СТРАННЫЕ БАЙКИ
«Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: не ешь от него, проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; терние и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься».
(Бытие 3:17-19)
НЕБЫЛЬ
Вспомнил. И метался в запоздалой истерике: «Милая! Милая! Милая!..» Прокричался. Шел и заглядывал в балконные пасти и оконные глаза: «А что за?» - Небыль, Нелюдь, да Нежить. Одно окно показалось знакомым. Подошел и, встав на цыпочки, близоруко уставился в грязное стекло. Окно вздрогнуло и всосало внутрь.
Осторожно выглянул из-за портьеры. В комнате было темно, пахло свечами и кофе. В памяти зашевелилось что-то забытое, мягкое и теплое. Потоптался в нерешительности и, надо же что-то делать, шагнул в темноту.
Слепо пошарив вокруг руками, нащупал стол, а на нем - подсвечник с огарком свечи. Зажег. Кривые тени испуганно вырвались из мрака и запрыгали по стульям, дивану, портьерам, стенам и книжным шкафам.
Слева на стене, рядом с мутным, в тяжелой старинной оправе зеркалом, темнел чей-то портрет. Подошел. Заглянул в зеркало: «Я». Перевел взгляд на холст и застыл: «Ты?»
... Улыбнулась: «Да» ... «Ты же умерла, давно и далеко отсюда!..»
Очнулся под дождем, на холодном ветру. Свечка зашипела и погасла. Повертев подсвечник в руках, поставил его на кирпичный подоконник и побрел дальше, скользя взглядом по мокрому тротуару. В окна больше не заглядывал.
1986
САМОУБИЙЦА
Гитара сегодня почему-то отчаянно фальшивила, и он никак не мог ее настроить.
«А говорят, ‘деревяшка бесчувственная’. Деревяшка деревяшкой, однако чует, что у хозяина на душе.»
Наконец он отложил замученный инструмент.
«Самое главное - как следует запомнить свою смерть, чтобы потом ничего не напутать.»
Заглянул на кухню.
«Может хряпнуть для смелости?»
Достал из холодильника початую бутылку «Столичной». Пошарив вокруг глазами в поисках чистого стакана, ухмыльнулся, выдернул зубами скрипучую пробку и сделал два крупных глотка из горлышка.
Захорошело.
Пододвинул ногой заляпанную неизвестно чем хромоногую табуретку и с довольным сопением плюхнулся на нее всей своей 90-килограммовой тушей. Табуретка сварливо скрипнула, но не развалилась.
Закурил.
«Однако, ничего пошло.»
Он поднял руку с зажатой в ней бутылкой и стал разглядывать этикетку.
«Столичная водка, крепость 40%, вместимость 0,5 л., ГОСТ 12712-80, цена со стоимостью посуды 10 руб.»
Пожевал погасшую сигарету.
«А здесь еще изрядно осталось. Нажраться, что ли, напоследок? Не пропадать же добру!»
Он прикурил и, лениво поднявшись с табуретки, достал из шкафа чистый стакан, горбушку заветревшего черного хлеба и головку чеснока.
Выпил полстакана, аппетитно хрустнул чесноком. Скрипя увязшими в черством хлебе зубами, откусил от горбушки и принялся с усилием пережевывать.
«Ну вот, это уже интересней.»
Налил себе еще, а потом еще и еще...
Проснувшись следующим утром, он обнаружил себя в весьма странном положении - одна половина его тела сидела на табуретке, а вторая лежала на столе.
Не без усилия оторвавшись от стола, обвел кухню очумелым взглядом.
«А ведь что-то я собирался сделать. Что-то очень важное. Только вот что?»
Он помотал опухшей головой.
«Забыл.»
Обиженно сопя и покачиваясь всем телом, поднялся с табуретки.
«Ну и ладно, может быть к вечеру вспомню...»
1987
КОТ
Сознание отслоилось и повисло неоновым светом под потолком. К тяжелому затылку тихонечко подкралось по-зимнему зябкое сумасшествие.
«Боже мой, кто я, где я?.. И вообще, где кончаюсь я и начинается кто-то другой, чужой и противный?»
Сумасшествие рассыпалось мелким ознобом, стало сухим и горячим.
Но это уже что-то другое. Да, да! Это уже не сумасшествие, а шершавый гриппозный бред; черная вата безнадежной жажды в распухшей на всю комнату голове; жесткий, на зубах скрипучий пенопласт; тонущий в своей космической темноте ослепительный свет.
«Не надо ничего... Хочу заснуть!»
Не получается.
«Откройте кран, дайте холода, жидкого и прозрачного! Вот сюда, в грудь... и в голову...»
