В этом году, работая с фондами
Крымской республиканской универсальной научной библиотеки имени И.Я. Франко, обратил внимание на это замечательное издание:
Аннотация:
Данная книга является частью дневников известного крымского библиографа Евсея Ефимовича Гопштейна и охватывает период с 1938 по 1942 годы. Свой дневник автор писал с января 1923 по январь 1953 года.
Рукописный оригинал дневника хранится в архиве Гарвардского института, его электронная копия и права на издание дневников были переданы автору-составителю Б. Берлину профессором Бостонского колледжа М. Шрайером в 2012 году.
В книге, кроме дневниковых записей, собраны различные воспоминания о тех или иных событиях, происходящих в Крыму. Также переписаны статейные заметки из периодических изданий. Слухи, которые ходили в городе Симферополе и взгляды, и размышления автора дневника.
В дневнике отражена деятельность Центрального архива Крыма, библиотеки «Таврика» и Центральной республиканской библиотеки Крыма.
Текст дневника легко читается и складывается впечатление, что автор дневников беседует с читателем. Данное издание представляет большой интерес для любителей и исследователей истории Крыма в этот непростой период.
В «Черной книге» под редакцией В. Гроссмана и И. Эренбурга опубликован рассказ Е.Е. Гопшейна «Уцелел один» в художественной обработке Лидии Сейфуллиной.
В тексте данного издания дневников Е.Е. Гопштейна сохранена авторская орфография и пунктуация.
Книга была представлена в 2019 г. в
Крымском федеральном университете им. В.И.Вернадского.
Недавно вышел
очередной выпуск "Посева", где опубликовали мой обзор на эти воспоминания. Озаглавлен он точь-в-точь как заглавие данного поста.
Холокост, Вторая мировая война и нацистская оккупация - это точно не мои профильные темы (хотя вопросами изнанки войны интересуюсь, прессу, которая выходила в период оккупации, изучаю, но точно не в приоритете сие). Однако эти дневниковые записи - УНИКАЛЬНЫ!
И они гораздо шире нарратива о Холокосте, нацизме и ужасах оккупации.
Дело в том, что начинаются эти записи с конца 1930-х гг. Автор чуть ли не день за днем фиксирует повседневность эпохи "песенных 30-х" в Симферополе, где он жил. Поклонникам фильмов наподобие недавно вышедшей и активно рекламируемой "Любви Советского Союза", воспринявшим киношную картинку со сталинским высоким стилем - будет крайне непросто читать подобные дневниковые записи.
Реальность, которая предстает там - она весьма далека даже от несовершенства. Это повседневность, где постоянно проявляются неразрешенные бытовые проблемы. Как о неком событии высокой важности автор пишет о появлении в продаже спичек, которых до этого не было на протяжении нескольких месяцев.
В городе неисправна канализация, и улицы Симферополя отравлены смрадом нечистот. Постоянные перебои с электроэнергией, норма - аварии на общественном транспорте (из-за неисправности и из-за неквалифицированности водителей).
На страницах дневника показана повседневность сталинского террора 1937-1938 гг. Автор подробно описывает, как исчезают люди. Описывает слухи и толки, которые циркулировали в период террора. Фиксирует такие моменты как усиление охраны тюрем. То есть несмотря на то что НКВД секретило по возможности свою практику, спрятать полностью процесс было невозможно.
Ведя эти записи, автор рисковал не только свободой, но и жизнью. Потому как себя он с советским режимом не ассоциировал. Пишет о нем как о явлении чужеродном, и постоянно возвращается мысленно к тому, как советская власть в Крыму окончательно утвердилась. Пишет о терроре начала 1920-х гг. Последующем голоде. Да и времена между террором 1920-х и предвоенными репрессиями им характеризуются предельно негативно. Постоянные перебои с продовольствием, нехватка всего и вся. Ведя личные записи, автор фиксировал ту повседневность, которую не описывали в советских газетах, и не пытались отразить в кинематографе. Это не реальность "Веселых ребят". Скорее, здесь наиболее близким будет кинематограф заката СССР. Так называемая "чернуха".
Подробно автор анализирует и психологию людей, живущих в то время.
