(no subject)
(нашла черновик нескольконедельной давности и запощу его в рамках мероприятия «у меня есть жизнь помимо релиза, да-да, у меня есть жизнь»)
посмотрела три «короля лира»: джонатана миллера с майклом хордерном, сэма мендеса с саймоном расселом биллом и грегори дорана с энтони шером; все три понравились - особенно если учесть, что «короля лира» я плохо понимаю и до обидного мало люблю.
ну то есть: если считать «лира» историей о том, как человек падает с самой высокой башни, стукаясь головой обо всякие актуальные обстоятельства и обретая человечность (и смерть тоже обретая, потому что эти две вещи идут комплектом), то про это у меня уже есть «ричард ii», в которого я влюбилась всем сердцем, потому что он хорош собой и смешной придурок и вообще немного боженька. если считать историей о том, как из-за одной глупости все медленно, плавно, неотвратимо погружается в ад, то про это у меня уже есть «макбет». с деревьями, ведьмами, воплями, с охуенным свихнутым привратником. на долю «короля лира» не остается ничего (кажется, я для него еще недостаточно старая), так что остается любоваться частностями: как шут пророчествует о пророчестве мерлина, как эдгар бубнит про темную башню, как все перекидывают друг другу слово nothing и с каждым броском оно разрастается, разрастается. поглощает.
ладно, ближе к делу: грегори доран лучше всех!
у сэма мендеса мне понравилась гипервыразительность сеттинга и типажей. докручено все, ни единой минуты впустую, ни единого непроиллюстрированного слова - например, разговор «кто похвалит меня лучше всех» превращается в заседание президиума с покашливаниями в микрофон, тяжеленными кожаными папками и тщательно задокументированной фальшью. например, посреди сцены воздвигается пафосный памятник великому деятелю прошлого королю лиру - и через десять минут к подножию памятника посадят кента, а через пятнадцать закуют его в кандалы. все это очень круто, очень работает на целое, но одновременно немного утомительно - как фотография с перетянутой резкостью.
по сравнению с этим версия джонатана миллера первое время кажется тусклой: одинаковые люди в одинаковых черных псевдоисторичных костюмах ходят и разговаривают на фоне тряпичных стен. потом глаза адаптируются, и, хотя регану все так же трудно отличить от гонерильи, проступает узор. обнаруживается прагматичный уверенный эдмунд, смешной и страшный эдгар в терновом венце и с дырками от гвоздей в ладонях (я, кажется, полюбила антона лессера, как с этим жить? неужели мне теперь придется смотреть «игру престолов»?). разверзается дождь, краска с лица шута сползает пятнами и - удивительное дело - оказывается, что мотивно постановка миллера очень похожа на версию сэма мендеса - те же безумцы, те же предатели, те же семейные дрязги, та же кара небесная, - и, если быстро переводить взгляд с одной на другую, можно заметить, как за прошедшие годы изменился подход к изобразительности.
у дорана иначе: во-первых, лир. нигде лир не был так космат, так грузен и так раскатист. нигде не обращался настолько прямо к небу - это не ругань, не жалобы, не сетования - это древние и вечные проклятия. во-вторых, время действия. это не условная современность и не условные прежние времена, это циклическая одновременность мифа, в котором семейные расклады сосуществуют с устройством мироздания. или точнее - они и есть устройство мироздания. это история о том, как вечерняя звезда и луна, сговорившись, погубили солнце.
посмотрела три «короля лира»: джонатана миллера с майклом хордерном, сэма мендеса с саймоном расселом биллом и грегори дорана с энтони шером; все три понравились - особенно если учесть, что «короля лира» я плохо понимаю и до обидного мало люблю.
ну то есть: если считать «лира» историей о том, как человек падает с самой высокой башни, стукаясь головой обо всякие актуальные обстоятельства и обретая человечность (и смерть тоже обретая, потому что эти две вещи идут комплектом), то про это у меня уже есть «ричард ii», в которого я влюбилась всем сердцем, потому что он хорош собой и смешной придурок и вообще немного боженька. если считать историей о том, как из-за одной глупости все медленно, плавно, неотвратимо погружается в ад, то про это у меня уже есть «макбет». с деревьями, ведьмами, воплями, с охуенным свихнутым привратником. на долю «короля лира» не остается ничего (кажется, я для него еще недостаточно старая), так что остается любоваться частностями: как шут пророчествует о пророчестве мерлина, как эдгар бубнит про темную башню, как все перекидывают друг другу слово nothing и с каждым броском оно разрастается, разрастается. поглощает.
ладно, ближе к делу: грегори доран лучше всех!
у сэма мендеса мне понравилась гипервыразительность сеттинга и типажей. докручено все, ни единой минуты впустую, ни единого непроиллюстрированного слова - например, разговор «кто похвалит меня лучше всех» превращается в заседание президиума с покашливаниями в микрофон, тяжеленными кожаными папками и тщательно задокументированной фальшью. например, посреди сцены воздвигается пафосный памятник великому деятелю прошлого королю лиру - и через десять минут к подножию памятника посадят кента, а через пятнадцать закуют его в кандалы. все это очень круто, очень работает на целое, но одновременно немного утомительно - как фотография с перетянутой резкостью.
по сравнению с этим версия джонатана миллера первое время кажется тусклой: одинаковые люди в одинаковых черных псевдоисторичных костюмах ходят и разговаривают на фоне тряпичных стен. потом глаза адаптируются, и, хотя регану все так же трудно отличить от гонерильи, проступает узор. обнаруживается прагматичный уверенный эдмунд, смешной и страшный эдгар в терновом венце и с дырками от гвоздей в ладонях (я, кажется, полюбила антона лессера, как с этим жить? неужели мне теперь придется смотреть «игру престолов»?). разверзается дождь, краска с лица шута сползает пятнами и - удивительное дело - оказывается, что мотивно постановка миллера очень похожа на версию сэма мендеса - те же безумцы, те же предатели, те же семейные дрязги, та же кара небесная, - и, если быстро переводить взгляд с одной на другую, можно заметить, как за прошедшие годы изменился подход к изобразительности.
у дорана иначе: во-первых, лир. нигде лир не был так космат, так грузен и так раскатист. нигде не обращался настолько прямо к небу - это не ругань, не жалобы, не сетования - это древние и вечные проклятия. во-вторых, время действия. это не условная современность и не условные прежние времена, это циклическая одновременность мифа, в котором семейные расклады сосуществуют с устройством мироздания. или точнее - они и есть устройство мироздания. это история о том, как вечерняя звезда и луна, сговорившись, погубили солнце.