«Стойте! Не надо! Я опять замерзну! Пусть лучше так...»
«Ну вот, теперь хорошо... только не совсем... Чего-то хочется... спать...»
«Страшно... Что это лохматое зевает черными зубами там, в углу?»
«Ах да, Кот!..»
Я с ним познакомился, родясь, как мне потом сказали, в его году. Помню, он тогда мурлыкнул, погладил своим черным хвостом мои глаза и, мягко запрыгнув в них, поселился во мне. Казалось, навсегда...
«Но почему он там, в углу? Что ему там надо?»
- Эй, ты что, с ума сошел? Вернись!
«Страшный-то какой... Клыки, как черные иглы... И глаза... Дьявол...»
- Эй, скройся!
-Что это ты так испугался?
«Бред! Пойду, позову кого-нибудь...»
-Не вздумай! Придут, увидят, как ты им потом объяснишь, откуда я такой выскочил?
- Да уж объясню как-нибудь.
- В психушку захотел?
-Что это ты меня стращаешь?
- А если даже и поверят... Хорошенького зверька ты в себе носил все это время...
- Ты в меня не спросясь влез, я тогда еще ребенком был.
- Так ведь и я тогда был славненькая киска... Это уж потом я в такую образину превратился...
- Подрос, значит?
- Да уж... Вместе с тобой.
- Черт тебя дернул в меня запрыгнуть...
- Вот-вот, был бы сейчас каким-нибудь домашним котом, деток бы нянчил, супругу бы ласкал по вечерам, на сон грядущий... Ан нет, угораздила нелегкая на тебя набрести!
- Да я-то здесь при чем?!
- Как это при чем?! Ведь теперь я - это ты!
- Чего?
- А чего слышал!
- ... Занятненько...
- Да уж...
- Ну допустим... Тогда какого же рожна ты сам на себя бочку катишь?!
- А ты? Что, чистеньким остаться захотел?
- Ну ладно, хватит болтать, полезай обратно, кому ты теперь такой нужен.
- Да я-то давно на месте...
- Где?
- Отойди от зеркала, придурок!
- Сам придурок!..
...
- Ну чего ты там бухтишь в углу?! Гости давно собрались, именинника ждут! Вечно тебя искать приходится...
Мама ласково дотронулась до плеча и вышла, оставив открытою дверь в ярко освещенный зал.
1991
ОМОВЕНИЕ
Он приготовил себя к омовению. Но так и не омылся. Вода была грязна. Нельзя омываться грязною водою.
Он хотел омыться своею кровью, ведь она была чище воды. Она была чище воды, но грязна для омовения - в ней растворились его грехи. Нельзя омыться от грехов своею собственною кровью.
Он хотел омыться кровью невинной жертвы. Но не решился, ведь нельзя омыться кровью существа, убитого тобою. В его крови растворено проклятие убийце.
Он хотел омыться прахом земным, ведь прах земной не требует умерщвления. Но не смог, - прах земной лишен движения и слишком тверд.
Он хотел омыться воздухом. И тоже не смог. Ведь воздух слишком жидок для омовения человека.
И тогда он воззвал: «Сойди ко мне, Дух Святой, прости мне грехи мои и омой меня от них!» Но Дух Святой ему не ответил, ведь этот человек был глух к словам Господа своего.
Он так и не омылся.
Тело его ополоснули от крови ржавою водою. Невинной жертвы при его погребении не нашлось. И его засыпали прахом земным.
А Дух Святой, скорбя, отлетел от него. Ведь теперь его бренные останки вернулись туда, откуда были взяты.
Он был глух к словам Господа своего.
1992
ПРИТЧА №1
Красные, желтые, синие, ядовито-зеленые брызги разлетелись во все стороны. Мальчик, деловито сопя и сжав губами стебель одуванчика, погрузил его расщепленный на четыре аккуратные дужки конец в склянку с мутноватой жидкостью. Разогнувшись, он выдул маленький, величиною с горошину мыльный пузырь.
***
Из молчаливой безмерной Пустоты вынырнуло нечто. Оно багровело своими расплавленными округлостями и свирепо фыркало в Пустоту золотисто-огненною слюною.
Оно не было злым от природы, просто его очень сильно напрягла чья-то воля, вырвав из Материнского лона, бесцеремонно материализовав и утрамбовав в расплавленный от неимоверного давления шар. Истязаемое собственною огнедышащею плотью, оно утробно выло, моля о пощаде.
Чтобы хоть как-то облегчить боль своего страдающего чада, Пустота стала медленно обволакивать его невидимыми щупальцами спасительного холода.
***
Внизу шумело море. Мальчик сидел, свесив ноги с прибрежной скалы, и любовался только что выдутым мыльным пузырем.
