Воспоминания афонского старца Николая (Генералова). Продолжение. На Афоне
Тертья часть воспоминаний.
Ну что ещё рассказать?
Ну, приехали мы на Афон накануне святителя Николая, памяти, летнего. Ехали интересно! Во-первых, было много вещей. Вещи, которые были дорогие и драгоценные остались в отеле. Потом их растащили. Об этом я писал письма, не буду говорить. Слава Богу, я готов был и в нижнем белье, лишь бы быть на Афоне. Так что ничего… Приехали мы в Афины, в капиталистическую страну. Смотрим, машины совсем другие, покраска самолётов, покраска авиамашин совсем другие, какие-то неприветливые как наши - нам показалось, мне, по крайней мере, показалось. В Афинах нас встретил отец Мисаил, отец Тимофей, ныне игумен монастыря Параклита. Он знал хорошо русский, сам он грек из Воронежа. Там долго мы находились в Афинах, потом нас пересадили в самолёт с вещами уже, и мы оказались в Салониках. В Салоники пришёл Павел Иванович Селиванов, встретил. Долго чего-то мы там с вещами были. Посадили нас в машину грузовую, но меня в кабину, слава Богу! Потому что у меня были ячмени такие, вышли большие. И чирьи, и ячмени тоже. Перед этим как был в Киеве и простыл.
И мы так приехали в Уранополис. Приехали в Уранополис, надо было заплатить за гостиницу, в то время четыре тысячи драхм. Но это дёшево сравнительно. Но сказали, у нас таких денег нет, гостиницу нанимать не будем, и нас с вещами, перетаскали вещи в маленький ботик деревянный. И вот мы в ботик спустились, сидя сидели всю ночь в этом ботике. А ботик отвезли в море, бросили на якорь. Поднялась буря, как сейчас помню, дождь пошёл. Этих отцов, нас было пятеро человек насельников, почти всех вырвало. И в машине, которые сидели сзади, тоже. И здесь вот…, а поскольку от Салоник до Уранополиса была старая дорога, с поворотами, с серпантинами, как её называют. В общем, измучились, просидели всю ночь в этом ботике, сидя. Утром раздались шаги, открыли наш ботик. Мы еле живые, и тронулись на рассвете, с рассветом, верней… А это был день Иоанна Богослова, мы как рыбаки тоже сидели на море! Только не рыбачили, а «укрепи нас, Господи!» молились, чтоб не оторвалась верёвка и чтоб не оказаться где-нибудь в Турции или на какой-нибудь скале.
И вот поехали, как сейчас помню. Поехали на этом ботике. Оказалось, ботик когда-то наш монастырский был, продали старцы. Едем недалеко от берега, всё благоухает! Как раз цвели лилии, цвели апельсины, лимоны - там кругом лимонные и апельсиновые рощи. Такое благоухание, поют соловьи! Я прилёг на корме, лежу… И просто ну как в рай едем!
Приехали, нас встретили отцы. В то время в монастыре ни машины не было, ни трактора, ничего! Всё на своих руках перенесли. Отцом игуменом был отец Авель (Македонов), который сейчас в Рязанской области, в Рязани, верней, на покое уже. В храме монастыря, Богословском, взяли благословение у игумена, отца Иеремии, нынешнего игумена. И вот на вечер бдение святому Николаю. Отец Авель, помню, говорит:
- Отец Николай, что, начинай бдение?!
Я говорю:
- Отче, благословите начать! Но я ж не знаю ваших, так сказать, уставов. Буду, может не так, не по Афонски кадить!
- А, ну да! Ну, тогда вставай на клирос!
Вот я стал на клирос и первая служба, первая, так сказать, это было в Покровском храме в честь памяти святителя Николая. И так вот мы приехали при помощи Божией матери и по ходатайству святого Николая, именно в его день в нашу русскую обитель!
