Угасшие огни былых иллюминаций
Недавно исполнилось 40 лет с момента выхода пластинки Давида Тухманова «По волне моей памяти». Так получилось, что о второй песне с альбома я уже писал [1], нынче же поболтаю с вами о первой.
На обороте конверта - экзотическое имя вокалиста «Мехрдад Бади», игла опускается на диск, и мы слышим следующее:
Я мысленно вхожу в ваш кабинет:
Здесь те, кто был, и те, кого уж нет,
Но чья для нас не умерла химера;
И бьётся сердце, взятое в их плен…
Бодлера лик, нормандский ус Флобера,
Скептичный Франс, святой Сатир - Верлен,
Кузнец - Бальзак, чеканщики - Гонкуры…
Их лица терпкие и чёткие фигуры
Глядят со стен, и спит в сафьянах книг
Их дух, их мысль, их ритм, их бунт, их крик…
Я верен им… [2]
- поёт Мехрдад Бади, и трижды прокричав «Я верен им!» завершает вокальную часть композиции, оставляя неискушённых советских подростков наедине со струнными и духовыми и в полном заблуждении относительно манеры Максимилиана Волошина заканчивать свои стихотворения.
И только много позже, добравшись до первоисточника, мы узнаём, что на самом деле ничего Максимилиан Александрович декларацией верности духу и крику чеканщиков-Гонкуров не заканчивал, а напротив, продолжал дозволенные речи, и на пластинке мы слышим только верхушку стихотворного айсберга:
Я верен им… но более глубоко
Волнует эхо здесь звучавших слов…
К вам приходил Владимир Соловьёв,
И голова библейского пророка
(К ней шёл бы крест, верблюжий мех у чресл)
Склонялась на обшивку этих кресл…
Творец людей, глашатай книг и вкусов,
Принесший вам Флобера, как Коран,
Сюда входил, садился на диван
И расточал огонь и блеск Урусов.
Как закрепить умолкнувшую речь?
Как дать словам движенье, тембр, оттенки?
Мне памятна больного Стороженки
Седая голова меж низких плеч.
Всё, что теперь забыто иль в загоне, -
Весь тайный цвет Европы иль Москвы -
Вокруг себя объединяли вы:
Брандес и Банг, Танеев, Минцлов, Кони…
Раскройте вновь дневник… гляжу на ваш
Чеканный профиль с бронзовой медали -
Рука невольно ищет карандаш,
А мысль плывёт в померкнувшие дали…
И в шелесте листаемых страниц,
В напеве слов, в изгибах интонаций
Мерцают отсветы бесед, событий, лиц…
Угасшие огни былых иллюминаций…
<22 декабря 1913. Коктебель, из цикла “Облики”>
Понятно, что этот текст целиком на пластинке советской молодёжной музыки мог бы смотреться странно. Странно смотрелось бы и его настоящее название, состоящее из посвящения: «Р. М. Хин».
Посвящение не романтическое, но уважительное. На момент написания стихотворения автору 36 лет, адресату - 50. Рашель Мироновна Хин (в первом браке Фельдштейн, во втором Гольдовская, 1863-1928) - выпускница Коллеж де Франс, ученица Тургенева, собеседница и переводчица Флобера, Золя, Мопассана, Франса, писательница, драматург, мемуаристка, что называется видная деятельница культуры своей эпохи. Женщина образованная, решительная и эмансипированная (ради расторжения первого брака с не дававшим ей развода господином Фельдштейном она приняла католичество, после чего искавшему её руки господину Гольдовскому пришлось креститься вслед за ней), Рашель Мироновна содержала литературный салон, завсегдатаями которого были В.С.Соловьев, Л.Н.Андреев, М. Горький, А.Ф.Кони, А.Н.Толстой, Н.И.Стороженко и целый ряд других писателей и мыслителей. Некоторые из них перечислены в волошинском посвящении. [3]
Ныне имя Хин-Голдовской почти забыто. Энциклопедии характеризуют её творчество так:
“Ряд её повестей и рассказов был напечатан в «Вестнике Европы», «Русской Мысли», «Неделе», «Восходе». Повести Хин посвящены изображению русских интеллигентных кружков в России и за границей, жизни средних помещичьих семей и, отчасти, еврейского быта. В последних автор очень отрицательно относится к разбогатевшей еврейской буржуазии и рисует трагическое положение интеллигентного еврея, которому приходится делать выбор между любовью к воспитавшей его русской культуре и любовью к обездоленному родному племени. По мнению С. А. Венгерова, повести Хин задуманы небанально и читаются с интересом, но им недостает цельности и простоты. Редкая из них обходится без нескольких смертей и другого рода чрезвычайных происшествий; «героини» всегда представляют собой соединение ума, красоты, благородства и т. д. Пьеса «Наследники» была поставлена в московском Малом театре, но снята в 1911 году под давлением Союза русского народа.” [4]
После революции книги Р. М. Хин не издавались, оставленные ей мемуары находятся в архивах и публикуются отрывками. Интересны её упоминания о Марине Цветаевой [5].