- Опять ты за свое!
Он вздрогнул и обернулся. У него за спиною, сопливо сопя и ехидно щурясь, переминалась на кривых ножках девчонка лет пяти.
«Тьфу, принесла тебя нелегкая. У, мымра! Вылитая Мамаша...»
- Отстань, зануда, - недовольно буркнул он, отворачиваясь.
- Что только из тебя получится, - сквозь густые сопли вещала тем временем «мымра», явно копируя сварливо-назидательный тон своего взрослого оригинала, - огород третий день не полот, в доме полы не мыты, коза не доена, а этот драмает сидит тут, пузыри пускает! Еще и обзывается. Вот сейчас как пойду, как все Маме расскажу, а она тебя за это выдерет, так будешь знать, драмает проклятый!
- Сгинь, зараза, пока тебя саму не отлупили!
Девчонка обиженно надула щечки, неуклюже развернулась и поспешно закосолапила прочь.
«Мымра!.. Точно ябедничать побежала! Надо будет вздуть ее как следует, чтоб знала как шпионить... Однако влетит мне дома... Э, будь что будет, не привыкать...»
Уже через минуту он забыл о грозящей трепке и, затаив дыхание, любовался золотисто-багровою расцветкой своего мыльного произведения. С моря потянуло прохладою. Пузырь слегка вздрогнул и стал бледнеть, постепенно меняя окраску.
«Что это с ним?»«
Мальчик бережно, чтобы не стряхнуть маленький шарик, поднес к губам стебель одуванчика и осторожно подул в него. Пузырь, мелко вибрируя, немного увеличился в объеме.
***
Спасительный холод Пустоты целебными струями отекал раскаленный шар. Исцеление было мучительно. Палящая боль, загнанная внутрь, под застывающую коросту, несколько поутихла и теперь копошилась там, внутри, лишь изредка прорываясь наружу огненным кровотечением.
Вокруг усыпанного пеплом и изъеденного вулканическою оспою шара, почти полностью скрывая его поверхность, плотным слоем клубились рожденные огнем газы и едкий дым. Надышавшись этих ядовитых испарений, шар судорожно бредил.
Наконец, верхние слои пропахшей жженою серою атмосферы остыли настолько, что растворенные в них молекулы воды, потеряв прежнюю летучесть, стали сгущаться в тяжелый прохладный пар. Свинцово клубясь и поискривая электрическими разрядами, он заполнял собою все верхнее пространство и делал остывающую плоть шара еще более невидимою...
Огромное, сплошь окутавшее шар облако, загустев до предела, на миг покрылось причудливою сетью молний, вздрогнуло, громыхнуло и хлынуло на задыхающуюся в угарном бреду твердь.
***
Мальчик осторожно поднес к прищуренному глазу синий, оплывающий радужными разводьями мыльный пузырь.
«Ну вот, теперь, кажется, все в порядке, хватает и тепла, и влаги, и порождающих движение разрядов... остается только ждать, когда появится...»
Он перевел дыхание и... красные, желтые, синие, ядовито-зеленые брызги разлетелись во все стороны.
- Ну что, опять творением балуешься?
На этот мягкий, ласкающий голос мальчик не вздрогнул, а обернулся поспешно и растерянно.
- Папа, я так старался!
Из-под колена Отца, ехидно моргая, выглядывала сопливая рожица сводной сестренки. Но мальчик на нее даже не взглянул.
- Я все учел, у меня должно было получиться в этот раз... Наверное, просто какая-то случайность помешала...
- Нет, малыш, ты не понял самого главного, - жизнь нельзя вырастить в мыльном пузыре. Жизнь надо родить. Но ты слишком мал для этого. Иди лучше домой, огород третий день не полот, в доме полы не мыты, коза не доена, а ты здесь неизвестно чем занимаешься.
Мальчик грустно вздохнул, положил стебель одуванчика в карман рубашки и, скорчив рожицу плясавшей от радости сводной сестренке, отправился полоть огород.
«Как трудно стать Богом», - повторял он, удаляясь от прибрежной скалы.
27.05.2001
ПРИТЧА №2
Над щербатым асфальтом зябко сутулится фонарь. Холод собачий, дождь и ветер. Короче, сплошное фиг-кого-дождешься. Хорошо еще, меня у последних хозяев, прежде чем выпроводить с вечеринки на улицу, обернули во что-то синтетическое.
Рядом, бледно освещенные тем же фонарем, сиротливо мокнут два субъекта, о которых меньше позаботились. По существу, мы в одинаковом положении, нам троим не светит дождаться. Поздно уже, да и погодка - не для томных прогулок под луною. Однако я все же слегка прикрыт синтетической пленкой, а потому меньше промок. И это утешает... Нас всегда утешает, что кому-то хуже, чем нам.