Ну, что сказать? Да! Вот здесь я упустил - перед тем, как приехать на Афон, я два раза побывал в Золотоноше. А почему я там бывал? Сейчас расскажу. Познакомился с матушкой Митрофанией, которая была в Иерусалиме, а потом скончалась в Дивееве, схимонахиней… как её… Манефа, схимонахиней Манефой. Она была откуда-то недалеко, из Оренбургской области сама, и она знала отца Мисаила (Томина). Даже была как-то у нас в Оренбурге. И вот мы познакомились, и она должна была уезжать в Иерусалим, попросила меня приехать, помочь с вещами. А поскольку я отправлял вещи на Афон вещи на часто, то я был знаком с этим, как что делать. Я был первый раз, а когда она приехала в отпуск уже с Иерусалима, попросила меня также помочь с вещами и прочее. Встретились мы в Москве, она приехала из Грузии. В этот раз была у владыки Зинона. Кстати сказать, запоздала очень и боялась, что игумен её за это не помилует, так сказать, накажет. Отец, тогда был мой знакомый, её знакомый, отец Иннокентий (Просвирнин), чтоб как-то смягчить пыл игумении, дал мощи Иннокентия Иркутского, который подвизался там и построил храм, ладана Афонского. Ну, в общем я приехал с Оренбурга в Москву, прилетел. Собрались, и вот ещё одна москвичка, у которой мы квартировали, когда пребывали в Москву, с нами едет. Втроём едем в Киев, оттуда нанимаем попутную машину, едем в Золотоношу. Приехали в Золотоношу, а игуменья не пускает игуменью эту, матушку Митрофанию.
- Где ты была? Почему опоздала? Иди вон!
Ну, она поплакала, поплакала, ну а что делать? Что-то надо предпринимать.
- А, - говорит, - слушай! Может, поедем к матери?
А мать её жила там же, недалеко, в селе Смела, если не ошибаюсь. И вот мы поехали, приехали туда, мать нас встретила, старушка уже. Расположились, меня положили на койку, сами легли там кто как. Переспали, утром (какой-то или воскресный день был, или просто какой-то, или субботний, не знаю, в общем, может даже и воскресный) после молитв Митрофания говорит:
- Отец, пойдём, может, на базар сходим, что-нибудь купим для матери.
- Идём!
Пошли, а потом она говорит:
- Ой! Слушай-ка! А ведь здесь живёт блаженная одна, юродивая. Может, посетим?
Я говорю:
- Пойдём, посетим!
- Но, знаешь что? Она может нас встретить очень плохо, может отругать, может избить.
А я говорю:
- О! - а я был после армии тогда. - Слушай, идём! Забудь за это!
И вот мы пошли к этой блаженной, её звали Параскева. Пришёл я…, мы пришли, она нас хорошо встретила, очень радостная такая, весёлая. И вот, поскольку она была хохлушка, начала говорить, называет (а это было ещё до приезда на Афон… я был), называет города, называет посёлки, называет всё. Вот он ездил (всё в третьем лице), он ездил, был там, был там, был там, делал то и сё, вот то. А потом говорит, говорит, говорит и начинает читать Евангелие, начинается со слов: «Языки новы возглаголят, языки новы возглаголят, на недужных руки возложат. Аще что смертное испьют, на вредит им…» до конца. Это - третье Евангелие воскресное.
Раз прочитала, я не предал никакого значения. Второй раз опять говорит, говорит, говорит. На них - на Митрофанию и на спутницу нашу, вообще никакого внимания не обращает, всё говорит мне, да и говорит. Но я как-то отвязаться думаю, ну сколько можно! Второй раз говорит, я ничего не понимаю. Третий раз Евангелие прочитала, ну у меня уже терпения не хватает, да… Потом видит, что до меня ничего не доходит, она прямо мне сказала:
- Поедешь на Афон, будешь жить на Афоне, скажи отцу игумену: «На Афоне братья ведут себя очень плохо! Пьют вот такими… не стаканами, а канатами… как канаты?... Господи… канат по-гречески, а по-русски… кувшинами!!! вино. А ты, если хочешь, чтобы у тебя было всё хорошо, пей только по праздникам и понемножку
Показала сколько, вот… А матушку Митрофанию послала за бутылкой водки!
- Иди, - говорит, - принеси бутылку водки!