Февраль 1913 года. Р. М. Хин гостит у своего сына Михаила, где были и Марина Цветаева с сестрой и их мужьями . Первое знакомство с Цветаевой:
«Они живут все на одной квартире, которую они сами окрестили именем: «обормотник»... Марина Цветаева, двадцатилетняя поэтесса, жена 19-летнего Сережи Эфрона, ее младшая сестра Ася, тоже замужем за каким-то мальчиком… Все они точно не живые, какая-то любопытная нелепость... Они ходят, говорят, декламируют, сочиняют, пишут, танцуют, бракосочетаются, рождают детей, едят, пьют, курят папиросы...»
Следующая встреча - июль 1914 года:
«В «Обормотнике» (так окрестил сам Макс (Волошин - В.Л.) свой «фаланстер» на Сивцевом Вражке и в Коктебеле) - выбросили за борт все «условности», т.е. всякий порядок, всякую дисциплину... Но, как и во всякой «коммуне», там создался свой «устав» - в конце фальшивый и карикатурный. Взаимные восторги перед красотой, свободой и «лирической насыщенностью» каждого «момента»... Все любуются друг другом, собой, все на «ты». Брат Эфрон, Сергей, в 16 лет женился на 17-летней поэтессе Марине Цветаевой (очень красивая особа, с решительными, дерзкими до нахальства манерами); сестра этой Марины 15-летняя гимназистка вышла замуж за 15-летнего же гимназиста, кажется, третьеклассника, но зато пьяницу - первоклассного. Этот супружеский «детский сад» обзавелся потомством - у Марины девочка, у Аси - не знаю кто. Марина, богатая и жадная, вообще, несмотря на поэзию - баба кулак! Муж её - красивый, несчастный мальчик Сережа - туберкулезный, чахоточный...»
Чуть позже Хин рассказывает, как обитатели «обормотника» по приглашению Михаила, сына Рашели Мироновны, поселились в их доме:
«Дом сразу обратился в хлев. Когда дворник попросил паспорт, Марина ответила: «Мы его забыли на даче» - и по телефону пожаловалась Миле на «приставанье» дворника. Миля сказал, что в Москве - забастовки и полиция может нас подвергнуть за держание беспаспортных 500 рубл. штрафу. Марина гордо ответила: «Я тогда сама заплачу!» Миля возразил, что за это, кроме штрафа, домовладельцу грозит тюрьма. Поэтесса не смутилась и ответила: “Бог милостив, не посадят!…» «Мы очутились точно в плену у башибузуков. При этом никто из них не только не счел нужным спросить - могут ли они занять флигель, а даже не кланялись с Онисимом Борисовичем (Голдовским)».
Упоминает о Р. М. Хин и Марина Цветаева. В письме к мужу, С. Эфрону, в декабре 1917 года [6]:
«У Гольдовских был обыск, нашли 60 пудов сахара и не знаю сколько четвертей спирта. У меня недавно была Е. И. Старынкевич, она поссорилась с Рашелью (из-за Миши [М. С. Фельдштейн, сын Р. М. Гольдовской], она, очевидно, его любит) и написала ей сдержанное умное прощальное письмо. Она мила ко мне, вообще мне все помогают. А я плачу стихами и нежностью (как свинья).»
Чтобы как-то оправдать мой не очень связный рассказ, сообщу вам, что брак Анастасии Цветаевой с человеком, о котором Рашель Хин пишет «пьяница - первоклассный», оказался непрочным, и Анастасия вышла замуж за человека по имени Маврикий Минц. И что именно Маврикию Минцу посвящено стихотворение Марины Цветаевой, на которое написана ещё более знаменитая песня.
