Из глубин памяти. Сергей Александрович Тиктин. Часть 1.
Так когда-то назвал мой отчим Сергей Александрович Тиктин воспоминания о своей семье и немножко о себе, написанные по моей просьбе в 2004 году.
Я помещаю их в этом архиве по следующим причинам: мама прожила с Сергеем Александровичем 40 лет, а значит, он имеет прямое отношение к жизни мамы и всей её семьи, а главное, к её творчеству. Их совместный труд был плодотворен в большой степени благодаря вере Сергея Александровича в необходимость написать, издать, обнародовать то, чем мама занималась всю свою жизнь, запрятывая написанное в стол.
Невероятная память и эрудиция Тиктина всегда была очень нужной и важной поддержкой для мамы в её работе. При этом, только из желания помочь ей С.А. Тиктин освоил компьютер и перепечатывал, правил, корректировал всё, что мама писала. Они были каким-то единным организмом, не прекращающим свою общую работу.
Своих детей у Тиктина не было, меня и мою семью он всегда считал своими детьми, внуками, правнуками.
Сейчас он тяжело болен, он потерял свою феноменальную память, и я считаю своим долгом присоединить эти его воспоминания к данному архиву.
С.Тиктин
Из глубин памяти
Река времени уносит жизнь за жизнью, поколение за поколением.
Скоро унесёт и меня со всей информацией, ещё хранящейся в моей уставшей голове. Мне уже 77 лет. Новое, особенно текущее, не запоминается. Прошлое то всплывает из глубин, то опять погружается в океан забвения По просьбе моей милой падчерицы Танечки попытаюсь написать о своей семье и родственных семьях.
Отец и его семья. Мой отец, происходивший из обрусевшей еврейской семьи, мало и редко говорил на эту тему. Незадолго до ухода из жизни, будучи уже смертельно больным, он, опасаясь как бы я в обстановке того времени не вырос антисемитом, решил мне кое-что рассказать.
Мой дед со стороны отца Григорий (Гиршом) Осипович (Иосифович) Тиктин родился в 1854 году в семье меламеда.. Как участник русско-турецкой войны 1877-78 гг. он получил право жительства в любом месте Российской империи. Окончил курсы провизоров (аптекарей). Бабушку звали Елена (Илана) Романовна. Родилась она в 1864 году. Девичьей её фамилии не помню. У них было пятеро детей.
Жили они в г. Новозыбкове, где деду принадлежала аптека.
(Новозы́бков - город (с 1809) на юго-западе Брянской области России, )
В аптеке мыл бутылки один полуграмотный мужик, который развлекал гимназистов, мгновенно перемножая в уме два четырёхзначных числа или деля одно восьмизначное на четырёхзначное; и тут же безошибочно называл произведение, частное и остаток. Сегодня известно, что из таких редкостных (примерно один на сто тысяч) людей-счётчиков при получении хорошего математического образования вырастают гениальные учёные масштаба Гаусса, Галуа, Эйнштейна, Ландау, фон-Неймана и т. п. Но тогда этого не знали.
За несколько лет до октябрьского переворота Тиктины перебралась в Киев. Семья была довольно равнодушной к вопросам веры и традиций почти не соблюдала
В эти времена среди еврейской молодёжи, жившей в черте оседлости, усилилась тяга к светскому образованию и обретению нетрадиционных для евреев специальностей (хаскала). Очень часто это сопровождалось радикалистскими увлечениями: безбожием, анархизмом, марксизмом, терроризмом и т.д. и т.п. Искусственные препоны, воздвигаемые тогдашним режимом, преодолевались обучением за границей или формальной сменой веры. Наиболее употребительным был переход в лютеранскую (евангелическую) веру, не налагавшую на новых адептов практически никаких обязанностей.
Дед то ли чуял, то ли понимал, что нигилистические увлечения не приведут к добру, и отправил будущего моего отца, своего старшего сына Александра, 1886 года рождения, получать высшее образование за границу, в Бельгию, в политехнический институт г. Льежа. Старшую дочь Евгению ему удалось устроить в консерваторию, а среднего сына Густава (Гиршома) на медицинский факультет университета.
Самый младший из братьев Осип (Иосиф) был явно нежеланным ребёнком и это сказалось на всей его жизни и жизни близких родных. Учился он плохо. Как-то раз поджег гимназию и был исключён из неё чуть ли не с волчьим билетом. В первую мировую войну он был мобилизован в армию, в смутном 1891?-м году - дезертировал с оружием и, угрожая им экзаменатору, заставил выдать ему диплом провизора. Работал в аптеке своего отца. Женился. Вскоре жена умерла от тифа, а её родителей убили бандиты. Много лет потом жил с родителями. После смерти своего отца - с матерью, Бабушка, похоже, чувствовала какую-то свою вину перед младшим сыном и уговаривала его жениться. Но он предпочитал обходиться многочисленными связями на стороне.
