"Похороните меня за плинтусом". Санаев
«Вам, наверное, интересно, почему я не мылся сам. Дело в том, что такая сволочь, как я, ничего самостоятельно делать не может. Мать эту сволочь бросила, а сволочь постоянно гниет, и купание может обострить все ее сволочные болезни».
С этих строк началось мое погружение в повесть. Как в прорубь - у-у-ух и сразу с головой.
Читала гомеопатическими дозами и ощущения были сродни содроганию, испытываемому всякий раз, как Натали Портман в «Черном лебеде» сдирала до локтя полосочки заусенцев, истекая кровью.
Например, дойдя до места, где объясняется ласковое слово "Чумочка", закрыла на несколько суток. Чумочка - это мама - чума бубонная. Закрыла без надрыва и заламывания рук, без размазывания слез и судорожных всхлипов, которые всенепременно бы случились, читай я лет 5 назад. Закрыла, потому что нужно было время привыкнуть, причувствоваться и… потому что читать дальше не было сил. Это, пожалуй, самая тяжелая глава.
Фантастику, как сказки для взрослых, я, при всем уважении, разлюбила да-а-а-а-вным давно, потому что в жизни слишком много интереснейшего ВЗАПРАВДАШНЕГО. 270 страниц о свирепствующей любви читались не как литературное произведение: «Что там Пэ Санаев нафантазировал на досуге?», а как пережитое, перечувствованное и переосмысленное. Было невероятно сознавать, как из измученного «домашним уютом» ребенка, терзаемого, переродившейся в клыкастое чудовище, любовью, он смог извлечь тягу к жизни, творчеству и стать тем, кем стал.
Не смотря на 100% вовлеченность в книгу, ни на секунду не покидало чувство полнейшего безразличия автора. К читателям. Не для них писана повесть, не для человеков по ту сторону угрюмой обложки со школьной фотографией маленького мальчика. Писана она для него и про него. И ребенку этому совершенно все равно, что подумают, как прочтут, как отнесутся и воспримут, потому что писано за тем, чтобы было чем дышать самому. Чтобы вынуть из себя прошлую жизнь.
Не буду пересказывать сюжет - любой поисковик на гора выдаст 500 страниц со стандартными рецензиями. «Ну, да, тирания и деспотизм. Что здесь такого?! Да у нас каждая вторая семья варево это кровавое половниками хлебает! А каждая первая столовыми ложками обед с ужином сдабривает! Тоже невидаль!» Но, читая, в который раз изумилась способности человека быть несчастным. Жизнь напролет оставаться жертвой текущего момента. Колоссальные созидательные возможности, энергия, силы с ресурсами мечутся в исступленной круговерти замкнутого пространства маленькой семьи. Смысл жизни, обкорнанный, покалеченный неспособностью ДАРИТЬ любовь, а не брать ее силой, сведен к ежедневной рутине в ненависти и злобе.
Итак, как есть в повести:
Дедушка: «Нормальный человек руку потеряет, не будет так переживать, как она, если Саша не в ту баночку для анализа написает. …Срослись мы с ней, одна жизнь у нас. Тяжелая, мука, а не жизнь, но одна на двоих, и другой нету. … Спать ложусь вечером - слава богу день кончился. Просыпаюсь утром - опять жить».
Маленький Саша: «… всеми силами старался поспать еще, чтобы как можно дольше не начинать этот день, который весь придется прожить только для того, чтобы завтра наступил еще один точно такой же».
Бабушка: «-Будь ты проклят со своим мороженым, сволочь ненавистная… Вонючая, смердячая сволочь! (Мне показалось, что зубы у бабушки лязгнули.)»
«… нет на свете человека, который любил бы его, как я люблю. Кровью прикипело ко мне дитя это. Я когда ножки эти тоненькие в колготках вижу, они мне словно по сердцу ступают. …Пойми, что лучше б мне в детстве умереть, чем всю жизнь без любви прожить. Всю жизнь другим себя отдавала, заслужить надеялась! Сама любила, как исступленная, от меня, как от чумной бежали, плевками отплевывались! Что ты, что отец, что твой калека несчастный … А как смириться с этим когда сама его люблю до обморока! … Грудь ему от порошка моего отпустит, он посмотрит с облегчением, а я и рада за любовь принять это … Пойми же, что всей жизни голод за шаг до смерти коркой давлюсь - утоляю! Он последняя любовь моя, задыхаюсь без него. Уродлива я в этой любви, но какая ни есть, а пусть поживу еще…»
***
Где-то на середине повести, потребность во взрослых впечатлениях автора стала невыносимой и параллельно принялась за интервью.
Как оно было в жизни:
Из интервью Павла Санаева для «Каравана Истории»:
«… забрать меня было так же немыслимо, как отнять что-либо у Сталина, и моя несладкая жизнь продолжалась до одиннадцати лет.
…По-настоящему я смог перешагнуть свое детство только в двадцать пять лет, написав свою повесть. Интересно, что написана она была при жизни бабушки, но ни она, ни дедушка ее не читали. А самые первые главы были написаны в шестнадцать.
…Медленная эволюция от категорического неприятия к признанию. И как бы ни пафосно прозвучали эти слова - любовь в этих отношениях победила! …Бабушка могла умереть на три месяца раньше, если бы не Ролан Антонович. У нее начался отек легких, приехали врачи и в полной растерянности стали ждать конца. Не растерялся один Быков: "Что вы ждете? Немедленно везите ее в реанимацию!" Бабушку откачали и она прожила еще три месяца в больнице. Вы скажите, что такое три месяца, что они могли изменить? Эти три месяца изменили все! В это время бабушка разрешила маме о себе заботиться, и их болезненные отношения были искуплены той любовью, которую мама отдала бабушке. Бабушка всю жизнь попрекала маму, что все ей отдала, а дочь, неблагодарная, ничего взамен не сделала, причем сделать что-либо было заведомо невозможно! Внушение комплекса вины было главным оружием бабушки, и этот комплекс мог остаться у мамы на всю жизнь. Но благодаря Ролану, мама успела сполна отплатить дочерний долг, и бабушка ушла с миром. Все были уверены, что дедушка, освободившись от тирании, воспрянет духом и "поживет всласть" - будет появляться на людях, приглашать в дом гостей. Он действительно уплыл в круиз по Волге, а мама тем временем сделала в его квартире ремонт. Но из круиза дедушка вернулся в тоске: "Не могу без Лиды. Хочу к ней!" И умер через несколько месяцев. Причем умер, как я уже говорил, на руках у Ролана».
Это никак не жизнеутверждающая книга. Ни капельки. Но в финале нет ощущения безнадеги.
И, главное, она настоящая. Самая настоящая из всех, что довелось прочесть.