«Многие не понимают этого стихотворения, ищут подтекст, второй смысл. А никакого второго смысла нет, - поделилась Анастасия Цветаева. - Мне было 20 лет, я рассталась со своим первым мужем. На моих руках - двухлетний сын Андрюша. Маврикий Александрович впервые переступил порог моего дома (выполнял просьбу друга), мы проговорили целый день . Маврикий Александрович сделал мне предложение. Я стала его женой.
Но, когда Маврикий Александрович познакомился с Мариной - он ахнул! Марине 22 года, и она уже автор двух поэтических сборников, у нее прекрасный муж и двухлетняя дочь. Марина в те счастливые годы была хороша собой, белоснежная кожа с легким румянцем, красивые вьющиеся волосы. Маврикий Александрович любовался Мариной, она это чувствовала и... краснела. Марина была благодарна Маврикию Александровичу, что я не одинока, что меня любят... Вот об этом стихотворение. Марине «нравилось», и никакого второго смысла в нем нет». [7]
Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной -
Распущенной - и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем, ни ночью - всуе...
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
Спасибо вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня - не зная сами! -
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце, не у нас над головами, -
За то, что вы больны - увы! - не мной,
За то, что я больна - увы! - не вами!
1915
Иными словами, многие хорошо известные нам вещи связаны между собой сложнее, чем может показаться на первый взгляд.
Видите, например, на снимке девочку на коленях у Марины Ивановны? Это её дочь Аля, Ариадна Эфрон. А теперь возьмите конверт пластинки “По волне моей памяти» и прочтите, в чьём переводе на второй стороне диска звучит “Сентиментальная прогулка» Верлена.
Но это уже совсем другая история.
[1] О странных сближеньях и сентиментальных воспоминаниях
[2] Облики. Р. М. Хин
[3] Рашель Хин-Голдовская: крещение в жизне и в литературе
[4] Хин, Рашель Мироновна. Википедия
[5] Владимир Лившиц: "Я мысленно вхожу в ваш кабинет"
[6] Наследие Марины Цветаевой. Письма
[7] Загадка стихотворения "Мне нравится, что вы больны не мной"
На обороте конверта - экзотическое имя вокалиста «Мехрдад Бади», игла опускается на диск, и мы слышим следующее:
Click to viewЯ мысленно вхожу в ваш кабинет:
Здесь те, кто был, и те, кого уж нет,
Но чья для нас не умерла химера;
И бьётся сердце, взятое в их плен…
Бодлера лик, нормандский ус Флобера,
Скептичный Франс, святой Сатир - Верлен,
Кузнец - Бальзак, чеканщики - Гонкуры…
Их лица терпкие и чёткие фигуры
Глядят со стен, и спит в сафьянах книг
Их дух, их мысль, их ритм, их бунт, их крик…
Я верен им… [2]
- поёт Мехрдад Бади, и трижды прокричав «Я верен им!» завершает вокальную часть композиции, оставляя неискушённых советских подростков наедине со струнными и духовыми и в полном заблуждении относительно манеры Максимилиана Волошина заканчивать свои стихотворения.
И только много позже, добравшись до первоисточника, мы узнаём, что на самом деле ничего Максимилиан Александрович декларацией верности духу и крику чеканщиков-Гонкуров не заканчивал, а напротив, продолжал дозволенные речи, и на пластинке мы слышим только верхушку стихотворного айсберга:
Я верен им… но более глубоко
Волнует эхо здесь звучавших слов…
К вам приходил Владимир Соловьёв,
И голова библейского пророка
(К ней шёл бы крест, верблюжий мех у чресл)
Склонялась на обшивку этих кресл…
Творец людей, глашатай книг и вкусов,
Принесший вам Флобера, как Коран,
Сюда входил, садился на диван
И расточал огонь и блеск Урусов.
Как закрепить умолкнувшую речь?
Как дать словам движенье, тембр, оттенки?
Мне памятна больного Стороженки
Седая голова меж низких плеч.
