(no subject)
Бесконечно длинные женские руки достают из небытия пустую внутри хрупкую яичную скорлупку. Очень бережно перекатывают ее на ладони, подбрасывают тонкими пальцами. Затем внезапно мнут ее, комкают, рассыпают на кусочки с хрустом.
Провода оголяются, тонко-голубые линии электричества прыгают вместе с эквалайзером. Крошечные Эйфелевы башни на линии горизонта обволакиваются мягким светом.
Квадратные плитки пола неравномерно выдвигаются и задвигаются обратно.
Серо-зеленое лицо с ярко-алыми губами превращается в серо-зеленое прямоугольное, невероятно длинное и узкое полотно. На нем разрезы глаз, радужки носятся от края к краю. Затягиваюсь всей сущностью в темноту зрачков.
Мысли становятся гладкими ящерицами. Ускользают, оставив в руке хвосты.
Понятие памяти неосознаваемо.
Страх превращается в тьму, оседает как снег в голове, на самом донышке черепа. Эхом несется: "Ты можешь видеть это?"
"Shakawkaw", - отвечает трясущийся воздух.
Провода оголяются, тонко-голубые линии электричества прыгают вместе с эквалайзером. Крошечные Эйфелевы башни на линии горизонта обволакиваются мягким светом.
Квадратные плитки пола неравномерно выдвигаются и задвигаются обратно.
Серо-зеленое лицо с ярко-алыми губами превращается в серо-зеленое прямоугольное, невероятно длинное и узкое полотно. На нем разрезы глаз, радужки носятся от края к краю. Затягиваюсь всей сущностью в темноту зрачков.
Мысли становятся гладкими ящерицами. Ускользают, оставив в руке хвосты.
Понятие памяти неосознаваемо.
Страх превращается в тьму, оседает как снег в голове, на самом донышке черепа. Эхом несется: "Ты можешь видеть это?"
"Shakawkaw", - отвечает трясущийся воздух.