Вернувшись в Россию, мой отец, сменив несколько мест работы, поступил на первый в России авиационный завод купца-инженера Щетинина, строивший - тогда самые большие в мире - четырёх-моторные самолёты ”Илья Муромец” конструкции Сикорского (в будущем - автора ”Летающей крепости” и первого вертолёта) Одним из первых пассажиров ”Муромца” был царь Николай II.
Вскоре после октябрьского переворота этот завод закрылся. Отношение новых властей к специалистам было неровным и зависело во многом от случайных причин. Отец получил назначение на должность помощника управителя комплексом заводов в г. Златоусте (Урал). Ситуация там была крайне напряженной. В руководящих работников, бывало, стреляли прямо в цеху. Вскоре город был занят белогвардейцами адмирала Колчака. Но не надолго. Через несколько недель началась эвакуация промышленности в Сибирь. Отец едва успел выехать. Нескольких инженеров красные расстреляли ”за помощь белобандитам”. Потом отец всю жизнь тщательно скрывал свою эвакуацию с колчаковцами и своё пребывание на занятой белыми территории..
В богатой библиотеке г. Томска отец ознакомился с трудами американского инженера Тейлора по организации производства. Эта про-блематика стала его специальностью на всю оставшуюся жизнь.
Какое-то время отец работал в Киеве на заводе ”Арсенал”, после чего был переведен на довольно высокую должность в ВСНХ в Харьков, ставший столицей Украины. Ему предложили вступить в коммунистическую партию, но он отказался. Тогда его стали обвинять в ”неумении сработаться с коммунистами”. Несколько раз подходила его очередь на получение квартиры - и каждый раз её почему-то отодвигали. Временно предоставленная тесная коммуналка явно становилась постоянным жильём для него и его семьи. Атмосфера сгущалась с каждым днём. Благо, отец смог лечь надолго в больницу. Ему сделали сложную для того времени полостную операцию и он провёл в больнице больше двух месяцев. Тем временем травившие его в совнархозе коммунисты были арестованы ”за вредительство” и впоследствии многие из них - расстреляны. Отец же отделался увольнением. И его тут же пригласил только-только открывшийся в Харькове авиационный институт, готовивший специалистов для бурно развиваемой авиапромышленности. Одновременно его пригласили преподавать в Промышленной Академии, где организация производства и смежные дисциплины изначально были профильными предметами. Эта академия была предназначена для подготовки руководящих кадров советской промышленности. Основной контингент её курсантов состоял из коммунистов ”орджоникидзевской” формации, .людей малообразованных, но искренне стремившихся стать настоящими специалистами своего дела.
Вскоре у отца вышла многостраничная монография, которая была одобрена в достаточно высоких инстанциях. Он был утверждён в звании профессора и получил большую четырёхкомнатную квартиру в только что построенном привилегированном ”Доме специалистов”.
Но отца никогда не оставляло чувство смутного беспокойства. Ночами с лестниц доносились тяжелые шаги. Кто-то из соседей таинственно исчезал. Визави с нашими окнами находились плотно занавешенные окна квартиры известного авиаконструктора, у которого при обыске якобы нашли в мусорной корзине письма погибшего при катастрофе лётчика-испытателя. С тех пор его кабинет стоял опечатанным.
В своих лекциях отец систематически ссылался на директивные материалы, публикуемые в газете ”За индустриализацию”, но избегал называть их высокопоставленных авторов, многие из которых то и дело ”оказывались” вредителями и ”врагами народа”. Среди них нередко были его ученики по Промакадемии. Когда-то весёлый и общительный, отец постепенно замыкался в себе и отрывался от друзей и знакомых.
- Раинька, - говорил он моей матери, придя с работы и садясь обедать, - вредительство в принципе возможно всякого рода. Однако всё повреждённое можно исправить, починить… Но когда снимают и арестовывают разом директора, главного инженера, их заместителей, начальников цехов и т д., предприятие нормально работать не может. Пока новые руководители, пусть самые кристально честные и при том сверхспособные, войдут в курс дела, пройдут месяцы и месяцы. И всё это время предприятие как будто работает, а в действительности… Никакой враг не может нанести большего вреда, чем эта свистопляска. Особенно тяжелое впечатление производили на него сведения о пытках и нелепых признаниях вчерашних хозяев новой жизни.