Всё, что теперь забыто иль в загоне, -
Весь тайный цвет Европы иль Москвы -
Вокруг себя объединяли вы:
Брандес и Банг, Танеев, Минцлов, Кони…
Раскройте вновь дневник… гляжу на ваш
Чеканный профиль с бронзовой медали -
Рука невольно ищет карандаш,
А мысль плывёт в померкнувшие дали…
И в шелесте листаемых страниц,
В напеве слов, в изгибах интонаций
Мерцают отсветы бесед, событий, лиц…
Угасшие огни былых иллюминаций…
<22 декабря 1913. Коктебель, из цикла “Облики”>
Понятно, что этот текст целиком на пластинке советской молодёжной музыки мог бы смотреться странно. Странно смотрелось бы и его настоящее название, состоящее из посвящения: «Р. М. Хин».
Посвящение не романтическое, но уважительное. На момент написания стихотворения автору 36 лет, адресату - 50. Рашель Мироновна Хин (в первом браке Фельдштейн, во втором Гольдовская, 1863-1928) - выпускница Коллеж де Франс, ученица Тургенева, собеседница и переводчица Флобера, Золя, Мопассана, Франса, писательница, драматург, мемуаристка, что называется видная деятельница культуры своей эпохи. Женщина образованная, решительная и эмансипированная (ради расторжения первого брака с не дававшим ей развода господином Фельдштейном она приняла католичество, после чего искавшему её руки господину Гольдовскому пришлось креститься вслед за ней), Рашель Мироновна содержала литературный салон, завсегдатаями которого были В.С.Соловьев, Л.Н.Андреев, М. Горький, А.Ф.Кони, А.Н.Толстой, Н.И.Стороженко и целый ряд других писателей и мыслителей. Некоторые из них перечислены в волошинском посвящении. [3]
Ныне имя Хин-Голдовской почти забыто. Энциклопедии характеризуют её творчество так:
“Ряд её повестей и рассказов был напечатан в «Вестнике Европы», «Русской Мысли», «Неделе», «Восходе». Повести Хин посвящены изображению русских интеллигентных кружков в России и за границей, жизни средних помещичьих семей и, отчасти, еврейского быта. В последних автор очень отрицательно относится к разбогатевшей еврейской буржуазии и рисует трагическое положение интеллигентного еврея, которому приходится делать выбор между любовью к воспитавшей его русской культуре и любовью к обездоленному родному племени. По мнению С. А. Венгерова, повести Хин задуманы небанально и читаются с интересом, но им недостает цельности и простоты. Редкая из них обходится без нескольких смертей и другого рода чрезвычайных происшествий; «героини» всегда представляют собой соединение ума, красоты, благородства и т. д. Пьеса «Наследники» была поставлена в московском Малом театре, но снята в 1911 году под давлением Союза русского народа.” [4]
После революции книги Р. М. Хин не издавались, оставленные ей мемуары находятся в архивах и публикуются отрывками. Интересны её упоминания о Марине Цветаевой [5].
Февраль 1913 года. Р. М. Хин гостит у своего сына Михаила, где были и Марина Цветаева с сестрой и их мужьями . Первое знакомство с Цветаевой:
«Они живут все на одной квартире, которую они сами окрестили именем: «обормотник»... Марина Цветаева, двадцатилетняя поэтесса, жена 19-летнего Сережи Эфрона, ее младшая сестра Ася, тоже замужем за каким-то мальчиком… Все они точно не живые, какая-то любопытная нелепость... Они ходят, говорят, декламируют, сочиняют, пишут, танцуют, бракосочетаются, рождают детей, едят, пьют, курят папиросы...»
Следующая встреча - июль 1914 года:
«В «Обормотнике» (так окрестил сам Макс (Волошин - В.Л.) свой «фаланстер» на Сивцевом Вражке и в Коктебеле) - выбросили за борт все «условности», т.е. всякий порядок, всякую дисциплину... Но, как и во всякой «коммуне», там создался свой «устав» - в конце фальшивый и карикатурный. Взаимные восторги перед красотой, свободой и «лирической насыщенностью» каждого «момента»... Все любуются друг другом, собой, все на «ты». Брат Эфрон, Сергей, в 16 лет женился на 17-летней поэтессе Марине Цветаевой (очень красивая особа, с решительными, дерзкими до нахальства манерами); сестра этой Марины 15-летняя гимназистка вышла замуж за 15-летнего же гимназиста, кажется, третьеклассника, но зато пьяницу - первоклассного. Этот супружеский «детский сад» обзавелся потомством - у Марины девочка, у Аси - не знаю кто. Марина, богатая и жадная, вообще, несмотря на поэзию - баба кулак! Муж её - красивый, несчастный мальчик Сережа - туберкулезный, чахоточный...»
