ГКЧП. День путча в Луганске. Меамуры
Я помню этот день.
Ровно 20 лет назад перед началом учебы на истфаке, я дорабатывал последний месяц на заводе Октябрьской революции.
Простой луганский пареньок, я ходил по заводу с волосами ниже плеч и в синем халате, на котором мой одноклассник Коля (в миру - Роллинг) любовно выписал шариковой ручкой слово BEATLES (именно так, большими буквами).
Работа моя велась в Кузовном цеху, где как можно догадаться, выпускались кузова для знаменитых луганских тепловозов, десятилетиями бороздивших мировое пространство от Кубы до Чукотки. Заключалась она в ремонте сварочных держателей в специальной комнате с репродукцией «Итальянки» Карла Брюллова на стене. Недавно, вспоминая те месяцы власти над сварочными держателями, я поймал себя на мысли, что не украл ведь ни одного держателя, хотя учет за ними не велся совсем, а смутные времена предчувствовать было можно, инфляция уже потихоньку поклевывала по темечку советского потребителя.
Между тем, мои старшие пролетарские коллеги обладали более продвинутым чутьем - будущий флагман украинского тепловозостроения разворовывался с фолькльорной изобретательностью.
Еще будучи стажёром, я помогал своему наставнику доносить тяжёлые предметы до ограды и перекидывать их вовне, где уже ждал в условленное время компаньон наставника. Каждый промышлял выносом мелочевки - напильников, плоскогубцев, всяких рашпилей галимых. Но более вдумчивые персонажи, понимая, что держава им бескомпромиссно выдала средства производства и сырье налаживали свой небольшой бизнес. Электрики паяли приборы и даже изобретали специальные машины, а потом их загоняли, также в цеху действовало подпольное производство алюминиевых каструль, в котором брали участие как низовые работники, так и самые верха - помню, как тащился по цеху с трехведерной каструлей бородатый старший мастер.
Сварщики работали до полудня. Потом или тынялись по заводу или покидали альма-матерь, пользуясь поддельными пропусками. А их реальные пропуска забирал кто-то из товарищей в конце смены, в четыре часа.
А я никогда не убегал раньше срока, мне на заводе нравилось. Когда сварочные держатели ломались, я их усердно чинил, а за неимением поломок располагал рабочим временем по собственному усмотрению.
Перед второй сменой любил покупать здесь же у проходной пару арбузов или яблоки. Копейки стоило. Набирал канистру бесплатного кваса (бочки стояли у каждого цеха «Лугансктепловоза») или минералки (были специальные места). И вот пожилая труженица, принесшая в мою комнату своего резинового дружка на починку, могла увидеть, как стройный хайератый тинэйджер грызет яблоко, одновременно изучая томик «Братьев Карамазовых» или «Саги о Форсайтах».
Вторую смену я любил больше первой. Гегемоны сваливали еще раньше, чем с первой, и вечерний пустой цех с его запахом и приглушенной подсветкой будил во мне поэтические чувства. А в моем кабинете под непрерывной струей воды стоял квасок. Охлаждался.
Слух о моих штудиях быстро пронесся по цеху, и по вечерам ко мне стала захаживать молодая работница из Лутугино, страстная книгочтейка. Давал ей какие-то книжки. А еще она просила 4-хтомник Голсуорси - собственность библиотеки им. Горького. В их избе-читальне девушка уже все перебрала, а в Горьковку ее не записывали как иногороднюю. Работница имела гармоничную фигуру и маленькую грудь. Ее лицо одновременно и притягивало, и отталкивало. Отталкивало, наверное, в большей степени, поэтому Голсуорси я ей не дал, и так ничего между нами и не произошло на моем рабочем столе.
Между тем, кормили на заводе грубо и хорошо. На два советских рубля можно было получить обильные первое, второе, салат, пирожное и компот. Я зашибал в месяц 280 рублей - на еду вполне хватало. А вот с вещами уже начались траблы. Так турецкие джинсы стоили 400, знаменитые же турецкие свитера, в которых сейчас любят показывать бомжей или таджиков = около 300, кажется. В то же время = той же осенью купил чешскую электрогитару Иоланта Диско за 640.