В ”гастрономах” надолго исчезло из продажи сливочное масло. По городу ползли упорные слухи, что ” троцкисты” испортили его многолетние запасы, набросав в них битое стекло. Я случайно услышал, как отец объяснял матери, что стекло - не яд и что после такой ”порчи” масло можно перетопить, профильтровать и без опаски использовать в пищу.
Прошло много лет, пока я понял суть его страхов и причины, по которым он больше не хотел иметь детей.
Третий брат моего отца, окончив мединститут, специализировался по гинекологии под руководством известного в Ленинграде доктора Яхтфельда и женился на его дочери Лидии. У них тоже был один ребёнок - дочь Екатерина.
В 60-е годы Лидия Тиктина (ур. Яхтфельд). была уже на пенсии, но ещё в здравом уме и твёрдой памяти. А в 30-х годах она, ещё молодая женщина, член партии, работала старшим корректором в газете "Ленинградская правда". После её вычитки макет газеты поступал главному редактору члену ЦК ВКП(б) Сафарову. Вечер 1 декабря 1934 года и ночь на 2-е прошли в редакции очень беспокойно и остались у Лидии в памяти до самой смерти. Наполовину подготовленный выпуск пришлось снять и готовить новый. Из Смольного то и дело поступали противоречивые "руководящие указания". Комсомольского работника Николаева, застрелившего Кирова в коридоре Смольного, поначалу требовали именовать "белогвардейцем", затем "кулацким выкормышем", потом "зиновьевцем"... После первичных вычиток и корректур уже смонтированный макет поступил на проверку к ней. В новых материалах почти в каждом абзаце стояло слово "убийца" в разных падежах и, разумеется, достаточно примелькалось. Вычитав тексты и почему-то снова взглянув на заголовок передовицы, Лидия обомлела от ужаса. Вместо "СКЛОНИМ ЗНАМЁНА ПЕРЕД УБИТЫМ" набрано было: "СКЛОНИМ ЗНАМЁНА ПЕРЕД УБИЙЦЕЙ". Ошибка (?!) была немедленно исправлена в рабочем порядке и о ней никуда доложено не было. В наборном цеху на неё, к счастью, тоже не обратили внимания и перенабрали как рядовую корректорскую правку.
Со временем Лидия поняла страшный подтекст заголовка. Получился ли он в результате случайной ошибки при наборе или она была сделана намеренно - так и осталось ей неизвестным. Заговорить об этом она решилась лишь через тридцать лет, уже после XX и XXII съездов КПСС. С дрожью в голосе она говорила мне, что если бы этот макет поступил с неисправленным заголовком в руки уполномоченного Главлита, то расстреляли бы всю редакцию во главе с Сафаровым., а если бы ”лит” тоже этого не заметил - расстреляли бы и всё ленинградское управление Главлита. Думаю, что она была недалека от истины. А Сафарова всё равно расстреляли за ”троцкизм” через несколько лет.
Лидия Тиктина-Яхтфельд умерла на девятом десятке своею смертью в Санкт-Петербурге (тогда ещё - Ленинграде), надолго пережив мужа. Вскоре умерла и Екатерина.
Старшая сестра моего отца Евгения успешно окончила консерваторию и вышла замуж за инженера Михаила Тухшнайда, ставшего крупным специалистом по холодильным установкам, автором монографии, переведенной на немецкий язык и изданной в Германии.. У них родилось двое детей. Сын Анатолий поступил в военно-морское училище и в начале войны был эвакуирован с ним из Ленинграда. И потому уцелел в войну. Остальные члены семьи пережили в осаждённом городе самое голодное время блокады. Весной 1942 года они были эвакуированы на Северный Кавказ и летом того же года убиты вторгнувшимися туда гитлеровцами. Как мне говорил Анатолий, отец его, учившийся в Веймарской Германии и лично знавший многих немецких коллег, чуть ли не до самого конца не верил сообщениям о нацистских зверствах.
Младшая сестра моего отца Беба (Авива) с детства страдала пороком сердца. Она вышла замуж за военного инженера-строителя Григория (?) Лейкиха, служившего в Киеве, в военном городке. Вскоре у них родилась дочь Нина. Роды были очень тяжелыми, и наблюдавший Бебу крупнейший киевский кардиолог того времени проф. Стражеско категорически запретил ей рожать в дальнейшем.
Как-то раз семью Лейких навестил большой начальник, герой гражданской войны, - комбриг или комдив - не помню, Криворучко. Маленькая Нина вдруг обратилась к нему с вопросом: ”Дяденька, правда, что вы мужик?” ”А кто тебе это сказал? - спросил генерал. - ”Мама сказала папе, что вы мужик”, - простодушно ответила девочка. Супруги были готовы провалиться сквозь землю. Криворучко рассмеялся: ”Правильно сказала мама. Я мужик. И родом из мужиков.” И, видя не прекращающееся смущение на лицах хозяев, добавил: ”С тебя, Гришка, за это ещё поллитра!”