Поблескивая в мою сторону завистливыми зрачками, эти двое пытаются компенсировать свое положение приятными воспоминаниями: «А помнишь?..» - Сквозь стеклянную дрожь выдыхает один. «Да, было здорово!..» - Мелко вибрирует второй.
Ветер усиливается, сверху на нас летят уже не дождинки, а дожинищи, холодная вода не только омывает снаружи, но и протекает внутрь. Становится уже не до нюансов: всем троим одинаково паршиво, и не греют даже воспоминания.
«Господи, ну хоть бы кого-нибудь дождаться, хоть самого задрипанного! A там - мы освежимся теплым душиком, обсохнем, выспимся, и наутро, по самое горлышко наполненные новыми грезами, вновь отправимся на какую-нибудь вечеринку, где будет тепло и весело, а погода к той поре, может быть, переменится...»
Но вот - что-то зашумело за углом. «Господи, неужели! Ведь в такую дождину даже самый последний бомж не высовывается из подвала...»
Серая тень подкатилась к тем двоим. Сквозь шум дождя послышался звон бьющегося стекла: «Вот вас-то мне и надо!» Потом резиновые протекторы прочавкали к мусорнику. Оттуда раздался все тот же стеклянный звон: «Ну вот, кажется хватит». Разбрызгивая падающую с неба влагу, огромная тень направилась мимо меня и, почти уже исчезнув в потоках дождя, вдруг остановилась: «А это еще что? Потом разберемся, наверняка пригодится...» Шершавая перчатка через шуршащий целлофан обхватила мою тонкую шею, и я оказался в темноте, наполненной чем-то звонким и хрустящим.
Мерное покачивание, позвякивание и уцелевшие в утробе тонкие винные пары сморили. Я забылся... Приснилось что-то теплое, оплывающее пахучим свечным парафином и всхлипывающее: «Как хорошо!.. Еще, еще...»
Пробудился от лязга металлической двери. В красноватых отсветах заметались лиловые тени. Внизу что-то громко хрустнуло, и качка прекратилась. «Приехали, сейчас помоемся, обсохнем...»
Та же шершавая перчатка через целлофан ухватила меня за шею и вынесла на яркий, пышущий жаром свет. Целлофан скользнул вниз: «Хм... Интересный экземплярец... Оставим его пока...»
Так я оказался на пыльной полке, подвешенной под сводчатым потолком небольшого полуподвального помещения. Стены комнаты сплошь увешаны многочисленными полками и причудливыми приспособлениями. В центре комнаты над каменным полом возвышается очаг с жарко тлеющими угольями и мехами для их раздувания. Рядом - стол с газовой горелкой и массой металлических инструментов. Чуть поодаль - большой деревянный ящик, куда Хозяин мастерской только что высыпал груду битых бутылок. «Господи, а ведь и я бы мог оказаться там...» Хозяин обернулся в мою сторону и подмигнул: «Не торопись».
Он завозился у очага и рабочего стола - плавя стекло, выдувая пышущие жаром красные пузыри, вытягивая их в причудливые фигуры, обрезая, слепляя, покрывая множеством мелких деталей. Через несколько часов в ящике больше не осталось битого стекла, а на столе оказался переливающийся всеми цветами радуги стеклянный Ангел с расправленными крыльями и ладонью, поднесенной к губам. Мастер остановился оглядел свое изделие и вздохнул: «Говорил же, что пригодится. Вот из него мы трубу и сделаем». Он ухватил меня за шею, поднес к ящику и взмахнул молотком. Острая боль расколола мое тело на мелкие кусочки. Потом я заметался в жару, раздуваясь, вытягиваясь и изгибаясь. А Мастер время от времени повторял: «Потерпи, потерпи». Однако сознание в какой-то момент оставило меня.
Очнулся я от оглушительного, но очень стройного гудения, несущегося, почему-то, сквозь меня. Напрягая память, попытался вспомнить, что это случилось со мною. Но не смог. В сознании только одно: «Вот Ангел, а я - его труба». Удивился: «Странно, я помню, кто я, но не помню, кем был...»
От удивления проснулся. Дождь все еще хлещет, я стою, прислонясь ухом к отчаянно гудящему фонарному столбу. «Ну надо же, когда это я заснул?! И приснится же... А эти двое все еще здесь?.. Господи, ну хоть бы кого-нибудь дождаться, хоть самого задрипанного! A там - мы освежимся теплым душиком...»
Но вот - что-то зашумело за углом. «Господи, неужели!..»