Так вот, не зря я завел разговор о еде. Первая дискуссия о путче произошла у закрытой двери общественной столовой. Двери эти открывались строго в минуту начала рабочего перерыва. Но заводчане стекались сюда минут за 15-20 - встать в очередь. Очередь была как фактическая, так и психологическая. Да - нужно было занять место, плотно прижавшись к предыдущему товарищу, но в момент открытия дверей нужно было также совершить мощный рывок в проем и кинутся к кассе. В помещении, где так смачно уже благоухал пролетарский борщ, уже не учитывалось твое место у входа в альма-матерь. Молодые и не утратившие свежесть мужчины врывались в столовую и, расталкивая многодетных матерей и дрожащих стариков, неслись к подносному столику. При этом всегда рождался крик «Аааа-а-а-а-а!». С таким криком, наверное, деды тепловозостроителей, какие-нибудь «братья Цуповы» врывались с маузерами в женскую гимназию или монастырь.
Так вот, в очереди перед столовой и обсуждались а августе 1991 года новости из Первопрестольной.
Рабочие рыготали и радовались:
- Горбача, суку, завалили! Теперь порядок будет!
Я пытался включать интеллигента и спрашивал коллег - за что же убили трех москвичей, но натыкался на стеклянные либо же осоловелые глазницы. А потом открылись двери и родился очередной крик «Аааа-а-а-а-а!»
А через неделю я рассчитался. Начальник цеха провел со мной воспитательную беседу. «История? А шо такое, сынок, история? Каждый пишет шо хочет или как ему выгодно, а так нихуя ничего не ясно!»
Напоследок посоветовал мне в институте «держать честь рабочего класса!»
Но я в этом галимом бомжатнике задержался лишь на неполных четыре месяца - уровень дурости в педе не уступал заводскому, да еще и грошенят не платили.
Сдержал я подобным эксодусом честь рабочего класса хе зе…
Ровно 20 лет назад перед началом учебы на истфаке, я дорабатывал последний месяц на заводе Октябрьской революции.
Простой луганский пареньок, я ходил по заводу с волосами ниже плеч и в синем халате, на котором мой одноклассник Коля (в миру - Роллинг) любовно выписал шариковой ручкой слово BEATLES (именно так, большими буквами).
Работа моя велась в Кузовном цеху, где как можно догадаться, выпускались кузова для знаменитых луганских тепловозов, десятилетиями бороздивших мировое пространство от Кубы до Чукотки. Заключалась она в ремонте сварочных держателей в специальной комнате с репродукцией «Итальянки» Карла Брюллова на стене. Недавно, вспоминая те месяцы власти над сварочными держателями, я поймал себя на мысли, что не украл ведь ни одного держателя, хотя учет за ними не велся совсем, а смутные времена предчувствовать было можно, инфляция уже потихоньку поклевывала по темечку советского потребителя.
Между тем, мои старшие пролетарские коллеги обладали более продвинутым чутьем - будущий флагман украинского тепловозостроения разворовывался с фолькльорной изобретательностью.
Еще будучи стажёром, я помогал своему наставнику доносить тяжёлые предметы до ограды и перекидывать их вовне, где уже ждал в условленное время компаньон наставника. Каждый промышлял выносом мелочевки - напильников, плоскогубцев, всяких рашпилей галимых. Но более вдумчивые персонажи, понимая, что держава им бескомпромиссно выдала средства производства и сырье налаживали свой небольшой бизнес. Электрики паяли приборы и даже изобретали специальные машины, а потом их загоняли, также в цеху действовало подпольное производство алюминиевых каструль, в котором брали участие как низовые работники, так и самые верха - помню, как тащился по цеху с трехведерной каструлей бородатый старший мастер.
Сварщики работали до полудня. Потом или тынялись по заводу или покидали альма-матерь, пользуясь поддельными пропусками. А их реальные пропуска забирал кто-то из товарищей в конце смены, в четыре часа.
