Об одном любопытном эффекте пасквилей
Может ли сочинитель художественного текста создать убедительный образ человека более умного, чем он сам? На первый взгляд кажется, что нет. Более порядочного, более смелого, более доброго - сколько угодно; а вот это нет. Фауст не умнее Гете, князь Мышкин не умнее Достоевского, шевалье Дюпен не умнее Эдгара По, господин Тест не умнее Поля Валери; Фандорин еще глупее Акунина, хотя вроде уж дальше некуда. Даже исторически реальный Сократ у Платона излагает мысли Платона, а у Ксенофонта - мысли Ксенофонта, при том что оба слушали Сократа вживую; и если невозможно услышать больше того, что уже и сам хотя бы смутно понимаешь, то тем более невозможно непонятное выдумать, нафантазировать. Здесь предел, его же не прейдеши.
Это фундаментальное ограничение и низводит литературу до роли обычного изящного искусства, развлечения, подобного танцам или вышиванию: не будь его, задача создания искусственного интеллекта была бы решена еще в каменном веке, причем безо всяких полупроводников и булевых алгебр. Мы же знаем со слов литераторов, что их герои часто действуют самостоятельно и непредсказуемо («Какую штуку удрала со мной Татьяна» и т. п.); несомненно, спонтанность свойственна не только поступкам персонажей, но и многим их репликам. Увы, сколь бы неожиданными для автора они ни были, в них не может содержаться ничего такого, что автору чуждо, незнакомо и непонятно. Иначе для разрешения, например, какой-нибудь проблемы теоретической физики было бы достаточно заказать любому средней руки писателю роман о гениальном физике, поглощенном решением этой проблемы, и на последних страницах появились бы искомые формулы. Можно было бы вообще всю умственную работу возложить на литературных персонажей, как существ более к тому способных, а самим отдыхать и развлекаться. Но поскольку «мадам Бовари - это я сам», и не более того, невозможно получить от персонажей больше осмысленной информации, чем имелось в голове автора.
Не вдаваясь в пересказ теорий клинамена, то есть небольшой, почти незаметной девиации, нарушающей некий непреложный закон, и трансценденции, то есть постижения непостижимого, просто отмечу тот несомненный факт, что на практике данная неразрешимая задача изредка все-таки решается. Правда, решить ее можно только непреднамеренно. Такое случается, например, с бездарными сатириками: осмеиваемое ими как очевидная нелепость иногда звучит весьма разумно, то есть персонаж-«глупец» оказывается умнее глумящегося над ним автора. Насколько мне известно, это явление никем еще не исследовалось, специального литературоведческого термина для его обозначения не существует; между тем, именно оно дает нам ключ к объяснению многих странностей современной литературной жизни. В нем даже можно видеть зародыш литературы будущего, литературы качественно нового типа, основанной на рациональном использовании неисчерпаемых ресурсов тупости, невежества и самодовольства.
Прогресс, как известно, неудержим. Совсем недавно, еще на памяти моего поколения, в обществе господствовали архаические, дикарские представления о писателе как светоче разума, нравственном камертоне и инженере человеческих душ. Ныне любому тинэйджеру, пусть сам он и не читает ничего, кроме тик-тока, понятно различие между культовым писателем и графоманом: оно состоит в том, что первый нашел инвесторов, а второй нет. Инвестор же потому и стал инвестором, что имеет чуйку; и тут нужно не смеяться, не плакать, но понимать. В самом деле, ну вот была бы у нас сейчас пристойная, да пусть даже прекрасная литература, и что? Кому она нужна? Зачем нам теперь яркие, тонкие, проницательные писатели? На дворе, чай, не невинный и наивный совок: яблочко, знаете ли, съедено. Все, что они могли бы нам о нас поведать, мы и так про себя уже знаем.
Напротив, поощряя литературное творчество кретинов, повышая их самооценку и в особенности восхищаясь тем, сколько в их текстах иронии, можно надеяться получить чрезвычайно интересные результаты. Ведь чем человек глупее, тем более разумные вещи представляются ему чушью, достойной осмеяния. Таким образом, комические персонажи будут умнеть по мере умственной деградации своих создателей, а поскольку глупость безгранична, то и умнеть они станут неограниченно. В какой-то момент от изложения на потеху публике, допустим, квантовой теории персонаж вынужден будет перейти к ее развитию, разрешению парадоксов, построению единой теории поля и т.д. При этом если мышление живого человека детерминировано в том числе биологически, функциональными возможностями его мозга, а производительность искусственного интеллекта на любой вычислительной платформе определяется количеством логических элементов и степенью их интеграции, то литературный персонаж, будучи нематериальной сущностью, никакого имманентного ограничителя мощности интеллекта не имеет. Нет нужды объяснять, какую пользу это может принести народному хозяйству.
Исходя из изложенного, считаю необходимым организовать мониторинг литературного процесса с целью выявления и всестороннего изучения произведений, в которых наблюдается указанный эффект, и призываю к этому научную общественность.