Та слукавила, пошла и говорит:
- Магазин закрыт.
И не принесла. Ну ладно…
- А ты, - говорит, последнее, что говорит, - не во всём отцу игумену доверяй, открывайся!
Это взорвало меня ещё больше! Думаю, как так? Не доверять отцу игумену, не открываться - это же совсем безумие! Думаю - вот тебе и блаженная, вот тебе и юродивая!
Вот, в общем, так плохо подумал о ней. Ну, она заулыбалась… А! Также говорит:
- Скажи отцу игумену это всё, чтоб он исправился и исправил братью, иначе Господь накажет и обитель, и отца Игумена.
А тогда был, как я говорил, отец Авель игуменом. Вот… Ну, Митрофания начала, во-первых, зевать, тоже искушаться.
- Ой, пойдём отец, хватит! Надоело! - вроде того.
А она говорит (а мы должны были пойти к священнику), она говорит:
- Посидите, там больше у священника вам откроется, - вроде того.
Оказывается, там тогда был такой благодатный священник в то время. Ну, Митрофания не стала слушать, и мы пошли. Оказалось, священника нет дома, его вызвали в КГБ, вот… В доме был свой иконостас, иконописная, так что не знаю… Вот так не слушаться стариц! А перед тем как уйти, она прочитала мне вдогонку стишок, и такой стишок, что именно всю мою жизнь как бы обнимал… И там: «Кадило ты благовонное»… перед тем как меня рукоположить в дьяконы, и прочее. И мы вышли от неё, в общем…
И когда я приехал на Афон, и первая трапеза, и общение с братией, думаю, действительно, смотри-ка! Как будто она здесь сидела и всё знает!
Подошёл Троичный день, святой Троицы день, как раз на бдении, в Покровском храме, как сейчас помню, я попросился к отцу Авелю. Он говорит:
- Ну, заходи!
Там же в Покровском храме у нас есть, там где ризница… И вот он начал расспрашивать за отца Мисаила, за то, за то… А ему сказал:
- Отец Авель! Простите, ну вот Паша блаженная, - она так и сказала, скажи: «Блаженная Паша!», - вот Паша блаженная, это недалеко от Злотонош было, сказала, что и то, и то, и то! Ещё много чего она там говорила.
- А! - отец Авель махнул рукой. - Как пили, так пускай и пьют!
Вроде того - тут не исправишь. В конце концов и сам уехал через полгода после октября, когда Никодим митрополит скончался, упал у папских ног. Вот он тут же выехал и не вернулся больше.
Вот видите, как получается! Вот я был у этой тоже блаженной, и звали её Параскева, поминаю… Как-то недавно приехал владыка из тех краёв, Софроний, кажется.
Я говорю:
- А откуда вы?
А он говорит:
- Я с Черкасской области.
А я говорю:
- А вы знали вот такую Параскеву?
А он говорит:
- А кто же её не знал в наших краях?! Я, - говорит, - был ещё иеромонахом, пришла к ней монашка с Золотоноши, а я ехал в Золотоношский монастырь. Она говорит: «Беги скорей, стели ковры, к вам едет архиерей!» И вот, когда я подъехал, то там были постланы ковры для архиерея. И вдруг никакого архиерея не оказалось, а это был я иеромонахом!
А со временем он стал архиереем. А очень просил:
- Владыко! А книга написана об этой блаженной?
Он говорит:
- Нет!
- Ну как же так! Я бы мог её даже запечатлеть на этих страницах, случай, который привёл меня на Афон, и вообще с Афоном связанный.
- Да ты что?!
Ну, я ему рассказал кратенько.
- Ну, - говорит, - приеду, благословлю.
И даже сказал какую-то там грамотную рабу Божию, поручит ей именно собирать материал об этой блаженной Параскеве.
Моей спутнице она пропела «Самарянку». А мать Митрофания рассказывала, что когда она первый раз была у ней, перед отъездом в Иерусалим она ей пропела тропарь «Кресту Твоему поклоняемся, Владыка, и святое Твое воскресение славим». Несколько раз. Она говорит:
- Матушка, поеду ли я в Иерусалим или нет? Как, что?
