Релевантный отрывок из "Поднятой целины" М.Шолохова.
В свете публикуемых мною сканов документов о раскулачивании и коллективизации, 15% среднемесячных коэффициентов смертности, небольшой отрывок из шолоховской "Поднятой целины". Подчеркнуть разницу между "идеальным" и "реальным", а также о том как статитстика может расходиться с художетсвенным произведением(не в первый и не в последний раз на этом свете).
Андрей посмотрел на них и, задрожав губами, глухо сказал:
- Больше не работаю.
- Как не работаешь? Где? - Нагульнов отложил счеты.
- Раскулачивать больше не пойду. Ну, чего глаза вылупил? В припадок
вдариться хочешь, что ли?
- Ты пьяный? - Давыдов с тревогой внимательно всмотрелся в лицо Андрея,
исполненное злой решимости. - Что с тобой? Что значит - не будешь?
От его спокойного тенорка Андрей взбесился, заикаясь, в волнении
закричал:
- Я не обучен! Я... Я... с детишками не обучен воевать!.. На фронте -
другое дело! Там любому шашкой, чем хочешь... И катитесь вы под
разэтакую!.. Не пойду!
Голос Андрея, как звук натягиваемой струны, поднимался все выше, выше,
и казалось, что вот-вот он оборвется. Но Андрей, с хрипом вздохнув,
неожиданно сошел на низкий шепот:
- Да разве это дело? Я что? Кат, что ли? Или у меня сердце из
самородка? Мне война влилася... - и опять перешел на крик: - У Гаева детей
одиннадцать штук! Пришли мы - как они взъюжались, шапку схватывает! На мне
ажник волос ворохнулся! Зачали их из куреня выгонять... Ну, тут я глаза
зажмурил, ухи заткнул и убег за баз! Бабы - по-мертвому, водой отливали
сноху... детей... Да ну вас в господа бога!..
- Ты заплачь! Оно полегшает, - посоветовал Нагульнов, ладонью плотно,
до отека, придавив дергающийся мускул щеки, не сводя с Андрея загоревшихся
глаз.
- И заплачу! Я, может, своего парнишку... - Андрей осекся, оскалив
зубы, круто повернулся к столу спиной.
Стала тишина.
Давыдов поднимался со стула медленно... И так же медленно крылась
трупной синевой одна незавязанная щека его, бледнело ухо. Он подошел к
Андрею, взял за плечи, легко повернул. Заговорил, задыхаясь, не сводя
ставшего огромный глаза с Андреева лица.
- Ты их жалеешь... Жалко тебе их. А они нас жалели? Враги плакали от
слез наших детей? Над сиротами убитых плакали? Ну? Моего отца уволили
после забастовки с завода, сослали в Сибирь... У матери нас четверо...
мне, старшему, девять лет тогда... Нечего было кушать, и мать пошла... Ты
смотри сюда! Пошла на улицу мать, чтобы мы с голоду не подохли! В
комнатушку нашу - в подвале жили - ведет гостя... Одна кровать осталась. А
мы за занавеской... на полу... И мне девять лет... Пьяные приходили с
ней... А я зажимаю маленьким сестренкам рты, чтобы не ревели... Кто наши
слезы вытер? Слышишь ты?.. Утром беру этот проклятый рубль... - Давыдов
поднес к лицу Андрея свою закожаневшую ладонь, мучительно заскрипел
зубами, - мамой заработанный рубль, и иду за хлебом... - И вдруг, как
свинчатку, с размаху кинул на стол черный кулак, крикнул: - Ты!! Как ты
можешь жалеть?!
И опять стала тишина. Нагульнов вкогтился в крышку стола, держал ее,
как коршун добычу. Андрей молчал. Тяжело, всхлипами дыша, Давыдов с минуту
ходил по комнате, потом обнял Андрея за плечи, вместе с ним сел на лавку,
надтреснутым голосом сказал:
- Эка, дурило ты! Пришел и ну, давай орать: "Не буду работать...
дети... жалость..." Ну, что ты наговорил, ты опомнись! Давай потолкуем.
Жалко стало, что выселяют кулацкие семьи? Подумаешь! Для того и выселяем,
чтобы не мешали нам строить жизнь, без таких вот... чтобы в будущем не
повторялось... Ты - Советская власть в Гремячем, а я тебя должен еще
агитировать? - и с трудом, натужно улыбнулся. - Ну, выселим кулаков к
черту, на Соловки выселим. Ведь не подохнут же они? Работать будут -
кормить будем. А когда построим, эти дети уже не будут кулацкими детьми.
Рабочий класс их перевоспитает. - Достал пачку папирос и долго дрожащими
пальцами никак не мог ухватить папиросу.
Андрей неотрывно смотрел в лицо Нагульнова, одевавшееся мертвенной
пленкой. Неожиданно для Давыдова он быстро встал, и тотчас же, как кинутый
трамплином, подпрыгнул Нагульнов.
- Гад! - выдохнул звенящим шепотом, стиснув кулаки. - Как служишь
революции? Жа-ле-е-ешь? Да я... тысячи станови зараз дедов, детишков,
баб... Да скажи мне, что надо их в распыл... Для революции надо... Я их из
пулемета... всех порежу! - вдруг дико закричал Нагульнов, и в огромных,
расширенных зрачках его плеснулось бешенство, на углах губ вскипела пена.
- Да не кричи ты! Сядь! - встревожился Давыдов.
Андрей, опрокинув стул, торопливо шагнул к Нагульнову, но тот,
прислонясь к стенке, запрокинув голову, с закатившимися глазами,
пронзительно, протяжно закричал:
- Зарублю-у-у-у!.. - а сам уже валился на бок, левой рукой хватая
воздух в поисках ножен, правой судорожно шаря..