Вопреки предостережению специалиста, Беба родила ещё одного ребёнка - мальчика Шурика и вскоре умерла от сердечной недостаточности. Через несколько лет Криворучко был арестован по делу командарма Ионы Якира и замучен в застенке НКВД до смерти. Григорий Лейких женился вторично, благополучно пережил ”эпоху большого террора” и при попытке выйти из окружения в первые месяцы войны утонул в болоте. Нина и Шурик в настоящее время проживают в США
В октябре 1941 года наша семья была эвакуирована с Харьковским Авиационным институтом в г. Казань. Жизнь была голодная и холодная, как у большинства советских граждан. И почти вся на виду у сослуживцев, что было моему отцу крайне неприятно.
Через месяц к нам прибыл младший брат отца Осип с матерью Еленой Романовной. По его словам, он, будучи мобилизован в первые дни войны, тоже попал в окружение, вышел из него с группой военных и успел вывезти свою мать из почти уже осаждённого немцами Киева. В Казани его тут же направили на работу по специальности в один из военных госпиталей. Вскоре он проворовался и был уволен. Дела заводить не стали, чтобы не подвести под монастырь госпитальное начальство, у которого рыльце тоже было в пушку. Несколько месяцев он, не получая даже иждивенческих продуктовых карточек, числился в каком-то резерве, ожидая прибытия плавучего госпиталя, курсировавшего между полыхающим Сталинградом и тыловыми поволжскими городами. Плавгоспиталь в Казань так и не прибыл. То ли он был потоплен немцами, то ли вообще не существовал.
С большим трудом отец устроил своего непутёвого братца в хозчасть своего института, где тот сразу же продолжил свои художества. Первым делом загнал худосочного коня, из милости подаренного властями Татарстана эвакуированному институту. Потом был заподозрен в краже охотничьей собаки какого-то местного начальника. Претензии как правило поначалу предъявлялись моему отцу, который всё это тяжело переживал и в конце концов заболел какой-то непонятной тяжелой болезнью. Тем временем был освобождён Харьков и вскоре - Киев. Братец как-то проведал, чем заболел старший, не сказал нам ни слова, уволился (чем весьма обрадовал дирекцию института) и поспешил с матерью в Киев.
Вскоре после нашего возвращения выяснилось, что у отца запущенный неоперабельный рак. Мама поехала с ним в Москву. Лучшие светила онкологии подтвердили диагноз. Через несколько месяцев отец мучительно умер. Бабушка пережила своего старшего сына на каких-нибудь полгода. А Осип вскоре женился. Брак оказался очень неудачным. У них родились двое детей. Девочку назвали в память бабушки Еленой. Мальчика назвали Гелий. Умер Осип в 1956 году, после нескольких инфарктов, не дожив до шестидесяти лет. Через два года скончался и дядя Густав. В 1986 году Гелий был мобилизован на ликвидацию последствий Чернобыльской катастрофы и вскоре погиб от скоротечной лейкемии. Лена живёт в Киеве.
Мать моя пережила отца более, чем на четверть века. После его смерти отношение его сослуживцев к ней, работавшей в том же авиационном институте, резко изменилось. Её понизили в должности и лишили дополнительного пайка. Долгое время мы оставались в неведении относительно причин.
С тех пор прошло десять лет. Однажды к нам пришел инженер, бывший сотрудник моего отца, в своё время с треском выгнанный из института и долгое время ходивший без работы. Разговор оказался не из приятных
” - Время, конечно, лечит раны. Многое и забывается. Но со стороны Александра Григорьевича я такого не ожидал. Чудо, что в тюрьму не попал. Может быть, вы в курсе, как это всё происходило на самом деле?” запинаясь, произнёс гость.
Речь зашла о старом, конца 30-х годов, деле, в частности, о весьма опасном доносе, приписанном моему отцу. Мама сказала, что отец, несмотря ни на какие расписки и подписки, рассказывал ей обо всех своих служебных неприятностях и, если бы подобное случилось, от неё скрывать бы не стал. В ходе разговора постепенно выяснилось, что мой отец не имел и, главное, не мог иметь к тому делу никакого касательства.
Прошло ещё года два, и ясность внесла моя тётушка, мамина младшая сестра, жизнь которой весьма отличалась от маминой:
- ”Органы никогда не называют своих осведомителей. Когда им нужно, они сваливают подозрения на других людей, нередко не имеющих никакого отношения к делу и его фигурантам.”