А она ей поёт - был её ответ.
- И когда, - говорит Митрофания, - я приехала в Горний монастырь, выносили крест и пели: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко». И тогда я вспомнила эту блаженную.
Вот по милости Божией на Руси были тогда такие старцы. Господь сподобил меня бывать у них, но по своему легкомыслию, ветрености моей, никогда ничего не спрашивал. Ну, я думаю, они, зная, знаю мою немощь, зная… молятся о них, и я их поминаю каждый раз на Литургии. А что ещё могу сделать?
Вот так мы начали жить в монастыре… Ну, о монастырской жизни я лучше помолчу пока, потому что много чего нерадостного, если плохого можно сказать, нужно сказать. Поэтому лучше опущу всё, как-нибудь в другой раз опишу, если, конечно, Бог сподобит…
Вот, поскольку блаженная говорила: «Языки новыми возгляголят», меня скоро и направили на Корею. Тогда антипросопом был отец Давид Цубера. Я там помогал и заодно ходил в школу афонскую слушать, в первый класс ходил. Они, хотя там греческий не изучали, но всё равно ходил ради того, чтобы хотя бы произношение иметь хорошее. И, кстати сказать, Господь открыл просто мне этот язык, я уже вскоре начал служить по-гречески, и меня греки не отличали, что я был иностранец. Говорил без акцента, но, правда, с ошибками. Скажем, артикли не так поставил, окончание не то или род не тот. Но не было акцента даже не греческого. Служил в Протате, участвовал в иконе Достойно есть, служил в Ивере целую неделю. Служил в Лавре литургию, в Лавре Афанасия. Сам служил, имею в виду, не сослужил. Сослужил почти везде, в каждом монастыре. Служил в Ксенофонте целый месяц для практики.
Слава Богу за всё! Я самый счастливый человек! А главное, что имею возможность читать в оригинале Священное Писание. Это великое счастье!
Ну ладно, отец! Чего говорить, это же двадцать шесть лет прожил я…, двадцать семь даже, считай, скоро будет. Поэтому обо всём говорить, это нам и ночи не хватит!
Ну что ещё рассказать?
Ну, приехали мы на Афон накануне святителя Николая, памяти, летнего. Ехали интересно! Во-первых, было много вещей. Вещи, которые были дорогие и драгоценные остались в отеле. Потом их растащили. Об этом я писал письма, не буду говорить. Слава Богу, я готов был и в нижнем белье, лишь бы быть на Афоне. Так что ничего… Приехали мы в Афины, в капиталистическую страну. Смотрим, машины совсем другие, покраска самолётов, покраска авиамашин совсем другие, какие-то неприветливые как наши - нам показалось, мне, по крайней мере, показалось. В Афинах нас встретил отец Мисаил, отец Тимофей, ныне игумен монастыря Параклита. Он знал хорошо русский, сам он грек из Воронежа. Там долго мы находились в Афинах, потом нас пересадили в самолёт с вещами уже, и мы оказались в Салониках. В Салоники пришёл Павел Иванович Селиванов, встретил. Долго чего-то мы там с вещами были. Посадили нас в машину грузовую, но меня в кабину, слава Богу! Потому что у меня были ячмени такие, вышли большие. И чирьи, и ячмени тоже. Перед этим как был в Киеве и простыл.
И мы так приехали в Уранополис. Приехали в Уранополис, надо было заплатить за гостиницу, в то время четыре тысячи драхм. Но это дёшево сравнительно. Но сказали, у нас таких денег нет, гостиницу нанимать не будем, и нас с вещами, перетаскали вещи в маленький ботик деревянный. И вот мы в ботик спустились, сидя сидели всю ночь в этом ботике. А ботик отвезли в море, бросили на якорь. Поднялась буря, как сейчас помню, дождь пошёл. Этих отцов, нас было пятеро человек насельников, почти всех вырвало. И в машине, которые сидели сзади, тоже. И здесь вот…, а поскольку от Салоник до Уранополиса была старая дорога, с поворотами, с серпантинами, как её называют. В общем, измучились, просидели всю ночь в этом ботике, сидя. Утром раздались шаги, открыли наш ботик. Мы еле живые, и тронулись на рассвете, с рассветом, верней… А это был день Иоанна Богослова, мы как рыбаки тоже сидели на море! Только не рыбачили, а «укрепи нас, Господи!» молились, чтоб не оторвалась верёвка и чтоб не оказаться где-нибудь в Турции или на какой-нибудь скале.
