Послушай и вспомни.
http://barsukoff.livejournal.com/8594.html
На момент своего ареста Дима был женат. Жена его - Марина Краснер, дочь одесского еврея Лёни Краснера, эмигрировавшего когда-то в Канаду и державшего там свой небольшой бизнес. Марина - красивая женщина:
Дима её любил, ебал с огромным удовольствием, и всегда старался её приятно удивить. Известна история, например, о том, как Дима заказал в Москве живую музыку известного оркестра и по телефону Марина этот концерт из-за океана в Канаде своей слушала.
Или история о том, как Марина гостила у Димы на даче в свой День рождения, и над дачным участком летал нанятый Димой вертолёт, с которого разбросаны были Марине не голову несколько тысяч свежих роз. Марина сама была не лыком шита, работала она иногда фотомоделью и всё такое, одним словом - прынцесса ниибацца.
Дима через свою известность, водил дружбу с шоу-бизнесменами, например, с Шуфутинским. Через это Шуфутинский написал песню, на эту песню сняли клип, который потом, в течение всего срока, пока Дима сидел, часто крутили по музыкальным каналам.
Помните, слова, типа "Мариночка, Марина, любовница, подруга и жена".
В этом клипе Марина снялась в главной роли, - там по сюжету она с каким-то молодым парнишкой проникают на какую-то охраняемую территорию, там хитрыми электронными отмычками взламывают сигнализацию, что-то там похищают, потом на красивой спортивной машине съябывают, из автомата отстреливаются, и всё это под самоотверженные напевы Шуфутинского "...
моя Мариночка, Мариина...", в общем романтика штопесдец.
В связи с этим клипом Марина Краснер даже какое-то время в определённых кругах имела известность на уровне какой-нибудь русской поп-дивы типа Валерии или там Ветлицкой.
Так вот, Марина, когда узнала, что мужа ейного посадили в тюрьму, приехала сюда, в Питер. Общалась с адвокатами, понятно дело. Много общалась. Когда дело Якубовского было передано в суд, судья допустил Марину в качестве защитника (одного из) её мужа. И мы могли общаться тесным кругом. Как-то Марина попросилась подъехать из тюрьмы на мотоцикле. Ни разу не ездила, говорит. Ну, я её и повёз. Картина была охуенная. Дело было жарким летом. Марина обычно одевалась вызывающе, но в связи с жарой она одевалась ваще песдец как легко: короткая блузка с выпирающими сиськами, короткая юбка с торчащими из-под неё стрингами - типичная блондинка из современных анекдотов.
И вот эта блондинка, категорически отказавшись надеть шлем, садится на
жопу моей "Явы" и мы с нею едем через Литейный мост, пробираясь в пробке между машин. Юбка задрана до пупа, понятно дело, сиськи почти наружу - пока вёз её до дома на Рылеева (квартиру она снимала там) штук пять "реальных пацанов" на "реальных бэхах" в полусерьезно предложили
мне поменяться транспортными средствами вместе с пассажирками. Марина в это время откровенно кайфовала:
"Олэг, это пиздэц, охуэнный пиздэц!!" (она очень даже неплохо говорит по-русски, но практически не различает непечатное от всего остального богаства русского языка, посему ругалась матом даже в суде), просила разогнаться побыстрее и всё такое.
===============
Вот такая оказалась непростая внучка у нашей тети Лизы.
Но Лиза Краснер не была такой раскованной, какой стала ее внучка. Она одна растила своего ребенка, после того, как ее муж погиб на войне. Претендентов на ее руку и сердце было очень много, мало кто мог пройти равнодушно мимо такой красавицы. Увы, она оставалась верна памяти погибшего мужа и всем отвечала - "Нет". Или не хотела, чтобы отчим появился у ее Ленечки? Не знаю.
Страдающие по неприступной Лизе в пятидесятых частенько приходили к нам и уговаривали моих родителей посодействовать их счастью. Среди них попадались и очень хорошие люди; мой отец пытался содействовать. Увы, ничего не помогало.
Ладно, пора на стройку. Стройка эта была на Дальницкой, прямо напротив завода ''Кинап'', где работала тетя Лиза. Строилось СКБ Киноборудования.
Я обеспечивал раствором двух женщин-штукатуров, Галю и Оксану. Было им чуть за тридцать, но тяжёлая работа на морозе, ветру и жаре задубила их кожу, и выглядели они старше. Зато у них были такие формы, что, когда я пытался охватить взглядом все эти изгибы, у меня начиналось что-то типа морской болезни, меня качало от всех этих впадин и выпуклостей. Впрочем, работа не давала сильно погружаться в качку. Надо было тащить тачку с раствором от бетономешалки до подъемника.
Потом тачка поднималась на третий этаж, где работали мои напарницы, я же в то же самое время несся по лестницам без перил, чтобы появиться в нужном месте в нужное время, то есть тогда, когда подъёмник довезёт тачку.
Потом я подвозил ее к бадье, куда перегружал раствор совковой лопатой, затем мои дамы с неимоверной скоростью выляпывали все это на стены, и надо было всё начинать сначала.
Но мне это, как ни странно, нравилось. Сил хватало и даже прибавлялось ото дня ко дню.
А самое приятное было в обед. Дамы мои доставали четвертинку, луковицу, сало, хлеб, мне доставалось совсем немного - грамм 80, только чтобы чуть-чуть захорошеть, но горькая водка шла удивительно легко и казалась сладкой. Кроме того, после еды, они обе тискали меня почти по-матерински.