14-16.06.2001
(Бытие 3:17-19)
НЕБЫЛЬ
Вспомнил. И метался в запоздалой истерике: «Милая! Милая! Милая!..» Прокричался. Шел и заглядывал в балконные пасти и оконные глаза: «А что за?» - Небыль, Нелюдь, да Нежить. Одно окно показалось знакомым. Подошел и, встав на цыпочки, близоруко уставился в грязное стекло. Окно вздрогнуло и всосало внутрь.
Осторожно выглянул из-за портьеры. В комнате было темно, пахло свечами и кофе. В памяти зашевелилось что-то забытое, мягкое и теплое. Потоптался в нерешительности и, надо же что-то делать, шагнул в темноту.
Слепо пошарив вокруг руками, нащупал стол, а на нем - подсвечник с огарком свечи. Зажег. Кривые тени испуганно вырвались из мрака и запрыгали по стульям, дивану, портьерам, стенам и книжным шкафам.
Слева на стене, рядом с мутным, в тяжелой старинной оправе зеркалом, темнел чей-то портрет. Подошел. Заглянул в зеркало: «Я». Перевел взгляд на холст и застыл: «Ты?»
... Улыбнулась: «Да» ... «Ты же умерла, давно и далеко отсюда!..»
Очнулся под дождем, на холодном ветру. Свечка зашипела и погасла. Повертев подсвечник в руках, поставил его на кирпичный подоконник и побрел дальше, скользя взглядом по мокрому тротуару. В окна больше не заглядывал.
1986
САМОУБИЙЦА
Гитара сегодня почему-то отчаянно фальшивила, и он никак не мог ее настроить.
«А говорят, ‘деревяшка бесчувственная’. Деревяшка деревяшкой, однако чует, что у хозяина на душе.»
Наконец он отложил замученный инструмент.
«Самое главное - как следует запомнить свою смерть, чтобы потом ничего не напутать.»
Заглянул на кухню.
«Может хряпнуть для смелости?»
Достал из холодильника початую бутылку «Столичной». Пошарив вокруг глазами в поисках чистого стакана, ухмыльнулся, выдернул зубами скрипучую пробку и сделал два крупных глотка из горлышка.
Захорошело.
Пододвинул ногой заляпанную неизвестно чем хромоногую табуретку и с довольным сопением плюхнулся на нее всей своей 90-килограммовой тушей. Табуретка сварливо скрипнула, но не развалилась.
Закурил.
«Однако, ничего пошло.»
Он поднял руку с зажатой в ней бутылкой и стал разглядывать этикетку.
«Столичная водка, крепость 40%, вместимость 0,5 л., ГОСТ 12712-80, цена со стоимостью посуды 10 руб.»
Пожевал погасшую сигарету.
«А здесь еще изрядно осталось. Нажраться, что ли, напоследок? Не пропадать же добру!»
Он прикурил и, лениво поднявшись с табуретки, достал из шкафа чистый стакан, горбушку заветревшего черного хлеба и головку чеснока.
Выпил полстакана, аппетитно хрустнул чесноком. Скрипя увязшими в черством хлебе зубами, откусил от горбушки и принялся с усилием пережевывать.
«Ну вот, это уже интересней.»
Налил себе еще, а потом еще и еще...
Проснувшись следующим утром, он обнаружил себя в весьма странном положении - одна половина его тела сидела на табуретке, а вторая лежала на столе.
Не без усилия оторвавшись от стола, обвел кухню очумелым взглядом.
«А ведь что-то я собирался сделать. Что-то очень важное. Только вот что?»
Он помотал опухшей головой.
«Забыл.»
Обиженно сопя и покачиваясь всем телом, поднялся с табуретки.
«Ну и ладно, может быть к вечеру вспомню...»
1987
КОТ
Сознание отслоилось и повисло неоновым светом под потолком. К тяжелому затылку тихонечко подкралось по-зимнему зябкое сумасшествие.
«Боже мой, кто я, где я?.. И вообще, где кончаюсь я и начинается кто-то другой, чужой и противный?»
Сумасшествие рассыпалось мелким ознобом, стало сухим и горячим.
Но это уже что-то другое. Да, да! Это уже не сумасшествие, а шершавый гриппозный бред; черная вата безнадежной жажды в распухшей на всю комнату голове; жесткий, на зубах скрипучий пенопласт; тонущий в своей космической темноте ослепительный свет.
«Не надо ничего... Хочу заснуть!»
Не получается.
«Откройте кран, дайте холода, жидкого и прозрачного! Вот сюда, в грудь... и в голову...»
«Стойте! Не надо! Я опять замерзну! Пусть лучше так...»
