалось создать новый этнос-гибрид, ненавидящий все русское. Подкарпатские русины русскость сохранили»[3].
Русинство даёт нам пример современной актуализации трёхчленной формы этнической идентичности, где помимо самого общего - славянского - уровня, учитывается также русская идентичность и особое местное самосознание. Признание возможности множественной идентичности по линии вертикальной групповой иерархии даёт основания для создания не антирусского национального проекта для Юго-Востока Украины.
Именно по этому пути шло осознание местного своеобразия и формирование ранней национальной идеологии в первой половине - середине XIX века. Движение украинофильства, как оно стало тогда называться, теперь обыкновенно вспоминают лишь как начало украинства, его ранний этап. Однако это очень неверно[4]. Наоборот, есть все основания рассматривать украинство как прямо противоположную ему идеологию, сумевшую заменить и загубить прежнюю линию развития.
Важнейшее свойство украинофильства в том, что оно настаивало на «двусоставной русскости», то есть выделении украинской культурной традиции как особого направления в русской общности. Его идеологи никогда не отказывали Украине в русской идентичности и в общности с остальным русским народом. Понятие об «украинском» употреблялось рядом с такими как «южнорусский народ», «малорусская народность» и т.п. Историк Николай Костомаров, которого заслуженно считают своего рода «отцом украинофильства», писал о необходимости «мыслить на общерусском языке» и подчёркивал своё русское самосознание: «Оказывается, что русская народность не едина; их две, а кто знает, может быть их откроется и более, и тем не менее они - русские»[5]. И хотя последующая история фактически уничтожила украинофильское движение, те модели местной идентичности, которое оно сформулировало, остаются по-прежнему актуальными.
Русскоязычная часть Украины неоднородна. Здесь можно видеть очень разные регионы. Большая её часть объединяется понятием Новороссии, которое в последнее время стало приобретать политическую актуальность.
Окончание
***
Олег Неменский
МОДЕЛИ ЮЖНОРУССКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ НА УКРАИНЕ
Вопросы национализма
Электоральная география Украины приобрела столь устойчивые границы, что они уже стали частью самосознания жителей двух частей страны. Можно говорить о формировании двух политических протонаций - условно западно- и восточно-украинских. Более того, степень их различия столь высока, что любые проекты по федерализации государства наталкиваются на убеждённость властей в их губительности для страны. Почти никто не верит, что федеративная Украина сможет сохранить своё единство. Залогом существования государства видится унитарная модель как блокирующая политические проявления регионального своеобразия. И эти опасения не безосновательны - очень уж различны две части страны.
Все последние годы Украина существует благодаря действию политического маятника Восток-Запад. Как в системах демократии разные партии уживаются друг с другом, потому что имеют шансы на победу в результате очередных выборов, так и здесь две половины государства принимали возможность сосуществования именно потому, что к власти приходили то восточные, то западные представители. И всё же этот маятник постепенно раскачивался - система оказалась нестабильной.
Сохранение единства такого государственного образования возможно только при двух условиях - внутреннем и внешнем. Внутреннее условие: власть, от какой бы части страны она ни была бы избрана, должна позиционировать себя не как представителя своей «половины», а как выразителя интересов всего населения, и действительно стремиться к удовлетворению запросов другой половины народа. Внешнее условие заключается в ситуации геополитической неопределённости, когда государство может занимать промежуточное положение между основными центрами силы и балансировать на их противоречиях, проводя многовекторную политику. Оба условия очень хрупкие: первое зависит от доброй воли и сообразительности пришедших к власти людей, второе от международной обстановки, которая склонна к изменениям.
В 2014 году произошло крушение обоих условий существования единой Украины. К власти пришли люди, не намеренные считаться со своеобразием другой части страны и открыто заявляющие о своём желании подавлять её волю. Но сам их настрой не случаен, а вызван изменением внешних условий. Ещё с конца 2009 г. Россия стала круто разворачивать свою внешнюю политику с ориентации на сближение с Западом и создания с ним «общих пространств», на интеграционные проекты на постсоветском пространстве, реставрацию старых связей и формирование самостоятельного центра силы в «многополярном мире». В то же время Европа в своём расширении подошла к решению вопросов о форме участия в этом процессе Украины. Привязка украинского рынка к ЕС оказалась очень актуальной задачей и в свете американских инициатив по новому уровню трансатлантического сближения.
Участие в сразу двух проектах интеграции невозможно, но и попытки сохранить промежуточное положение оказались безуспешны. Запад поставил перед Украиной требование чёткого самоопределения. Киев утратил условия для проведения многовекторной политики, а к власти пришли люди с однозначной геополитической ориентацией. А она вынуждает разрушить систему мягкого сосуществования двух частей страны: Юго-Восток должен быть политически подавлен, и его голос не должен влиять на политику государства. Однако привести в такое «овощное» состояние половину страны представляется просто нереалистичной задачей.