Продолжение следует.
Я помещаю их в этом архиве по следующим причинам: мама прожила с Сергеем Александровичем 40 лет, а значит, он имеет прямое отношение к жизни мамы и всей её семьи, а главное, к её творчеству. Их совместный труд был плодотворен в большой степени благодаря вере Сергея Александровича в необходимость написать, издать, обнародовать то, чем мама занималась всю свою жизнь, запрятывая написанное в стол.
Невероятная память и эрудиция Тиктина всегда была очень нужной и важной поддержкой для мамы в её работе. При этом, только из желания помочь ей С.А. Тиктин освоил компьютер и перепечатывал, правил, корректировал всё, что мама писала. Они были каким-то единным организмом, не прекращающим свою общую работу.
Своих детей у Тиктина не было, меня и мою семью он всегда считал своими детьми, внуками, правнуками.
Сейчас он тяжело болен, он потерял свою феноменальную память, и я считаю своим долгом присоединить эти его воспоминания к данному архиву.
С.Тиктин
Из глубин памяти
Река времени уносит жизнь за жизнью, поколение за поколением.
Скоро унесёт и меня со всей информацией, ещё хранящейся в моей уставшей голове. Мне уже 77 лет. Новое, особенно текущее, не запоминается. Прошлое то всплывает из глубин, то опять погружается в океан забвения По просьбе моей милой падчерицы Танечки попытаюсь написать о своей семье и родственных семьях.
Отец и его семья. Мой отец, происходивший из обрусевшей еврейской семьи, мало и редко говорил на эту тему. Незадолго до ухода из жизни, будучи уже смертельно больным, он, опасаясь как бы я в обстановке того времени не вырос антисемитом, решил мне кое-что рассказать.
Мой дед со стороны отца Григорий (Гиршом) Осипович (Иосифович) Тиктин родился в 1854 году в семье меламеда.. Как участник русско-турецкой войны 1877-78 гг. он получил право жительства в любом месте Российской империи. Окончил курсы провизоров (аптекарей). Бабушку звали Елена (Илана) Романовна. Родилась она в 1864 году. Девичьей её фамилии не помню. У них было пятеро детей.
Жили они в г. Новозыбкове, где деду принадлежала аптека.
(Новозы́бков - город (с 1809) на юго-западе Брянской области России, )
В аптеке мыл бутылки один полуграмотный мужик, который развлекал гимназистов, мгновенно перемножая в уме два четырёхзначных числа или деля одно восьмизначное на четырёхзначное; и тут же безошибочно называл произведение, частное и остаток. Сегодня известно, что из таких редкостных (примерно один на сто тысяч) людей-счётчиков при получении хорошего математического образования вырастают гениальные учёные масштаба Гаусса, Галуа, Эйнштейна, Ландау, фон-Неймана и т. п. Но тогда этого не знали.
За несколько лет до октябрьского переворота Тиктины перебралась в Киев. Семья была довольно равнодушной к вопросам веры и традиций почти не соблюдала
В эти времена среди еврейской молодёжи, жившей в черте оседлости, усилилась тяга к светскому образованию и обретению нетрадиционных для евреев специальностей (хаскала). Очень часто это сопровождалось радикалистскими увлечениями: безбожием, анархизмом, марксизмом, терроризмом и т.д. и т.п. Искусственные препоны, воздвигаемые тогдашним режимом, преодолевались обучением за границей или формальной сменой веры. Наиболее употребительным был переход в лютеранскую (евангелическую) веру, не налагавшую на новых адептов практически никаких обязанностей.
Дед то ли чуял, то ли понимал, что нигилистические увлечения не приведут к добру, и отправил будущего моего отца, своего старшего сына Александра, 1886 года рождения, получать высшее образование за границу, в Бельгию, в политехнический институт г. Льежа. Старшую дочь Евгению ему удалось устроить в консерваторию, а среднего сына Густава (Гиршома) на медицинский факультет университета.
Самый младший из братьев Осип (Иосиф) был явно нежеланным ребёнком и это сказалось на всей его жизни и жизни близких родных. Учился он плохо. Как-то раз поджег гимназию и был исключён из неё чуть ли не с волчьим билетом. В первую мировую войну он был мобилизован в армию, в смутном 1891?-м году - дезертировал с оружием и, угрожая им экзаменатору, заставил выдать ему диплом провизора. Работал в аптеке своего отца. Женился. Вскоре жена умерла от тифа, а её родителей убили бандиты. Много лет потом жил с родителями. После смерти своего отца - с матерью, Бабушка, похоже, чувствовала какую-то свою вину перед младшим сыном и уговаривала его жениться. Но он предпочитал обходиться многочисленными связями на стороне.
