(no subject)
когда сдали крепость,
он почему-то не умер.
все было по-честному:
упал на меч,
лежал на боку,
пронзенный,
думал, за что мне это,
боже, за что мне это,
боже мой,
даже ты
не можешь быть столь жесток.
кое-как вытащил меч,
встал,
сдался в плен.
век нашей эры первый.
семьдесят третий год.
много столетий спустя
учил по собственным книгам
наглых тупых студентов.
тогда
он уже считал
что в этом есть какая-то,
в общем,
вселенская справедливость.
открыл америку дважды, -
в первый раз как винную землю.
до некоторого момента
вел разговоры с богом,
убеждал, проклинал и спорил.
бог неизменно выигрывал.
в пятнадцатом веке
от рождества христова
словно сошел с ума.
утопил в крови,
как говорят летописцы,
небольшое горное княжество.
пришел в себя,
продырявленный четырьмя копьями.
все вспомнил.
плакал.
к богу больше не обращался.
в конце концов,
раньше это не помогало, -
он был по-прежнему
до отвращения
жив.
после, вернувшись в европу
с нового континента,
с изумлением наблюдал
рождение странной легенды.
в его коллекции есть
все возможные фильмы
на эту тему.
эволюция жанра
не перестает
его поражать.
вот за что он, пожалуй,
по-настоящему благодарен
своему богу, -
так это за то,
что бог
в своей неизреченной мудрости
не отнял у него
способности удивляться.
если б не это,
он уже давно
свихнулся бы окончательно.
правда, иногда ему кажется,
без разума было бы проще.
в такие дни
он даже заходит в церковь:
стоит в уголке,
слушает проповедь,
выходит, смешавшись с толпой.
ему никогда не легче,
но желание спятить
становится чуть слабее.
жалко, что скоро
снова перебираться
с места на место.
диски придется оставить.
с каждым годом
становится все сложнее
скрываться от государства:
их много, а он один.
но именно благодаря
развитию всяких систем,
в том числе поисковых,
он очень надеется
однажды
найти других.
они есть.
он это точно знает.
когда-то
он почти вышел на ту женщину в риме,
в начале семидесятых
(на сей раз двадцатого века).
но она ускользнула.
у нее ведь тоже
огромный опыт.
не она ли была
той японской лисой,
о которой он слышал
еще до падения
одной из великих империй?
лисы все мастерицы
по части исчезновений.
ничего.
он не торопится.
ему некуда торопиться.
у него есть время, -
всё время мира.
он почему-то не умер.
все было по-честному:
упал на меч,
лежал на боку,
пронзенный,
думал, за что мне это,
боже, за что мне это,
боже мой,
даже ты
не можешь быть столь жесток.
кое-как вытащил меч,
встал,
сдался в плен.
век нашей эры первый.
семьдесят третий год.
много столетий спустя
учил по собственным книгам
наглых тупых студентов.
тогда
он уже считал
что в этом есть какая-то,
в общем,
вселенская справедливость.
открыл америку дважды, -
в первый раз как винную землю.
до некоторого момента
вел разговоры с богом,
убеждал, проклинал и спорил.
бог неизменно выигрывал.
в пятнадцатом веке
от рождества христова
словно сошел с ума.
утопил в крови,
как говорят летописцы,
небольшое горное княжество.
пришел в себя,
продырявленный четырьмя копьями.
все вспомнил.
плакал.
к богу больше не обращался.
в конце концов,
раньше это не помогало, -
он был по-прежнему
до отвращения
жив.
после, вернувшись в европу
с нового континента,
с изумлением наблюдал
рождение странной легенды.
в его коллекции есть
все возможные фильмы
на эту тему.
эволюция жанра
не перестает
его поражать.
вот за что он, пожалуй,
по-настоящему благодарен
своему богу, -
так это за то,
что бог
в своей неизреченной мудрости
не отнял у него
способности удивляться.
если б не это,
он уже давно
свихнулся бы окончательно.
правда, иногда ему кажется,
без разума было бы проще.
в такие дни
он даже заходит в церковь:
стоит в уголке,
слушает проповедь,
выходит, смешавшись с толпой.
ему никогда не легче,
но желание спятить
становится чуть слабее.
жалко, что скоро
снова перебираться
с места на место.
диски придется оставить.
с каждым годом
становится все сложнее
скрываться от государства:
их много, а он один.
но именно благодаря
развитию всяких систем,
в том числе поисковых,
он очень надеется
однажды
найти других.
они есть.
он это точно знает.
когда-то
он почти вышел на ту женщину в риме,
в начале семидесятых
(на сей раз двадцатого века).
но она ускользнула.
у нее ведь тоже
огромный опыт.
не она ли была
той японской лисой,
о которой он слышал
еще до падения
одной из великих империй?
лисы все мастерицы
по части исчезновений.
ничего.
он не торопится.
ему некуда торопиться.
у него есть время, -
всё время мира.