Так Украина подошла к крайней черте своего существования: все условия для сохранения её единства нарушены, и теперь для него есть только один вид аргументации - силовой. Вопрос состоит в том, какие регионы удастся сломить, а какие сумеют воспротивиться и добиться самоопределения через отделение от Украины. Удержать весь Юго-Восток Киеву не под силу, да и не надо: полного преобладания западного вектора можно достичь только через радикальные изменения в соотношении электорального веса двух частей страны. Несомненно, что отпадение Крыма никак не входило в планы ни новой киевской власти, ни её западных покровителей. Но вот отпадение двух восточных областей - это тот идеальный для них вариант, при котором геополитический выбор становится гарантированным, ставя юго-восточное население в положение меньшинства, а отношения с Россией в статус враждебных. Однако велика опасность потери и всего Юго-Востока - тогда Украина станет сравнительно небольшим, экономически слабым и малозначимым для международного расклада сил государством.
Залог успеха радикально прозападного Киева - в пассивности населения «неправильной» половины страны. И есть все основания рассчитывать на это. Эти половины совсем не равны. Сила прозападной части страны в том, что именно она - собственно и есть Украина в том смысле этого слова, который заложен в идеологии украинства. Здесь широко распространено употребление украинского языка и абсолютно господствует украинское самосознание. Здесь есть националистически настроенные элиты и национально-сознательное население. И они агрессивно относятся к Юго-Востоку, так как единственный залог долговременного выживания Украины - это его полноценная украинизация, то есть скорейшее уничтожение его культурного своеобразия.
А вот сам Юго-Восток - это что-то вроде недо-Украины. Здесь нет своего особого самосознания, нет национального мышления, местных патриотических элит. Это просто территории, недостаточно вовлечённые в дело строительства единой украинской нации. Большинство их населения считает себя украинцами - это привычка, привитая здесь ещё советской национальной политикой. Однако они плохо знают украинский, предпочитают говорить на русском языке, плюс проявляют откровенную неприязнь к выходцам из наиболее украинизированного региона страны - Галичины. Они не являются «другой национальностью» и не предлагают ничего взамен. Это области, заселённые денационализированными русскоязычными славянами.
Отсутствие своей идентичности, своего политического проекта Юго-Восточной Украины очень заметно и на символическом уровне: например, галичанин-униат одевает на праздник патриотические шаровары, и говорит, что он - казацкого роду, и это никому уже не кажется странным. Хотя казаки были православными воинами, боровшимися с унией, и жили на совершенно других землях - тех, которые в наши дни русскоязычны и положительно настроены к России. Но даже когда их кандидат побеждает на выборах, идеологически продолжает господство тот самый ряженый галичанин. Украинская власть неизбежно имеет антироссийский и антирусский характер, так как такова структура её идентичности, таковы свойства идеологии украинства, такова задача всего политического проекта независимой Украины.
На Украине нет межнационального или межэтнического конфликта. Она разделена не между «русскими» и «украинцами», а между теми, кто обрёл национальное самосознание, и теми, кто ещё нет. На Юго-Востоке просто нет никакой идеи своей самости, даже на региональном уровне. Однако растёт неприятие государственной идеологии. Украинство стало всё более ассоциироваться с «бандеровцами», «фашизмом», насилием и жестокостью, «рагулями», униатами и т.д. То есть со всем тем, что составляет уже прочно сложившийся имидж Галичины. В связи с этим привычное украинское самосознание становится всё более некомфортным. Долговременная пропаганда образа галичанина как настоящего украинца убеждает людей в том, что они не совсем украинцы. И с этим не поспоришь - ведь именно галичане украиноязычны.
Более того, украинская идентичность теперь не просто ставится под сомнение, она иногда стала и отвергаться. Показательны события на Донбассе: здесь по переписям и советского, и постсоветского времени фиксировалось абсолютное украинское большинство. Даже в оплоте сопротивления - городе Славянске украинцев насчитывалось более 73%. Однако люди здесь вышли на улицы с демонстрацией своего русского самосознания. «Мы русские!» стало основной идеей для восставших донбассовцев, а налёт советской номинационной «национальности» сошёл быстро и почти бесследно. Провозглашению суверенитета здесь предшествовал массовый отказ от украинской идентичности, стихийная ре-русификация и следующий из этого запрос на воссоединение с Россией.