И вот поехали, как сейчас помню. Поехали на этом ботике. Оказалось, ботик когда-то наш монастырский был, продали старцы. Едем недалеко от берега, всё благоухает! Как раз цвели лилии, цвели апельсины, лимоны - там кругом лимонные и апельсиновые рощи. Такое благоухание, поют соловьи! Я прилёг на корме, лежу… И просто ну как в рай едем!
Приехали, нас встретили отцы. В то время в монастыре ни машины не было, ни трактора, ничего! Всё на своих руках перенесли. Отцом игуменом был отец Авель (Македонов), который сейчас в Рязанской области, в Рязани, верней, на покое уже. В храме монастыря, Богословском, взяли благословение у игумена, отца Иеремии, нынешнего игумена. И вот на вечер бдение святому Николаю. Отец Авель, помню, говорит:
- Отец Николай, что, начинай бдение?!
Я говорю:
- Отче, благословите начать! Но я ж не знаю ваших, так сказать, уставов. Буду, может не так, не по Афонски кадить!
- А, ну да! Ну, тогда вставай на клирос!
Вот я стал на клирос и первая служба, первая, так сказать, это было в Покровском храме в честь памяти святителя Николая. И так вот мы приехали при помощи Божией матери и по ходатайству святого Николая, именно в его день в нашу русскую обитель!
Ну, что сказать? Да! Вот здесь я упустил - перед тем, как приехать на Афон, я два раза побывал в Золотоноше. А почему я там бывал? Сейчас расскажу. Познакомился с матушкой Митрофанией, которая была в Иерусалиме, а потом скончалась в Дивееве, схимонахиней… как её… Манефа, схимонахиней Манефой. Она была откуда-то недалеко, из Оренбургской области сама, и она знала отца Мисаила (Томина). Даже была как-то у нас в Оренбурге. И вот мы познакомились, и она должна была уезжать в Иерусалим, попросила меня приехать, помочь с вещами. А поскольку я отправлял вещи на Афон вещи на часто, то я был знаком с этим, как что делать. Я был первый раз, а когда она приехала в отпуск уже с Иерусалима, попросила меня также помочь с вещами и прочее. Встретились мы в Москве, она приехала из Грузии. В этот раз была у владыки Зинона. Кстати сказать, запоздала очень и боялась, что игумен её за это не помилует, так сказать, накажет. Отец, тогда был мой знакомый, её знакомый, отец Иннокентий (Просвирнин), чтоб как-то смягчить пыл игумении, дал мощи Иннокентия Иркутского, который подвизался там и построил храм, ладана Афонского. Ну, в общем я приехал с Оренбурга в Москву, прилетел. Собрались, и вот ещё одна москвичка, у которой мы квартировали, когда пребывали в Москву, с нами едет. Втроём едем в Киев, оттуда нанимаем попутную машину, едем в Золотоношу. Приехали в Золотоношу, а игуменья не пускает игуменью эту, матушку Митрофанию.
- Где ты была? Почему опоздала? Иди вон!
Ну, она поплакала, поплакала, ну а что делать? Что-то надо предпринимать.
- А, - говорит, - слушай! Может, поедем к матери?
А мать её жила там же, недалеко, в селе Смела, если не ошибаюсь. И вот мы поехали, приехали туда, мать нас встретила, старушка уже. Расположились, меня положили на койку, сами легли там кто как. Переспали, утром (какой-то или воскресный день был, или просто какой-то, или субботний, не знаю, в общем, может даже и воскресный) после молитв Митрофания говорит:
- Отец, пойдём, может, на базар сходим, что-нибудь купим для матери.
- Идём!