«Ну вот, теперь хорошо... только не совсем... Чего-то хочется... спать...»
«Страшно... Что это лохматое зевает черными зубами там, в углу?»
«Ах да, Кот!..»
Я с ним познакомился, родясь, как мне потом сказали, в его году. Помню, он тогда мурлыкнул, погладил своим черным хвостом мои глаза и, мягко запрыгнув в них, поселился во мне. Казалось, навсегда...
«Но почему он там, в углу? Что ему там надо?»
- Эй, ты что, с ума сошел? Вернись!
«Страшный-то какой... Клыки, как черные иглы... И глаза... Дьявол...»
- Эй, скройся!
-Что это ты так испугался?
«Бред! Пойду, позову кого-нибудь...»
-Не вздумай! Придут, увидят, как ты им потом объяснишь, откуда я такой выскочил?
- Да уж объясню как-нибудь.
- В психушку захотел?
-Что это ты меня стращаешь?
- А если даже и поверят... Хорошенького зверька ты в себе носил все это время...
- Ты в меня не спросясь влез, я тогда еще ребенком был.
- Так ведь и я тогда был славненькая киска... Это уж потом я в такую образину превратился...
- Подрос, значит?
- Да уж... Вместе с тобой.
- Черт тебя дернул в меня запрыгнуть...
- Вот-вот, был бы сейчас каким-нибудь домашним котом, деток бы нянчил, супругу бы ласкал по вечерам, на сон грядущий... Ан нет, угораздила нелегкая на тебя набрести!
- Да я-то здесь при чем?!
- Как это при чем?! Ведь теперь я - это ты!
- Чего?
- А чего слышал!
- ... Занятненько...
- Да уж...
- Ну допустим... Тогда какого же рожна ты сам на себя бочку катишь?!
- А ты? Что, чистеньким остаться захотел?
- Ну ладно, хватит болтать, полезай обратно, кому ты теперь такой нужен.
- Да я-то давно на месте...
- Где?
- Отойди от зеркала, придурок!
- Сам придурок!..
...
- Ну чего ты там бухтишь в углу?! Гости давно собрались, именинника ждут! Вечно тебя искать приходится...
Мама ласково дотронулась до плеча и вышла, оставив открытою дверь в ярко освещенный зал.
1991
ОМОВЕНИЕ
Он приготовил себя к омовению. Но так и не омылся. Вода была грязна. Нельзя омываться грязною водою.
Он хотел омыться своею кровью, ведь она была чище воды. Она была чище воды, но грязна для омовения - в ней растворились его грехи. Нельзя омыться от грехов своею собственною кровью.
Он хотел омыться кровью невинной жертвы. Но не решился, ведь нельзя омыться кровью существа, убитого тобою. В его крови растворено проклятие убийце.
Он хотел омыться прахом земным, ведь прах земной не требует умерщвления. Но не смог, - прах земной лишен движения и слишком тверд.
Он хотел омыться воздухом. И тоже не смог. Ведь воздух слишком жидок для омовения человека.
И тогда он воззвал: «Сойди ко мне, Дух Святой, прости мне грехи мои и омой меня от них!» Но Дух Святой ему не ответил, ведь этот человек был глух к словам Господа своего.
Он так и не омылся.
Тело его ополоснули от крови ржавою водою. Невинной жертвы при его погребении не нашлось. И его засыпали прахом земным.
А Дух Святой, скорбя, отлетел от него. Ведь теперь его бренные останки вернулись туда, откуда были взяты.
Он был глух к словам Господа своего.
1992
ПРИТЧА №1
Красные, желтые, синие, ядовито-зеленые брызги разлетелись во все стороны. Мальчик, деловито сопя и сжав губами стебель одуванчика, погрузил его расщепленный на четыре аккуратные дужки конец в склянку с мутноватой жидкостью. Разогнувшись, он выдул маленький, величиною с горошину мыльный пузырь.
***
Из молчаливой безмерной Пустоты вынырнуло нечто. Оно багровело своими расплавленными округлостями и свирепо фыркало в Пустоту золотисто-огненною слюною.
Оно не было злым от природы, просто его очень сильно напрягла чья-то воля, вырвав из Материнского лона, бесцеремонно материализовав и утрамбовав в расплавленный от неимоверного давления шар. Истязаемое собственною огнедышащею плотью, оно утробно выло, моля о пощаде.
Чтобы хоть как-то облегчить боль своего страдающего чада, Пустота стала медленно обволакивать его невидимыми щупальцами спасительного холода.
***
Внизу шумело море. Мальчик сидел, свесив ноги с прибрежной скалы, и любовался только что выдутым мыльным пузырем.