Однако думается, что такая ситуация вряд ли может стать моделью для всего остального Юго-Востока Украины. Донбасс в основном пролетарский, а в этой среде изменения этно-национального самосознания проходят легче, чем в более связанных с традицией слоях общества. Кроме того, это всё же довольно маленький регион - две области, и отделяясь, он не претендует на создание долговременного государственного проекта. То, что за провозглашением независимости сразу последовала просьба к России о присоединении - вполне естественно. Это тот сценарий, который может быть реализован в двух приграничных областях, но вряд ли на всём Юго-Востоке.
Главная проблема этой части страны - в отсутствии какой-либо идеологии самости, на основе которой мог бы быть построен местный политический проект. Жителям Восточной Украины нечего противопоставить украинству. Они выходят на улицы против украинства, но предпочитают говорить о «фашизме», потому что заявить другую идентичность не могут. Однако всё более ощутим запрос на иной национальный проект, чем украинство. Проект, который имел бы другой интеграционный вектор и не противопоставлял бы русских украинцам, а наоборот мог бы играть консолидирующую функцию.
Десять лет назад, во время Оранжевой революции, я опубликовал статью «Недоукраинцы или новый народ»[1], которая ставила задачи создания особого национального проекта для Юго-Восточной Украины: «Существование столь своеобразного региона с "русскоязычными нерусскими и неукраинцами", с сильной и неразрушенной промышленностью, со все более определенными геополитическими, культурными и экономическими предпочтениями, носящими совершенно неприемлемый для галичан характер, требует придания ему собственной политической формы, институтов скоординированной защиты местных интересов. Потребность в ней объективная - и она уже выразилась в проектах автономизации, но ей недостает самого главного - субъективного фактора, то есть того комплекса идей, который обосновывал бы её существование и целостность, и того имени, с которым её жители могли бы себя ассоциировать. Без этого субъективного фундамента никакие объективные предпосылки и потребности не создадут целостного геополитического и культурного организма, способного к формулированию и отстаиванию своих интересов». Тогда, в 2004-м, я призывал интеллектуалов и государственные структуры к работе по созданию такого проекта, однако за прошедшие годы было сделано слишком мало. При этом потребность в нём не только не отпала, но стала ещё более насущной. Нынешняя Юго-Восточная Украина - это пространство для экспериментального нациостроительства, и именно в его успехе залог её выживания. Необходимо идеологически вооружить ту часть граждан Украины, которые не могут принять настоящего украинства даже в условиях гражданской войны.
Вопрос о политическом самоопределении - это вопрос применения технологий нациостроительства. Национализм технологичен, он предлагает для этого все необходимые инструменты по конструированию новой социально-политической общности. При этом он должен быть востребован самим населением: выражать местное своеобразие и обосновывать мотивации для политической деятельности, сообразной с запросом большинства.
Полагаю, что особый национальный проект для недоукраинизированной части Украины должен совмещать два аспекта: принятие русского самосознания как общего для всех восточных славян поверх политических границ, и осознание историко-культурной самостоятельности своего региона.
По формальным признакам «национальности» народ здесь разделён на «украинцев» и «русских», однако на самом деле между ними нет никакой этнокультурной границы, это не более чем фиктивное наследство советской национальной политики. И всё же с этим фактом самосознания надо считаться. Новая национальная идентичность должна выполнять две важнейших функции: строить внешнюю границу сообщества с украинцами как с иной нацией, и одновременно консолидировать население на основе общей идентичности. Такое объединение возможно только через отказ от украинского самосознания, и мы имели возможность убедиться в том, что к этому уже есть психологическая готовность. Но простой смены его на русскую идентичность вряд ли стоит ожидать, это можно признать сложно осуществимым сценарием. В наше время русское самосознание всё же очень москвоцентрично и мало отражает региональное своеобразие, тем более на Украине.
В последнее время на Юго-Востоке активно шёл процесс формирования особой «русскоязычной» идентичности. Это был компромиссный вариант осознания себя украинцем, но именно русскоязычным. Отмирание формальной советской национальности, не имеющей каких-либо реальных оснований в жизни, сопровождается повышением роли языка как идентитарного фактора. Однако такое самосознание можно счесть компромиссным, а потому временным: оно является переходным от сомнения в своей украинскости к обретению новой идентичности. Двадцать лет назад местное население, в основном признавая себя по переписи украинцами, относилось к своему русскоязычию очень спокойно, по принципу «ну, так получилось, мне так удобнее». Теперь же русскоязычие становится символом его самосознания, становится маркером местной идентичности. Современный Юго-Восток Украины гораздо менее склонен принимать украинизацию, чем раньше - более того, с каждым годом всё менее склонен. Украинским политикам всё сложнее что-либо заявлять от имени «всех украинцев», так как общеукраинского «мы» уже почти не существует.