Пошли, а потом она говорит:
- Ой! Слушай-ка! А ведь здесь живёт блаженная одна, юродивая. Может, посетим?
Я говорю:
- Пойдём, посетим!
- Но, знаешь что? Она может нас встретить очень плохо, может отругать, может избить.
А я говорю:
- О! - а я был после армии тогда. - Слушай, идём! Забудь за это!
И вот мы пошли к этой блаженной, её звали Параскева. Пришёл я…, мы пришли, она нас хорошо встретила, очень радостная такая, весёлая. И вот, поскольку она была хохлушка, начала говорить, называет (а это было ещё до приезда на Афон… я был), называет города, называет посёлки, называет всё. Вот он ездил (всё в третьем лице), он ездил, был там, был там, был там, делал то и сё, вот то. А потом говорит, говорит, говорит и начинает читать Евангелие, начинается со слов: «Языки новы возглаголят, языки новы возглаголят, на недужных руки возложат. Аще что смертное испьют, на вредит им…» до конца. Это - третье Евангелие воскресное.
Раз прочитала, я не предал никакого значения. Второй раз опять говорит, говорит, говорит. На них - на Митрофанию и на спутницу нашу, вообще никакого внимания не обращает, всё говорит мне, да и говорит. Но я как-то отвязаться думаю, ну сколько можно! Второй раз говорит, я ничего не понимаю. Третий раз Евангелие прочитала, ну у меня уже терпения не хватает, да… Потом видит, что до меня ничего не доходит, она прямо мне сказала:
- Поедешь на Афон, будешь жить на Афоне, скажи отцу игумену: «На Афоне братья ведут себя очень плохо! Пьют вот такими… не стаканами, а канатами… как канаты?... Господи… канат по-гречески, а по-русски… кувшинами!!! вино. А ты, если хочешь, чтобы у тебя было всё хорошо, пей только по праздникам и понемножку
Показала сколько, вот… А матушку Митрофанию послала за бутылкой водки!
- Иди, - говорит, - принеси бутылку водки!
Та слукавила, пошла и говорит:
- Магазин закрыт.
И не принесла. Ну ладно…
- А ты, - говорит, последнее, что говорит, - не во всём отцу игумену доверяй, открывайся!
Это взорвало меня ещё больше! Думаю, как так? Не доверять отцу игумену, не открываться - это же совсем безумие! Думаю - вот тебе и блаженная, вот тебе и юродивая!
Вот, в общем, так плохо подумал о ней. Ну, она заулыбалась… А! Также говорит:
- Скажи отцу игумену это всё, чтоб он исправился и исправил братью, иначе Господь накажет и обитель, и отца Игумена.
А тогда был, как я говорил, отец Авель игуменом. Вот… Ну, Митрофания начала, во-первых, зевать, тоже искушаться.
- Ой, пойдём отец, хватит! Надоело! - вроде того.
А она говорит (а мы должны были пойти к священнику), она говорит:
- Посидите, там больше у священника вам откроется, - вроде того.
Оказывается, там тогда был такой благодатный священник в то время. Ну, Митрофания не стала слушать, и мы пошли. Оказалось, священника нет дома, его вызвали в КГБ, вот… В доме был свой иконостас, иконописная, так что не знаю… Вот так не слушаться стариц! А перед тем как уйти, она прочитала мне вдогонку стишок, и такой стишок, что именно всю мою жизнь как бы обнимал… И там: «Кадило ты благовонное»… перед тем как меня рукоположить в дьяконы, и прочее. И мы вышли от неё, в общем…
И когда я приехал на Афон, и первая трапеза, и общение с братией, думаю, действительно, смотри-ка! Как будто она здесь сидела и всё знает!
Подошёл Троичный день, святой Троицы день, как раз на бдении, в Покровском храме, как сейчас помню, я попросился к отцу Авелю. Он говорит:
- Ну, заходи!
Там же в Покровском храме у нас есть, там где ризница… И вот он начал расспрашивать за отца Мисаила, за то, за то… А ему сказал:
- Отец Авель! Простите, ну вот Паша блаженная, - она так и сказала, скажи: «Блаженная Паша!», - вот Паша блаженная, это недалеко от Злотонош было, сказала, что и то, и то, и то! Ещё много чего она там говорила.
