Сказка старого Леса.
Лето пёстрой бабочкой вновь неслышно опустилось в ладони.
Взорвался яркой зеленью лес, оглушил ароматом ландышей и соловьиными трелями.
Кружевными солнечными бликами заметались в высоких травах пёстрые летуньи, порхая с цветка на цветок, наполняя Лес радостным оживлением.
Диковинными лепестками затрепетали, разноцветной сказочной метелью закружились, засияли дивным ожерельем в изумрудном наряде лета, рассыпая цветочной пыльцой с невесомых крыльев восторг и упоительную беспечность.
Пёстрая бабочка опустилась неподалёку и замерла, чуть подрагивая резными крыльями.
И ослепительной вспышкой - то волшебное, давно канувшее в вечность лето, незабываемое.
Незабываемое.
Ты спрашиваешь - когда?... О, ты счастлива, бабочка - тебе не дано знать стылых ледяных ночей, и тоскливой опустошённости бесконечных осенних дождей, и пугливой весенней оголённости.
Для тебя существует только лето.
Лишь яркие краски, струящиеся в пронизанном солнцем воздухе, лишь радость полёта, лишь нега и мёд стремительно тающих в нежной дымке дней.
Лето - и ничего больше.
Я сразу понял, что это принцесса.
Имя её... ты ведь слышала журчание маленького горного ручья, что сверкающим водопадом падает в озеро? Пение стрекоз над земляничными полянами? Тихий шелест дождя на рассвете?...
Имя её растворилось в птичьем гомоне, запутавшись навек средь кружевной листвы моего Леса. Я никогда не смогу произнести его; я боюсь, бабочка.
Боюсь, что звук её имени вызволит из небытия призрак, тень.
Тень, что мелькнёт среди деревьев, поманит озорным взглядом, рассыпется в траве колокольчиками смеха - тень, но не она, не она!...
Не помнить.
Я бы и рад не помнить, бабочка. Но память снова и снова возвращает меня в то лето...
Я услыхал, как кто-то ломится сквозь ветви, и насторожился.
Люди не часто забредали в мой Лес - разве что по ошибке, заблудившись. Они свято верили в легенды, что я старательно создавал: о кровожадном оборотне, тоскливо плачущем в полнолуние; о безобразной кикиморе, коварно заманивающей в болота; о покрытых шерстью гоблинах и прекрасных бездушных эльфах.
И о драконе, живущем в пещере на склоне холма.
Принцесса решила победить дракона - ты только подумай, бабочка!
- Принцы, уходившие на битву с драконом, не возвращались назад! - жаловалась она потом, много позже. - Но кто-то же должен был спасти королевство от чудовища!
Ещё бы они возвращались, твои принцы, усмехался я про себя. Я кружил их до изнеможения по непроходимым чащобам, и они, вконец обессилев, поворачивали коней прочь, подальше отсюда.
Она осталась со мной.
Навсегда.
Я просто не смог её отпустить!
Прекраснее цветов и бабочек, нежнее лунного света, грациознее трепетной осинки была принцесса в то далёкое сумасшедшее лето.
Отчаявшись отыскать дорогу домой, она принялась мастерить землянку. Я помогал ей, когда она, обессилев, проваливалась в сон, едва сумерки распахивали свои крылья над Лесом.
Иногда она горько плакала, запутавшись в сновидениях - всхлипывая, как обиженный ребёнок. А я ураганом метался по Лесу, ломая сучья, и выл от отчаяния, забившись в дальний угол пещеры на склоне холма.
А поутру принцесса находила возле своего жилища охапки цветов и россыпи спелой земляники. И звонко смеялась, а робкие лучи светила нежно касались бархата её щек, высушивая ночные кошмары.
Она полюбила часами кружить по Лесу, забираясь в самые дальние уголки. Белки рыжими молниями слетали с верхушек сосен к её ладоням, в которых всегда было угощение: спелые ягоды, едва созревшие орехи или высушенные на полуденном солнце грибы. Пугливые зайчата позволяли гладить пушистые спинки, чутко прядая ушами. Любопытные косули бродили за ней по пятам и выпрашивали угощение, влажными глянцевыми носами тычась в плечо. Принцесса звонко смеялась и бросалась наутёк, мелькая среди деревьев; косули уносились следом, высоко подбрасывая копытца.
Она любила разговаривать с птицами - и те прислушивались к её нежному голоску, прекращая пение. Разговаривала со зверьём, с деревьями, с травами, которые собирала на рассвете.
И с бабочками, пёстрыми бликами украшавшими её локоны и руки - бабочки принимали принцессу за диковинный цветок.
Однажды она заговорила со мной.
Я как-то показал принцессе маленькое озеро, жемчужину Леса.
С тех пор девушка полюбила плескаться в сверкающем водопаде, смеясь и ловя губами звонкие лианы струй. Я уносился в глубь Леса, но даже издалека я слышал её негромкий смех.
А в ту ночь принцессе не спалось. То ли полная луна беспокоила её, то ли сны о доме - теперь не узнать уже никогда, бабочка...
Она пробиралась по ночному призрачному Лесу, и я не мог оставить её одну: осторожно отводил сонные ветви, чтобы те ненароком не коснулись её лица, не запутались в волосах.