Чуть позже Хин рассказывает, как обитатели «обормотника» по приглашению Михаила, сына Рашели Мироновны, поселились в их доме:
«Дом сразу обратился в хлев. Когда дворник попросил паспорт, Марина ответила: «Мы его забыли на даче» - и по телефону пожаловалась Миле на «приставанье» дворника. Миля сказал, что в Москве - забастовки и полиция может нас подвергнуть за держание беспаспортных 500 рубл. штрафу. Марина гордо ответила: «Я тогда сама заплачу!» Миля возразил, что за это, кроме штрафа, домовладельцу грозит тюрьма. Поэтесса не смутилась и ответила: “Бог милостив, не посадят!…» «Мы очутились точно в плену у башибузуков. При этом никто из них не только не счел нужным спросить - могут ли они занять флигель, а даже не кланялись с Онисимом Борисовичем (Голдовским)».
Упоминает о Р. М. Хин и Марина Цветаева. В письме к мужу, С. Эфрону, в декабре 1917 года [6]:
«У Гольдовских был обыск, нашли 60 пудов сахара и не знаю сколько четвертей спирта. У меня недавно была Е. И. Старынкевич, она поссорилась с Рашелью (из-за Миши [М. С. Фельдштейн, сын Р. М. Гольдовской], она, очевидно, его любит) и написала ей сдержанное умное прощальное письмо. Она мила ко мне, вообще мне все помогают. А я плачу стихами и нежностью (как свинья).»
Чтобы как-то оправдать мой не очень связный рассказ, сообщу вам, что брак Анастасии Цветаевой с человеком, о котором Рашель Хин пишет «пьяница - первоклассный», оказался непрочным, и Анастасия вышла замуж за человека по имени Маврикий Минц. И что именно Маврикию Минцу посвящено стихотворение Марины Цветаевой, на которое написана ещё более знаменитая песня.
«Многие не понимают этого стихотворения, ищут подтекст, второй смысл. А никакого второго смысла нет, - поделилась Анастасия Цветаева. - Мне было 20 лет, я рассталась со своим первым мужем. На моих руках - двухлетний сын Андрюша. Маврикий Александрович впервые переступил порог моего дома (выполнял просьбу друга), мы проговорили целый день . Маврикий Александрович сделал мне предложение. Я стала его женой.
Но, когда Маврикий Александрович познакомился с Мариной - он ахнул! Марине 22 года, и она уже автор двух поэтических сборников, у нее прекрасный муж и двухлетняя дочь. Марина в те счастливые годы была хороша собой, белоснежная кожа с легким румянцем, красивые вьющиеся волосы. Маврикий Александрович любовался Мариной, она это чувствовала и... краснела. Марина была благодарна Маврикию Александровичу, что я не одинока, что меня любят... Вот об этом стихотворение. Марине «нравилось», и никакого второго смысла в нем нет». [7]
Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной -
Распущенной - и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем, ни ночью - всуе...
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
Спасибо вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня - не зная сами! -
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце, не у нас над головами, -
За то, что вы больны - увы! - не мной,
За то, что я больна - увы! - не вами!
1915
Иными словами, многие хорошо известные нам вещи связаны между собой сложнее, чем может показаться на первый взгляд.
Видите, например, на снимке девочку на коленях у Марины Ивановны? Это её дочь Аля, Ариадна Эфрон. А теперь возьмите конверт пластинки “По волне моей памяти» и прочтите, в чьём переводе на второй стороне диска звучит “Сентиментальная прогулка» Верлена.
Но это уже совсем другая история.
[1] О странных сближеньях и сентиментальных воспоминаниях
[2] Облики. Р. М. Хин
[3] Рашель Хин-Голдовская: крещение в жизне и в литературе
[4] Хин, Рашель Мироновна. Википедия
[5] Владимир Лившиц: "Я мысленно вхожу в ваш кабинет"
[6] Наследие Марины Цветаевой. Письма
[7] Загадка стихотворения "Мне нравится, что вы больны не мной"