- А! - отец Авель махнул рукой. - Как пили, так пускай и пьют!
Вроде того - тут не исправишь. В конце концов и сам уехал через полгода после октября, когда Никодим митрополит скончался, упал у папских ног. Вот он тут же выехал и не вернулся больше.
Вот видите, как получается! Вот я был у этой тоже блаженной, и звали её Параскева, поминаю… Как-то недавно приехал владыка из тех краёв, Софроний, кажется.
Я говорю:
- А откуда вы?
А он говорит:
- Я с Черкасской области.
А я говорю:
- А вы знали вот такую Параскеву?
А он говорит:
- А кто же её не знал в наших краях?! Я, - говорит, - был ещё иеромонахом, пришла к ней монашка с Золотоноши, а я ехал в Золотоношский монастырь. Она говорит: «Беги скорей, стели ковры, к вам едет архиерей!» И вот, когда я подъехал, то там были постланы ковры для архиерея. И вдруг никакого архиерея не оказалось, а это был я иеромонахом!
А со временем он стал архиереем. А очень просил:
- Владыко! А книга написана об этой блаженной?
Он говорит:
- Нет!
- Ну как же так! Я бы мог её даже запечатлеть на этих страницах, случай, который привёл меня на Афон, и вообще с Афоном связанный.
- Да ты что?!
Ну, я ему рассказал кратенько.
- Ну, - говорит, - приеду, благословлю.
И даже сказал какую-то там грамотную рабу Божию, поручит ей именно собирать материал об этой блаженной Параскеве.
Моей спутнице она пропела «Самарянку». А мать Митрофания рассказывала, что когда она первый раз была у ней, перед отъездом в Иерусалим она ей пропела тропарь «Кресту Твоему поклоняемся, Владыка, и святое Твое воскресение славим». Несколько раз. Она говорит:
- Матушка, поеду ли я в Иерусалим или нет? Как, что?
А она ей поёт - был её ответ.
- И когда, - говорит Митрофания, - я приехала в Горний монастырь, выносили крест и пели: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко». И тогда я вспомнила эту блаженную.
Вот по милости Божией на Руси были тогда такие старцы. Господь сподобил меня бывать у них, но по своему легкомыслию, ветрености моей, никогда ничего не спрашивал. Ну, я думаю, они, зная, знаю мою немощь, зная… молятся о них, и я их поминаю каждый раз на Литургии. А что ещё могу сделать?
Вот так мы начали жить в монастыре… Ну, о монастырской жизни я лучше помолчу пока, потому что много чего нерадостного, если плохого можно сказать, нужно сказать. Поэтому лучше опущу всё, как-нибудь в другой раз опишу, если, конечно, Бог сподобит…
Вот, поскольку блаженная говорила: «Языки новыми возгляголят», меня скоро и направили на Корею. Тогда антипросопом был отец Давид Цубера. Я там помогал и заодно ходил в школу афонскую слушать, в первый класс ходил. Они, хотя там греческий не изучали, но всё равно ходил ради того, чтобы хотя бы произношение иметь хорошее. И, кстати сказать, Господь открыл просто мне этот язык, я уже вскоре начал служить по-гречески, и меня греки не отличали, что я был иностранец. Говорил без акцента, но, правда, с ошибками. Скажем, артикли не так поставил, окончание не то или род не тот. Но не было акцента даже не греческого. Служил в Протате, участвовал в иконе Достойно есть, служил в Ивере целую неделю. Служил в Лавре литургию, в Лавре Афанасия. Сам служил, имею в виду, не сослужил. Сослужил почти везде, в каждом монастыре. Служил в Ксенофонте целый месяц для практики.
Слава Богу за всё! Я самый счастливый человек! А главное, что имею возможность читать в оригинале Священное Писание. Это великое счастье!
Ну ладно, отец! Чего говорить, это же двадцать шесть лет прожил я…, двадцать семь даже, считай, скоро будет. Поэтому обо всём говорить, это нам и ночи не хватит!