Вернувшись в Россию, мой отец, сменив несколько мест работы, поступил на первый в России авиационный завод купца-инженера Щетинина, строивший - тогда самые большие в мире - четырёх-моторные самолёты ”Илья Муромец” конструкции Сикорского (в будущем - автора ”Летающей крепости” и первого вертолёта) Одним из первых пассажиров ”Муромца” был царь Николай II.
Вскоре после октябрьского переворота этот завод закрылся. Отношение новых властей к специалистам было неровным и зависело во многом от случайных причин. Отец получил назначение на должность помощника управителя комплексом заводов в г. Златоусте (Урал). Ситуация там была крайне напряженной. В руководящих работников, бывало, стреляли прямо в цеху. Вскоре город был занят белогвардейцами адмирала Колчака. Но не надолго. Через несколько недель началась эвакуация промышленности в Сибирь. Отец едва успел выехать. Нескольких инженеров красные расстреляли ”за помощь белобандитам”. Потом отец всю жизнь тщательно скрывал свою эвакуацию с колчаковцами и своё пребывание на занятой белыми территории..
В богатой библиотеке г. Томска отец ознакомился с трудами американского инженера Тейлора по организации производства. Эта про-блематика стала его специальностью на всю оставшуюся жизнь.
Какое-то время отец работал в Киеве на заводе ”Арсенал”, после чего был переведен на довольно высокую должность в ВСНХ в Харьков, ставший столицей Украины. Ему предложили вступить в коммунистическую партию, но он отказался. Тогда его стали обвинять в ”неумении сработаться с коммунистами”. Несколько раз подходила его очередь на получение квартиры - и каждый раз её почему-то отодвигали. Временно предоставленная тесная коммуналка явно становилась постоянным жильём для него и его семьи. Атмосфера сгущалась с каждым днём. Благо, отец смог лечь надолго в больницу. Ему сделали сложную для того времени полостную операцию и он провёл в больнице больше двух месяцев. Тем временем травившие его в совнархозе коммунисты были арестованы ”за вредительство” и впоследствии многие из них - расстреляны. Отец же отделался увольнением. И его тут же пригласил только-только открывшийся в Харькове авиационный институт, готовивший специалистов для бурно развиваемой авиапромышленности. Одновременно его пригласили преподавать в Промышленной Академии, где организация производства и смежные дисциплины изначально были профильными предметами. Эта академия была предназначена для подготовки руководящих кадров советской промышленности. Основной контингент её курсантов состоял из коммунистов ”орджоникидзевской” формации, .людей малообразованных, но искренне стремившихся стать настоящими специалистами своего дела.
Вскоре у отца вышла многостраничная монография, которая была одобрена в достаточно высоких инстанциях. Он был утверждён в звании профессора и получил большую четырёхкомнатную квартиру в только что построенном привилегированном ”Доме специалистов”.
Но отца никогда не оставляло чувство смутного беспокойства. Ночами с лестниц доносились тяжелые шаги. Кто-то из соседей таинственно исчезал. Визави с нашими окнами находились плотно занавешенные окна квартиры известного авиаконструктора, у которого при обыске якобы нашли в мусорной корзине письма погибшего при катастрофе лётчика-испытателя. С тех пор его кабинет стоял опечатанным.
В своих лекциях отец систематически ссылался на директивные материалы, публикуемые в газете ”За индустриализацию”, но избегал называть их высокопоставленных авторов, многие из которых то и дело ”оказывались” вредителями и ”врагами народа”. Среди них нередко были его ученики по Промакадемии. Когда-то весёлый и общительный, отец постепенно замыкался в себе и отрывался от друзей и знакомых.
- Раинька, - говорил он моей матери, придя с работы и садясь обедать, - вредительство в принципе возможно всякого рода. Однако всё повреждённое можно исправить, починить… Но когда снимают и арестовывают разом директора, главного инженера, их заместителей, начальников цехов и т д., предприятие нормально работать не может. Пока новые руководители, пусть самые кристально честные и при том сверхспособные, войдут в курс дела, пройдут месяцы и месяцы. И всё это время предприятие как будто работает, а в действительности… Никакой враг не может нанести большего вреда, чем эта свистопляска. Особенно тяжелое впечатление производили на него сведения о пытках и нелепых признаниях вчерашних хозяев новой жизни.