Вот характерная цитата:
«У большинства людей Страны Советов-два внутренних лица: одно - собственное, настоящее, хорошее или дурное -какое Бог послал, но все-же свое, и другое-политическая маска, надеваемая во всех необходимых случаях, в соответствующем окружении. И любопытно бывает наблюдать иной раз мгновенную смену лиц в одном и том-же человеке, при появлении «члена партии», при котором никакое иное лицо, кроме государственно разрешенного, выкроенного по установленному советскому стандарту, недопустимо. Любопытно бывает узнавать иногда, что вот, напр., «активистка» такая-то, каждым удобным случаем пользующаяся для того, чтобы вслух, громогласно подчеркнуть на службе, от которой зависит ее маленькое житейское благополучие: 100% чистоту своего мировоззрения, снимает с себя в домашней обстановке вместе с галошами и пальто также и свое «советское лицо» и остается самой собой: устраивает елку для своей дочери не 1 -е января по новому стилю, то-есть не в «день ударника», как это уже дозволено советской действительностью и бытом, и даже начинает уже упрочиваться, а в старый сочельник, 24 декабря по старому стилю. И так-то многие: на службе, в учреждении, на предприятии - стопроцентный «советский человек», даже «беспартийный большевик»,- такая разновидность, измышленная сверху, также появилась в жизни, - а дома-черносотенец, хулиган, от которого пахнет запахами недоброй памяти «союза русского народа» и «Михаила-архангела»...»
А вот что в дневнике написано о "тучных сталинских временах" и вообще жизни при большевиках в период 1920-1930-х гг. - в контексте эффективности экономики, и вообще "социальности" советской системы, ее способности удовлетворить интересы трудящихся:
«В стране, которая сделала революцию во имя интересов широких масс, интересы этих самых масс игнорируются так, как это не происходит, вероятно, даже в странах капиталистического мира, игнорируются и в крупном, и в мелочах. Взять хотя-бы работу советской промышленности. В той ее ничтожной, крайне ничтожной части, которая работает на нужды не предстоящей войны, а на нужны живого и живущего сегодня населения, - промышленности, вырабатывающей, как это называется на нынешнем вульгаризованном языке, «ширпотреб», то-естъ предметы широкого потребления. Так вот, среди этого «ширпотреба» можно достать только предметы роскоши, только то, что в дореволюционное время обслуживало лишь известную часть хорошо зажиточного, обеспеченного населения, и нельзя, абсолютно нельзя достать то, что элементарно необходимо всему вообще населению. Можно достать крепдешин-полупрозрачную материю, что-то вроде шелка, разной расцветки, которой бредят женщины новой, советской буржуазии, жены разных красных директоров, красных командиров и т.д.; можно достать бархат, шелк, дорогое вышитое полотно, дорогие лайковые перчатки, но нет никакой возможности достать бельевую ткань, все равно какую, льняную-ли, бумажную-ли, для пошивки нескольких рубах, нет возможности купить простыню, пошить наволочку, брюки. И это-уже многие годы, как в первые годы революции, так и, после небольшой передышки, в период нэпа, в последующие годы, то есть с самого начала первой пятилетки, с 1928 г. и до настоящего времени».
Период, предшествующий германскому вторжению - автор описывает как время, пронизанное предчувствием скорой масштабной войны. Фиксирует военную активность за пару лет до 1941 г. Попытки строительства оборонительных сооружений. И явное стремление государства хоть как-то подтянуть армию.
Когда начинается война с нацистской Германией, автор записывает:
«Итак, началось! Началось начало конца Великой Российской пролетарской революции!.. Каков-то он будет, этот конец, и в какой степени болезненно будет протекать для населения неизбежно-тяжелая агония советского государства?»
То есть: еврей, при этом человек образованный, проницательный, склонный анализировать ситуацию - видя то, что происходит после начала войны - не преисполняется уверенностью, что СССР выстоит.
В дневниковых записях даны подробные зарисовки панических настроений, которые охватили местное население после объявления о германской агрессии. Жители Симферополя выстроились в очереди возле сберегательных касс и продовольственных магазинов, лихорадочно скупают все, что только можно: от крупы и макарон до мыла и спичек. Власти эвакуируют детей, взрослых же мобилизуют для оборонных работ. У населения изымаются радиоприемники. Вводится комендантский час. Автор приводит случай, как не остановившийся после окрика часового рабочий был тотчас застрелен.
С первых же дней войны в советских учреждениях разворачивается массовое уничтожение архивов. За пределы Крыма высланы местные немцы. Одновременно вывозится ценное оборудование и сырье.
По мере приближения фронта панические настроения среди населения нарастают. Действия властей и военных становятся все более хаотичными. В условиях жесткой цензуры и монополии государства на информацию широкое распространение получают всевозможные слухи.