- Опять ты за свое!
Он вздрогнул и обернулся. У него за спиною, сопливо сопя и ехидно щурясь, переминалась на кривых ножках девчонка лет пяти.
«Тьфу, принесла тебя нелегкая. У, мымра! Вылитая Мамаша...»
- Отстань, зануда, - недовольно буркнул он, отворачиваясь.
- Что только из тебя получится, - сквозь густые сопли вещала тем временем «мымра», явно копируя сварливо-назидательный тон своего взрослого оригинала, - огород третий день не полот, в доме полы не мыты, коза не доена, а этот драмает сидит тут, пузыри пускает! Еще и обзывается. Вот сейчас как пойду, как все Маме расскажу, а она тебя за это выдерет, так будешь знать, драмает проклятый!
- Сгинь, зараза, пока тебя саму не отлупили!
Девчонка обиженно надула щечки, неуклюже развернулась и поспешно закосолапила прочь.
«Мымра!.. Точно ябедничать побежала! Надо будет вздуть ее как следует, чтоб знала как шпионить... Однако влетит мне дома... Э, будь что будет, не привыкать...»
Уже через минуту он забыл о грозящей трепке и, затаив дыхание, любовался золотисто-багровою расцветкой своего мыльного произведения. С моря потянуло прохладою. Пузырь слегка вздрогнул и стал бледнеть, постепенно меняя окраску.
«Что это с ним?»«
Мальчик бережно, чтобы не стряхнуть маленький шарик, поднес к губам стебель одуванчика и осторожно подул в него. Пузырь, мелко вибрируя, немного увеличился в объеме.
***
Спасительный холод Пустоты целебными струями отекал раскаленный шар. Исцеление было мучительно. Палящая боль, загнанная внутрь, под застывающую коросту, несколько поутихла и теперь копошилась там, внутри, лишь изредка прорываясь наружу огненным кровотечением.
Вокруг усыпанного пеплом и изъеденного вулканическою оспою шара, почти полностью скрывая его поверхность, плотным слоем клубились рожденные огнем газы и едкий дым. Надышавшись этих ядовитых испарений, шар судорожно бредил.
Наконец, верхние слои пропахшей жженою серою атмосферы остыли настолько, что растворенные в них молекулы воды, потеряв прежнюю летучесть, стали сгущаться в тяжелый прохладный пар. Свинцово клубясь и поискривая электрическими разрядами, он заполнял собою все верхнее пространство и делал остывающую плоть шара еще более невидимою...
Огромное, сплошь окутавшее шар облако, загустев до предела, на миг покрылось причудливою сетью молний, вздрогнуло, громыхнуло и хлынуло на задыхающуюся в угарном бреду твердь.
***
Мальчик осторожно поднес к прищуренному глазу синий, оплывающий радужными разводьями мыльный пузырь.
«Ну вот, теперь, кажется, все в порядке, хватает и тепла, и влаги, и порождающих движение разрядов... остается только ждать, когда появится...»
Он перевел дыхание и... красные, желтые, синие, ядовито-зеленые брызги разлетелись во все стороны.
- Ну что, опять творением балуешься?
На этот мягкий, ласкающий голос мальчик не вздрогнул, а обернулся поспешно и растерянно.
- Папа, я так старался!
Из-под колена Отца, ехидно моргая, выглядывала сопливая рожица сводной сестренки. Но мальчик на нее даже не взглянул.
- Я все учел, у меня должно было получиться в этот раз... Наверное, просто какая-то случайность помешала...
- Нет, малыш, ты не понял самого главного, - жизнь нельзя вырастить в мыльном пузыре. Жизнь надо родить. Но ты слишком мал для этого. Иди лучше домой, огород третий день не полот, в доме полы не мыты, коза не доена, а ты здесь неизвестно чем занимаешься.
Мальчик грустно вздохнул, положил стебель одуванчика в карман рубашки и, скорчив рожицу плясавшей от радости сводной сестренке, отправился полоть огород.
«Как трудно стать Богом», - повторял он, удаляясь от прибрежной скалы.
27.05.2001
ПРИТЧА №2
Над щербатым асфальтом зябко сутулится фонарь. Холод собачий, дождь и ветер. Короче, сплошное фиг-кого-дождешься. Хорошо еще, меня у последних хозяев, прежде чем выпроводить с вечеринки на улицу, обернули во что-то синтетическое.
Рядом, бледно освещенные тем же фонарем, сиротливо мокнут два субъекта, о которых меньше позаботились. По существу, мы в одинаковом положении, нам троим не светит дождаться. Поздно уже, да и погодка - не для томных прогулок под луною. Однако я все же слегка прикрыт синтетической пленкой, а потому меньше промок. И это утешает... Нас всегда утешает, что кому-то хуже, чем нам.