Озеро было наполнено лунными бликами и россыпью звёзд. Лёгкий туман клубился у берегов, укрывая призрачной вуалью расцвётшие лилии.
Принцесса, скинув одежды, неслышно вошла в озеро, и вода с лёгким вздохом укрыла её матово сияющие плечи.
Неподалёку водопад разбивался на тысячи сверкающих брызг; но принцесса оставалась на месте.
Я замер. Лес тоже затих - ни шороха, на звука, ни вскрика внезапно разбуженной птицы, ни уханья потревоженной совы.
Принцесса слегка повернула голову в мою сторону - намокшие локоны тяжёлыми водорослями всколыхнулись лениво - и глухо произнесла:
- Ты здесь? Ведь я же знаю, что ты здесь... Покажись мне.
Сердце - если есть у меня сердце! - ухнуло, будто в пропасть.
Я рванулся прочь сквозь Лес, не разбирая дороги, ломая подвернувшиеся ветви, ничего не видя сквозь пелену - дождя, тумана? - стоявшую передо мной. Я проклинал тот день, когда впервые увидел её, проклинал себя, свою нечеловеческую суть, несуществующего дракона, это безумное лето, весь мир!...
Я забился в пещеру и не выходил оттуда - день, два, неделю?
Мне хотелось не быть, бабочка, не быть совсем, нигде.... но что я мог поделать?!
- Выходи, - однажды послышался её печальный голосок. - Ты нужен Лесу. Ты нужен мне...
Дождавшись, когда шаги её затихнут вдали, я осторожно двинулся к выходу; солнечный свет резанул.
Возле входа в пещеру лежал сплетённый ею венок из ромашек и васильков.
Лето незаметно истончилось, переливаясь в золото и багрянец. Осень сменила зима, затем снова вернулось лето. И ещё одно. И ещё.
Сколько их было?... Я не знаю. Я не замечал убегающего времени; что для меня время?
Главное - что моя принцесса была со мной. И я был рядом - постоянно, каждую минуту.
Я рассказывал ей легенды и сказки, негромко напевал колыбельные, когда она засыпала - как она различала мой голос в шорохе трав, в шелесте листвы, в пении цикад? Я не знаю.
Но - различала.
Я забрасывал её цветами лета и золотыми кружевными листьями осени, рассыпал искры на пушистых сугробах зимы - и глаза моей красавицы вспыхивали в ответ! И не было для меня ничего прекраснее звонкого её смеха.
Однажды ясным летним днём, когда, играя её серебристыми локонами, я нашёптывал легенду о существах, населявших Лес задолго до меня, на полянку из кустов вдруг вывалился человек - уставший, измождённый, грязный.
Я рванулся навстречу; принцесса остановила меня движением руки.
Путник опешил, увидев её; затем, неловко поклонившись, пробормотал:
- Не думал, что встречу человека в этой глухомани... Я сбился с пути, несколько дней плутаю в этом лесу. Бабушка, у вас найдётся кусок хлеба и глоток воды?
Она вышла из землянки, оставив гостя за нехитрой трапезой.
Глаза её были сухи.
Сухи и пусты.
- Открой людям дорогу в Лес. Открой. Лес прекрасен, - глухо проговорила та, что была для меня всем.
И, почувствовав моё молчаливое сопротивление, жалобно добавила:
- Хотя бы тем, кто ищет свою любовь. Хочу в сердце к ним заглянуть. Знаешь ли ты, как сияют глаза, наполненные любовью?...
Я не мог отказать ей, бабочка.
Я не хотел видеть в своём Лесу чужих, пахнущих металлом и опасностью.
Но я не мог отказать ей.
И ещё несколько долгих звенящих лет к её жилищу забредали люди. Они искали своих принцесс, унесённых драконом.
Моя принцесса угощала их нехитрой снедью, а затем провожала до опушки, вручая каждому небольшой пушистый клубок козьей шерсти. И ни один - ни один! - не догадывался, что она вкладывала в тот клубок свою нерастраченную любовь, веру в несбыточное и ожидание чуда.
Ни один, кроме меня.
Заговоренный клубок резво катился между дерев, мимо маленького озерца, вдоль говорливого ручья - прочь из Леса, навстречу счастью.
А принцесса долго смотрела вслед, приложив руку к глазам, не слыша меня - не желая слышать...
А ты заслушалась меня, бабочка? Много историй я мог бы поведать тебе...
Но ты лети, пестрокрылая, лети по своим делам, к душистым цветам, к изумрудным травам. Торопись! Лето ведь так коротко.
Зачем тебе слушать сказки старого Духа Леса? Ты сама - сказка.
Лети!
Я не держу тебя.
Нельзя удержать красоту в ладонях - даже в очень бережных.
Я это понял тогда, когда принцесса покинула меня - навсегда.
В один из летних закатов, когда мир замирает, исполнившись истомы и неги.
Она вышла из землянки, чтобы в последний раз взглянуть на Лес.
И замерла, опираясь на крепкий дубовый сук.
Вдруг губы её шевельнулись, и я не услышал - а, скорее, почувствовал - негромкий шёпот:
- Прощаю тебя...
Затем подняла руку и разжала стиснутую ладонь.
И медленно, бесконечно медленно и томительно осыпалась на прихваченную росой траву пыль,
бывшая некогда разноцветной легкокрылой
бабочкой.
на конкурс Лето Пёстрой Бабочки