В ”гастрономах” надолго исчезло из продажи сливочное масло. По городу ползли упорные слухи, что ” троцкисты” испортили его многолетние запасы, набросав в них битое стекло. Я случайно услышал, как отец объяснял матери, что стекло - не яд и что после такой ”порчи” масло можно перетопить, профильтровать и без опаски использовать в пищу.
Прошло много лет, пока я понял суть его страхов и причины, по которым он больше не хотел иметь детей.
Третий брат моего отца, окончив мединститут, специализировался по гинекологии под руководством известного в Ленинграде доктора Яхтфельда и женился на его дочери Лидии. У них тоже был один ребёнок - дочь Екатерина.
В 60-е годы Лидия Тиктина (ур. Яхтфельд). была уже на пенсии, но ещё в здравом уме и твёрдой памяти. А в 30-х годах она, ещё молодая женщина, член партии, работала старшим корректором в газете "Ленинградская правда". После её вычитки макет газеты поступал главному редактору члену ЦК ВКП(б) Сафарову. Вечер 1 декабря 1934 года и ночь на 2-е прошли в редакции очень беспокойно и остались у Лидии в памяти до самой смерти. Наполовину подготовленный выпуск пришлось снять и готовить новый. Из Смольного то и дело поступали противоречивые "руководящие указания". Комсомольского работника Николаева, застрелившего Кирова в коридоре Смольного, поначалу требовали именовать "белогвардейцем", затем "кулацким выкормышем", потом "зиновьевцем"... После первичных вычиток и корректур уже смонтированный макет поступил на проверку к ней. В новых материалах почти в каждом абзаце стояло слово "убийца" в разных падежах и, разумеется, достаточно примелькалось. Вычитав тексты и почему-то снова взглянув на заголовок передовицы, Лидия обомлела от ужаса. Вместо "СКЛОНИМ ЗНАМЁНА ПЕРЕД УБИТЫМ" набрано было: "СКЛОНИМ ЗНАМЁНА ПЕРЕД УБИЙЦЕЙ". Ошибка (?!) была немедленно исправлена в рабочем порядке и о ней никуда доложено не было. В наборном цеху на неё, к счастью, тоже не обратили внимания и перенабрали как рядовую корректорскую правку.
Со временем Лидия поняла страшный подтекст заголовка. Получился ли он в результате случайной ошибки при наборе или она была сделана намеренно - так и осталось ей неизвестным. Заговорить об этом она решилась лишь через тридцать лет, уже после XX и XXII съездов КПСС. С дрожью в голосе она говорила мне, что если бы этот макет поступил с неисправленным заголовком в руки уполномоченного Главлита, то расстреляли бы всю редакцию во главе с Сафаровым., а если бы ”лит” тоже этого не заметил - расстреляли бы и всё ленинградское управление Главлита. Думаю, что она была недалека от истины. А Сафарова всё равно расстреляли за ”троцкизм” через несколько лет.
Лидия Тиктина-Яхтфельд умерла на девятом десятке своею смертью в Санкт-Петербурге (тогда ещё - Ленинграде), надолго пережив мужа. Вскоре умерла и Екатерина.
Старшая сестра моего отца Евгения успешно окончила консерваторию и вышла замуж за инженера Михаила Тухшнайда, ставшего крупным специалистом по холодильным установкам, автором монографии, переведенной на немецкий язык и изданной в Германии.. У них родилось двое детей. Сын Анатолий поступил в военно-морское училище и в начале войны был эвакуирован с ним из Ленинграда. И потому уцелел в войну. Остальные члены семьи пережили в осаждённом городе самое голодное время блокады. Весной 1942 года они были эвакуированы на Северный Кавказ и летом того же года убиты вторгнувшимися туда гитлеровцами. Как мне говорил Анатолий, отец его, учившийся в Веймарской Германии и лично знавший многих немецких коллег, чуть ли не до самого конца не верил сообщениям о нацистских зверствах.
Младшая сестра моего отца Беба (Авива) с детства страдала пороком сердца. Она вышла замуж за военного инженера-строителя Григория (?) Лейкиха, служившего в Киеве, в военном городке. Вскоре у них родилась дочь Нина. Роды были очень тяжелыми, и наблюдавший Бебу крупнейший киевский кардиолог того времени проф. Стражеско категорически запретил ей рожать в дальнейшем.
Как-то раз семью Лейких навестил большой начальник, герой гражданской войны, - комбриг или комдив - не помню, Криворучко. Маленькая Нина вдруг обратилась к нему с вопросом: ”Дяденька, правда, что вы мужик?” ”А кто тебе это сказал? - спросил генерал. - ”Мама сказала папе, что вы мужик”, - простодушно ответила девочка. Супруги были готовы провалиться сквозь землю. Криворучко рассмеялся: ”Правильно сказала мама. Я мужик. И родом из мужиков.” И, видя не прекращающееся смущение на лицах хозяев, добавил: ”С тебя, Гришка, за это ещё поллитра!”