Оказавшись не в силах организовать оборону и эффективно противостоять неприятелю, советские войска отступают. При этом уничтожаются объекты инфраструктуры. Для Евсея Ефимовича происходящее еще и повод осмыслить и подвести некоторые итоги 21-летнего периода советской власти в Крыму.
«Пять часов утра, - записал Е. Гопштейн в своем дневнике 31 октября 1941 года. - Всю ночь продолжались взрывы предприятий города, всю ночь «великий вождь народов» по-советски, по-большевистски, взрывами и заревом пожаров прощался с городом, с краем, и котором он и созданный режим в течение двадцати одного года насаждал советский социализм. Двадцать один год! Ровно двадцать один год назад,- без тринадцати дней, - этот советский социализм обрушился на Крым массовым красным террором и залил его города потоками крови; теперь он уходит в зареве пожаров и оставляет край с населением 1150 тыс. чел. с разрушенным сельским хозяйством, угнанным из Крыма скотом, взорванными предприятиями, взорванными мостами па железных дорогах Крыма, -оставляет его разрушенным по тщательно, методически продуманному и методически проводимому плану, разрушенным так, как это не делает в наше время даже неприятель в завоеванной стране и как это делали, может быть, когда-то в старину только гунны или татары во время своих набегов на города и деревни великой русской равнины. А в промежутке между этими двумя моментами -красным государственным террором конца 1920 г. и начала 1921 г. и идущими в настоящее время взрывами и сожжением, - я пишу, а откуда-то все еще продолжают доноситься до меня время от времени звуки взрывов предприятий, - двадцать один год непрерывных физических и моральных страданий населения Крыма, голод, вызвавший людоедство, как почти бытовое явление в 1921-1922 гг. и непрерывное, повседневное недоедание, а то и голод на протяжении всех остальных лет! И ужасающее обнищание всего населения и всей вообще жизни, распад всех общественных и моральных скреп, цементировавших в прошлом жизнь в нечто целостное и социально-приемлемое, и нравственное отупение и разложение всего и вся и т.д. Вот беглые итоги 21 года советского режима в Крыму».
Подчеркнем: это прямая речь и субъективный взгляд человека, наблюдавшего картины отступления советских войск. И пытающегося посмотреть на событие шире, чем на просто фиксацию военной реальности. То есть эти строки безусловно, болезненные. Но они - отражение того, что автор дневника ощущал в октябре 1941 г.
Поэтому, оценивать события тех лет только через призму 9 мая - это не совсем объективно. Надо мысленно абстрагироваться от этого, и представить ситуацию - когда еще непонятен исход войны. И все только началось.
У автора дневника был многолетний опыт наблюдений повседневности. На фоне которого действия местных властей в начале войны - не выглядели чем-то выпадающим из предыдущей обоймы.
Описаны в дневниках и начавшиеся в период безвластия грабежи.
К слову, подобные же описания можно встретить и в дневниках
симферопольца Хрисанфа Лашкевича, который, в отличие от Гопштейна - ярый патриот, и негатива по отношению к сталинскому режиму не испытывает.
Важно еще отметить, что Е.Гопштейн, нацистов освободителями не считает. Он достаточно подробно анализирует на основе доступных ему источников практику Третьего Рейха накануне 1941 г. Даже делая скидку на преувеличения советской пропаганды.
В общем - для него нет иллюзий, что ему как еврею - приход гитлеровцев принесет что-то хорошее.
Поэтому, когда приходят немцы - он выжидает, анализирует их мероприятия (поначалу нацисты заняты тем, что некоторый порядок, нужный им восстанавливают). Зафиксирован факт, что в здании НКВД, несмотря на вывоз на Большую землю значительного числа арестантов - все же находят некоторое количество расстрелянных при отступлении.
Но далее Гопштейн описывает собственно уже практики нацистов. И не спешит на регистрацию еврейского населения. Поступает мудро. Уходит жить к русской женщине, родственника которой - белого офицера - он в начале 1920-х гг. прятал от расстрела, и тем самым спас.
Собственно, далее автор дневника провел до освобождения полуострова в квартире своей спасительницы, записывая новости и слухи, а также некоторые заметки из оккупационной прессы.
Таким образом, это - бесценное свидетельство времени, оставленное человеком, который имел определенную смелость вести подобные записи, и в результате зафиксировал ту повседневность накануне и в начальный период войны, которая подтверждена другими источниками, но не столь подробно.