Однако понимание того, что ты не совсем украинец (скоро настоящие украинцы - это галичане), ещё не означает готовности признать себя «москалём». Русская идентичность должна идти в купе с особым региональным самосознанием, которое может играть роль основного. Именно переключение на него позволит и объединить тех, кто привык считать себя «украинцами», с теми, кто по-прежнему придерживается русского самосознания (а это миллионы граждан Украины), и одновременно дать основания для местного патриотизма и осознания своей самости.
Такая модель самосознания не является чем-то новым и сложным, наоборот, её можно считать традиционной. Однако в числе современных национальных идеологий у восточных славян на ней основывается только одна - русинская, да и то не все её направления[2]. Русинство уникально тем, что в наши дни представляет собой чуть ли не единственное сознательное национальное движение у восточных славян, которое одновременно и акцентирует местные исторические и этнографические особенности, и при этом признаёт свою изначальную русскость.
Вообще, я бы предложил следующую типизацию восточно-славянских национальных проектов - их можно разделить на три типа на основе критерия отношения к русской идентичности:
1) Общерусский проект национального единства всех восточных славян (панрусизм).
2) Внерусские национальные проекты, отрицающие русскую идентичность в прошлом и настоящем. Здесь можно упомянуть, помимо украинства (постулирующего вынужденный отказ от русскости), различные вариации «кривичского» и «литвинского» национального проекта в Белоруссии (как отрицающих причастность к русскости вообще когда-либо в прошлом и настоящем), схожее с ними казакийство, а также россиянство в РФ. Этот тип является господствующим для современных государственных образований на Русской земле. Менее явно он выражен в Белоруссии, но и там всё более укореняется экзо-этническое восприятие русскости.
3) Суб-русский, включительно-русский тип. Таковыми могли бы стать великорусский, белорусский и малорусский проекты, если бы не их сознательная маргинализация. Этот тип отчасти сочетается с первым, так как сохраняет общерусское самосознание, выводя его, правда, за пределы конкретики строительства национальных государственностей. На деле он, будучи мэйнстримом национальной мысли у восточных славян в XIX веке, в ХХ веке и сейчас оказался сознательно оттеснён от информационного поля и ныне в политике почти не представлен. Однако он заявлен в русинском проекте, а также всё более пробивает себе дорогу в Юго-Восточной Украине.
Закарпатское русинство принципиально отличается от украинства тем, что строится на основании старой русофильской традиции местной мысли. Благодаря этому оно, хотя и заявляет русинов как «четвёртый восточнославянский народ», всё же не склонно к такому противопоставлению себя русским, как это делается в украинстве. Благодаря этому русинский проект не связан с русофобией. Наоборот, основные деятели русинского возрождения в Закарпатской области Украины настаивают на своей принадлежности к русской общности. Как говорит один из лидеров закарпатского русинства о. Димитрий Сидор: «Русины сохранили именно то, что современные украинцы почти безвозвратно потеряли при помощи унии и экспериментов австрийской этнолаборатории на Галичине, где удалось создать новый этнос-гибрид, ненавидящий все русское. Подкарпатские русины русскость сохранили»[3].
Русинство даёт нам пример современной актуализации трёхчленной формы этнической идентичности, где помимо самого общего - славянского - уровня, учитывается также русская идентичность и особое местное самосознание. Признание возможности множественной идентичности по линии вертикальной групповой иерархии даёт основания для создания не антирусского национального проекта для Юго-Востока Украины.
Именно по этому пути шло осознание местного своеобразия и формирование ранней национальной идеологии в первой половине - середине XIX века. Движение украинофильства, как оно стало тогда называться, теперь обыкновенно вспоминают лишь как начало украинства, его ранний этап. Однако это очень неверно[4]. Наоборот, есть все основания рассматривать украинство как прямо противоположную ему идеологию, сумевшую заменить и загубить прежнюю линию развития.
Важнейшее свойство украинофильства в том, что оно настаивало на «двусоставной русскости», то есть выделении украинской культурной традиции как особого направления в русской общности. Его идеологи никогда не отказывали Украине в русской идентичности и в общности с остальным русским народом. Понятие об «украинском» употреблялось рядом с такими как «южнорусский народ», «малорусская народность» и т.п. Историк Николай Костомаров, которого заслуженно считают своего рода «отцом украинофильства», писал о необходимости «мыслить на общерусском языке» и подчёркивал своё русское самосознание: «Оказывается, что русская народность не едина; их две, а кто знает, может быть их откроется и более, и тем не менее они - русские»[5]. И хотя последующая история фактически уничтожила украинофильское движение, те модели местной идентичности, которое оно сформулировало, остаются по-прежнему актуальными.
Русскоязычная часть Украины неоднородна. Здесь можно видеть очень разные регионы. Большая её часть объединяется понятием Новороссии, которое в последнее время стало приобретать политическую актуальность.
Окончание