Поблескивая в мою сторону завистливыми зрачками, эти двое пытаются компенсировать свое положение приятными воспоминаниями: «А помнишь?..» - Сквозь стеклянную дрожь выдыхает один. «Да, было здорово!..» - Мелко вибрирует второй.
Ветер усиливается, сверху на нас летят уже не дождинки, а дожинищи, холодная вода не только омывает снаружи, но и протекает внутрь. Становится уже не до нюансов: всем троим одинаково паршиво, и не греют даже воспоминания.
«Господи, ну хоть бы кого-нибудь дождаться, хоть самого задрипанного! A там - мы освежимся теплым душиком, обсохнем, выспимся, и наутро, по самое горлышко наполненные новыми грезами, вновь отправимся на какую-нибудь вечеринку, где будет тепло и весело, а погода к той поре, может быть, переменится...»
Но вот - что-то зашумело за углом. «Господи, неужели! Ведь в такую дождину даже самый последний бомж не высовывается из подвала...»
Серая тень подкатилась к тем двоим. Сквозь шум дождя послышался звон бьющегося стекла: «Вот вас-то мне и надо!» Потом резиновые протекторы прочавкали к мусорнику. Оттуда раздался все тот же стеклянный звон: «Ну вот, кажется хватит». Разбрызгивая падающую с неба влагу, огромная тень направилась мимо меня и, почти уже исчезнув в потоках дождя, вдруг остановилась: «А это еще что? Потом разберемся, наверняка пригодится...» Шершавая перчатка через шуршащий целлофан обхватила мою тонкую шею, и я оказался в темноте, наполненной чем-то звонким и хрустящим.
Мерное покачивание, позвякивание и уцелевшие в утробе тонкие винные пары сморили. Я забылся... Приснилось что-то теплое, оплывающее пахучим свечным парафином и всхлипывающее: «Как хорошо!.. Еще, еще...»
Пробудился от лязга металлической двери. В красноватых отсветах заметались лиловые тени. Внизу что-то громко хрустнуло, и качка прекратилась. «Приехали, сейчас помоемся, обсохнем...»
Та же шершавая перчатка через целлофан ухватила меня за шею и вынесла на яркий, пышущий жаром свет. Целлофан скользнул вниз: «Хм... Интересный экземплярец... Оставим его пока...»
Так я оказался на пыльной полке, подвешенной под сводчатым потолком небольшого полуподвального помещения. Стены комнаты сплошь увешаны многочисленными полками и причудливыми приспособлениями. В центре комнаты над каменным полом возвышается очаг с жарко тлеющими угольями и мехами для их раздувания. Рядом - стол с газовой горелкой и массой металлических инструментов. Чуть поодаль - большой деревянный ящик, куда Хозяин мастерской только что высыпал груду битых бутылок. «Господи, а ведь и я бы мог оказаться там...» Хозяин обернулся в мою сторону и подмигнул: «Не торопись».
Он завозился у очага и рабочего стола - плавя стекло, выдувая пышущие жаром красные пузыри, вытягивая их в причудливые фигуры, обрезая, слепляя, покрывая множеством мелких деталей. Через несколько часов в ящике больше не осталось битого стекла, а на столе оказался переливающийся всеми цветами радуги стеклянный Ангел с расправленными крыльями и ладонью, поднесенной к губам. Мастер остановился оглядел свое изделие и вздохнул: «Говорил же, что пригодится. Вот из него мы трубу и сделаем». Он ухватил меня за шею, поднес к ящику и взмахнул молотком. Острая боль расколола мое тело на мелкие кусочки. Потом я заметался в жару, раздуваясь, вытягиваясь и изгибаясь. А Мастер время от времени повторял: «Потерпи, потерпи». Однако сознание в какой-то момент оставило меня.
Очнулся я от оглушительного, но очень стройного гудения, несущегося, почему-то, сквозь меня. Напрягая память, попытался вспомнить, что это случилось со мною. Но не смог. В сознании только одно: «Вот Ангел, а я - его труба». Удивился: «Странно, я помню, кто я, но не помню, кем был...»
От удивления проснулся. Дождь все еще хлещет, я стою, прислонясь ухом к отчаянно гудящему фонарному столбу. «Ну надо же, когда это я заснул?! И приснится же... А эти двое все еще здесь?.. Господи, ну хоть бы кого-нибудь дождаться, хоть самого задрипанного! A там - мы освежимся теплым душиком...»
Но вот - что-то зашумело за углом. «Господи, неужели!..»
14-16.06.2001