Вопреки предостережению специалиста, Беба родила ещё одного ребёнка - мальчика Шурика и вскоре умерла от сердечной недостаточности. Через несколько лет Криворучко был арестован по делу командарма Ионы Якира и замучен в застенке НКВД до смерти. Григорий Лейких женился вторично, благополучно пережил ”эпоху большого террора” и при попытке выйти из окружения в первые месяцы войны утонул в болоте. Нина и Шурик в настоящее время проживают в США
В октябре 1941 года наша семья была эвакуирована с Харьковским Авиационным институтом в г. Казань. Жизнь была голодная и холодная, как у большинства советских граждан. И почти вся на виду у сослуживцев, что было моему отцу крайне неприятно.
Через месяц к нам прибыл младший брат отца Осип с матерью Еленой Романовной. По его словам, он, будучи мобилизован в первые дни войны, тоже попал в окружение, вышел из него с группой военных и успел вывезти свою мать из почти уже осаждённого немцами Киева. В Казани его тут же направили на работу по специальности в один из военных госпиталей. Вскоре он проворовался и был уволен. Дела заводить не стали, чтобы не подвести под монастырь госпитальное начальство, у которого рыльце тоже было в пушку. Несколько месяцев он, не получая даже иждивенческих продуктовых карточек, числился в каком-то резерве, ожидая прибытия плавучего госпиталя, курсировавшего между полыхающим Сталинградом и тыловыми поволжскими городами. Плавгоспиталь в Казань так и не прибыл. То ли он был потоплен немцами, то ли вообще не существовал.
С большим трудом отец устроил своего непутёвого братца в хозчасть своего института, где тот сразу же продолжил свои художества. Первым делом загнал худосочного коня, из милости подаренного властями Татарстана эвакуированному институту. Потом был заподозрен в краже охотничьей собаки какого-то местного начальника. Претензии как правило поначалу предъявлялись моему отцу, который всё это тяжело переживал и в конце концов заболел какой-то непонятной тяжелой болезнью. Тем временем был освобождён Харьков и вскоре - Киев. Братец как-то проведал, чем заболел старший, не сказал нам ни слова, уволился (чем весьма обрадовал дирекцию института) и поспешил с матерью в Киев.
Вскоре после нашего возвращения выяснилось, что у отца запущенный неоперабельный рак. Мама поехала с ним в Москву. Лучшие светила онкологии подтвердили диагноз. Через несколько месяцев отец мучительно умер. Бабушка пережила своего старшего сына на каких-нибудь полгода. А Осип вскоре женился. Брак оказался очень неудачным. У них родились двое детей. Девочку назвали в память бабушки Еленой. Мальчика назвали Гелий. Умер Осип в 1956 году, после нескольких инфарктов, не дожив до шестидесяти лет. Через два года скончался и дядя Густав. В 1986 году Гелий был мобилизован на ликвидацию последствий Чернобыльской катастрофы и вскоре погиб от скоротечной лейкемии. Лена живёт в Киеве.
Мать моя пережила отца более, чем на четверть века. После его смерти отношение его сослуживцев к ней, работавшей в том же авиационном институте, резко изменилось. Её понизили в должности и лишили дополнительного пайка. Долгое время мы оставались в неведении относительно причин.
С тех пор прошло десять лет. Однажды к нам пришел инженер, бывший сотрудник моего отца, в своё время с треском выгнанный из института и долгое время ходивший без работы. Разговор оказался не из приятных
” - Время, конечно, лечит раны. Многое и забывается. Но со стороны Александра Григорьевича я такого не ожидал. Чудо, что в тюрьму не попал. Может быть, вы в курсе, как это всё происходило на самом деле?” запинаясь, произнёс гость.
Речь зашла о старом, конца 30-х годов, деле, в частности, о весьма опасном доносе, приписанном моему отцу. Мама сказала, что отец, несмотря ни на какие расписки и подписки, рассказывал ей обо всех своих служебных неприятностях и, если бы подобное случилось, от неё скрывать бы не стал. В ходе разговора постепенно выяснилось, что мой отец не имел и, главное, не мог иметь к тому делу никакого касательства.
Прошло ещё года два, и ясность внесла моя тётушка, мамина младшая сестра, жизнь которой весьма отличалась от маминой:
- ”Органы никогда не называют своих осведомителей. Когда им нужно, они сваливают подозрения на других людей, нередко не имеющих никакого отношения к делу и его фигурантам.”
Продолжение следует.