А я никогда не убегал раньше срока, мне на заводе нравилось. Когда сварочные держатели ломались, я их усердно чинил, а за неимением поломок располагал рабочим временем по собственному усмотрению.
Перед второй сменой любил покупать здесь же у проходной пару арбузов или яблоки. Копейки стоило. Набирал канистру бесплатного кваса (бочки стояли у каждого цеха «Лугансктепловоза») или минералки (были специальные места). И вот пожилая труженица, принесшая в мою комнату своего резинового дружка на починку, могла увидеть, как стройный хайератый тинэйджер грызет яблоко, одновременно изучая томик «Братьев Карамазовых» или «Саги о Форсайтах».
Вторую смену я любил больше первой. Гегемоны сваливали еще раньше, чем с первой, и вечерний пустой цех с его запахом и приглушенной подсветкой будил во мне поэтические чувства. А в моем кабинете под непрерывной струей воды стоял квасок. Охлаждался.
Слух о моих штудиях быстро пронесся по цеху, и по вечерам ко мне стала захаживать молодая работница из Лутугино, страстная книгочтейка. Давал ей какие-то книжки. А еще она просила 4-хтомник Голсуорси - собственность библиотеки им. Горького. В их избе-читальне девушка уже все перебрала, а в Горьковку ее не записывали как иногороднюю. Работница имела гармоничную фигуру и маленькую грудь. Ее лицо одновременно и притягивало, и отталкивало. Отталкивало, наверное, в большей степени, поэтому Голсуорси я ей не дал, и так ничего между нами и не произошло на моем рабочем столе.
Между тем, кормили на заводе грубо и хорошо. На два советских рубля можно было получить обильные первое, второе, салат, пирожное и компот. Я зашибал в месяц 280 рублей - на еду вполне хватало. А вот с вещами уже начались траблы. Так турецкие джинсы стоили 400, знаменитые же турецкие свитера, в которых сейчас любят показывать бомжей или таджиков = около 300, кажется. В то же время = той же осенью купил чешскую электрогитару Иоланта Диско за 640.
Так вот, не зря я завел разговор о еде. Первая дискуссия о путче произошла у закрытой двери общественной столовой. Двери эти открывались строго в минуту начала рабочего перерыва. Но заводчане стекались сюда минут за 15-20 - встать в очередь. Очередь была как фактическая, так и психологическая. Да - нужно было занять место, плотно прижавшись к предыдущему товарищу, но в момент открытия дверей нужно было также совершить мощный рывок в проем и кинутся к кассе. В помещении, где так смачно уже благоухал пролетарский борщ, уже не учитывалось твое место у входа в альма-матерь. Молодые и не утратившие свежесть мужчины врывались в столовую и, расталкивая многодетных матерей и дрожащих стариков, неслись к подносному столику. При этом всегда рождался крик «Аааа-а-а-а-а!». С таким криком, наверное, деды тепловозостроителей, какие-нибудь «братья Цуповы» врывались с маузерами в женскую гимназию или монастырь.
Так вот, в очереди перед столовой и обсуждались а августе 1991 года новости из Первопрестольной.
Рабочие рыготали и радовались:
- Горбача, суку, завалили! Теперь порядок будет!
Я пытался включать интеллигента и спрашивал коллег - за что же убили трех москвичей, но натыкался на стеклянные либо же осоловелые глазницы. А потом открылись двери и родился очередной крик «Аааа-а-а-а-а!»
А через неделю я рассчитался. Начальник цеха провел со мной воспитательную беседу. «История? А шо такое, сынок, история? Каждый пишет шо хочет или как ему выгодно, а так нихуя ничего не ясно!»
Напоследок посоветовал мне в институте «держать честь рабочего класса!»
Но я в этом галимом бомжатнике задержался лишь на неполных четыре месяца - уровень дурости в педе не уступал заводскому, да еще и грошенят не платили.
Сдержал я подобным эксодусом честь рабочего класса хе зе…