Clownfish
Умер он ближе к вечеру. Я почувствовал это сразу, но долго еще перебирал его слипшиеся влажные волосы, гладил по линии от виска до хрупкого детского затылка. За несколько дней до этого я отвез его в Королевский парк, мы ели мороженое, он улыбался, но было ясно, что осталось лишь некоторое время. Возможно, день, а, может, и час. Мы молчали.
Последний год моя жизнь была похожа на мелкую москитную сетку, в которой не было ни одной чистой клеточки для меня. Я работал в пекарне на углу, получал немного, но хватало на то, чтобы радовать брата, приносить ему журналы, брать в прокате кино, пару раз мы даже устроили вечеринку со свежевыжатым соком и взбитыми сливками, Сесиль испекла пирожки, а алкоголь был не только противен Бо, но и противопоказан. Мы тогда танцевали, а наши, еще не успевшие рассеяться друзья, глазели на нас, как на диковинных рыб. Мы танцуем медленно, не попадая в такт, Бо держит меня за плечи, иногда кладет голову на грудь. Я чувствую его костлявые пальцы у себя на лопатках, на пояснице. Он суховатый, легкий, осенний лист, и мне кажется, сделай я одно неверное движение, останусь с горсткой пыли в ладонях. Так и есть. Ощущение это леденит, как резкий вечерний ветер, который забирается под куртку и пересчитывает все внутри, шерстит - от гортани до коленей и обратно.
Мы двигаемся скрипуче и тяжело, как старая карусель. Люди, с которыми мы когда-то вели бесконечные беседы, проводили неиссякаемые беззаботные часы, прячут глаза и стараются слиться со стенами и стеллажами. Мы с братом танцуем до тех пор, пока он не оседает мне на руки.
Наши родители умерли, когда брату было 19, а мне 14. Папа почтальон, всеобщий любимец, остряк и сладкоежка, мама красавица на 10 лет его моложе. Когда ей диагностировали рак, он угас за несколько месяцев, умер раньше нее. Все тогда говорили, что такой любви не помнят, только разве в книжках. Брат был очень мужествен, сразу устроился на вторую работу, его девушка, с которой они планировали пожениться, бросила его, но он был так увлечен нашим бытом, что почти не переживал. Прошло 6 лет, и университет пришлось бросить мне. Я чувствовал себя персонажем самой дрянной книжки, но мне было не страшно. Я понимал, что мне делать, работал много, поначалу меня подстегивала обида, что так все вышло, но время от времени я приводил нашу квартирку в порядок и успокаивался. Сесиль любила меня, но скоро уехала учиться в Испанию, и стало понятно, что наш роман закончился. Бо винил в этом себя, но какая теперь разница. Я знаю, что Бо был влюблен в Сесиль, несколько часов до смерти он метался по кровати, мял простыни, сжимал кулаки. Я сидел рядом на стуле, было очень жарко. На бедрах оставался плетеный узор. Он повторял ее имя, а меня будто окунули в горячий мед. В ванной я намочил полотенце, но пока нес его брату, оно уже нагрелось.
-
Когда у него остановилось сердце, я погрузился в глухую слепую чащу, непролазную, сухую, чужую. Через пару дней вместе со слухом пришла пустота. Я остался совсем один.
Последний год моя жизнь была похожа на мелкую москитную сетку, в которой не было ни одной чистой клеточки для меня. Я работал в пекарне на углу, получал немного, но хватало на то, чтобы радовать брата, приносить ему журналы, брать в прокате кино, пару раз мы даже устроили вечеринку со свежевыжатым соком и взбитыми сливками, Сесиль испекла пирожки, а алкоголь был не только противен Бо, но и противопоказан. Мы тогда танцевали, а наши, еще не успевшие рассеяться друзья, глазели на нас, как на диковинных рыб. Мы танцуем медленно, не попадая в такт, Бо держит меня за плечи, иногда кладет голову на грудь. Я чувствую его костлявые пальцы у себя на лопатках, на пояснице. Он суховатый, легкий, осенний лист, и мне кажется, сделай я одно неверное движение, останусь с горсткой пыли в ладонях. Так и есть. Ощущение это леденит, как резкий вечерний ветер, который забирается под куртку и пересчитывает все внутри, шерстит - от гортани до коленей и обратно.
Мы двигаемся скрипуче и тяжело, как старая карусель. Люди, с которыми мы когда-то вели бесконечные беседы, проводили неиссякаемые беззаботные часы, прячут глаза и стараются слиться со стенами и стеллажами. Мы с братом танцуем до тех пор, пока он не оседает мне на руки.
Наши родители умерли, когда брату было 19, а мне 14. Папа почтальон, всеобщий любимец, остряк и сладкоежка, мама красавица на 10 лет его моложе. Когда ей диагностировали рак, он угас за несколько месяцев, умер раньше нее. Все тогда говорили, что такой любви не помнят, только разве в книжках. Брат был очень мужествен, сразу устроился на вторую работу, его девушка, с которой они планировали пожениться, бросила его, но он был так увлечен нашим бытом, что почти не переживал. Прошло 6 лет, и университет пришлось бросить мне. Я чувствовал себя персонажем самой дрянной книжки, но мне было не страшно. Я понимал, что мне делать, работал много, поначалу меня подстегивала обида, что так все вышло, но время от времени я приводил нашу квартирку в порядок и успокаивался. Сесиль любила меня, но скоро уехала учиться в Испанию, и стало понятно, что наш роман закончился. Бо винил в этом себя, но какая теперь разница. Я знаю, что Бо был влюблен в Сесиль, несколько часов до смерти он метался по кровати, мял простыни, сжимал кулаки. Я сидел рядом на стуле, было очень жарко. На бедрах оставался плетеный узор. Он повторял ее имя, а меня будто окунули в горячий мед. В ванной я намочил полотенце, но пока нес его брату, оно уже нагрелось.
-
Когда у него остановилось сердце, я погрузился в глухую слепую чащу, непролазную, сухую, чужую. Через пару дней вместе со слухом пришла пустота. Я остался совсем один.