Но груди напарниц величиной с хороший херсонский арбуз, вызывали у меня совсем не сыновьи чувства.
С прыщиками тринадцатилетних лагерных Лолит - никакого сравнения.
И это было тоже прекрасно и очень мне нравилось.
Гале и Оксане, в свою очередь нравилось, что им раствор подносит не какой-нибудь Ваня со Слободки или Мыкола с Нерубайского, а жидёнок из интеллигентной семьи.
Весь природный антисемитизм простых украинских женщин в таком случае переплавлялся в умиление этим приятным, социально-ласкающим их фактом.
То есть, наш маленький украинско-еврейский фаланстер с невинно-сексуальными играми, тяжёлой работой и умеренным пьянством, был полностью гармоничен, как и полагалось ему быть по учению отцов утопического социализма.
В довершение всего, дамы мои ещё научили меня петь украинские песни и уже через несколько дней к концу обеда наша троица оглашала стены недостроенного здания весёлым:
Він наївся тай напився,
Ну да я, ну да я,
Шєй до мене притулився,
Ну да я, ну да я.
Или романтически всё позволяющим:
Гуляй моя доню, з вечора до рання,
Щоби ти споминала своє дівування,
Впрочем, мать не сразу становилась такой широко мыслящей.
Сначала дівчіна на мати жалуется:
Била мене мати березовим прутом,
Щоби я не стояла з молодим рекрутом.
А я собі стояла, аж півні запіли,
На двері воду лляла, щоби не рипіли.
На двері воду лляла, на пальцях ходила,
Щоб мати не почула, щоби не сварила.
Но к концу песни прогрессивные взгляды побеждали и мать смягчалась:
А матинко не спала, усе чисто чула
Та й мене не сварила - сама такою була.
Гуляй моя доню, з вечору до рання,
Щоби ти споминала своє дівування.
На момент своего ареста Дима был женат. Жена его - Марина Краснер, дочь одесского еврея Лёни Краснера, эмигрировавшего когда-то в Канаду и державшего там свой небольшой бизнес. Марина - красивая женщина:
Дима её любил, ебал с огромным удовольствием, и всегда старался её приятно удивить. Известна история, например, о том, как Дима заказал в Москве живую музыку известного оркестра и по телефону Марина этот концерт из-за океана в Канаде своей слушала.
Или история о том, как Марина гостила у Димы на даче в свой День рождения, и над дачным участком летал нанятый Димой вертолёт, с которого разбросаны были Марине не голову несколько тысяч свежих роз. Марина сама была не лыком шита, работала она иногда фотомоделью и всё такое, одним словом - прынцесса ниибацца.
Дима через свою известность, водил дружбу с шоу-бизнесменами, например, с Шуфутинским. Через это Шуфутинский написал песню, на эту песню сняли клип, который потом, в течение всего срока, пока Дима сидел, часто крутили по музыкальным каналам.
Помните, слова, типа "Мариночка, Марина, любовница, подруга и жена".
В этом клипе Марина снялась в главной роли, - там по сюжету она с каким-то молодым парнишкой проникают на какую-то охраняемую территорию, там хитрыми электронными отмычками взламывают сигнализацию, что-то там похищают, потом на красивой спортивной машине съябывают, из автомата отстреливаются, и всё это под самоотверженные напевы Шуфутинского "...
моя Мариночка, Мариина...", в общем романтика штопесдец.
В связи с этим клипом Марина Краснер даже какое-то время в определённых кругах имела известность на уровне какой-нибудь русской поп-дивы типа Валерии или там Ветлицкой.
Так вот, Марина, когда узнала, что мужа ейного посадили в тюрьму, приехала сюда, в Питер. Общалась с адвокатами, понятно дело. Много общалась. Когда дело Якубовского было передано в суд, судья допустил Марину в качестве защитника (одного из) её мужа. И мы могли общаться тесным кругом. Как-то Марина попросилась подъехать из тюрьмы на мотоцикле. Ни разу не ездила, говорит. Ну, я её и повёз. Картина была охуенная. Дело было жарким летом. Марина обычно одевалась вызывающе, но в связи с жарой она одевалась ваще песдец как легко: короткая блузка с выпирающими сиськами, короткая юбка с торчащими из-под неё стрингами - типичная блондинка из современных анекдотов.
Click to viewИ вот эта блондинка, категорически отказавшись надеть шлем, садится на
жопу моей "Явы" и мы с нею едем через Литейный мост, пробираясь в пробке между машин. Юбка задрана до пупа, понятно дело, сиськи почти наружу - пока вёз её до дома на Рылеева (квартиру она снимала там) штук пять "реальных пацанов" на "реальных бэхах" в полусерьезно предложили
мне поменяться транспортными средствами вместе с пассажирками. Марина в это время откровенно кайфовала:
"Олэг, это пиздэц, охуэнный пиздэц!!" (она очень даже неплохо говорит по-русски, но практически не различает непечатное от всего остального богаства русского языка, посему ругалась матом даже в суде), просила разогнаться побыстрее и всё такое.
===============
Вот такая оказалась непростая внучка у нашей тети Лизы.
Но Лиза Краснер не была такой раскованной, какой стала ее внучка. Она одна растила своего ребенка, после того, как ее муж погиб на войне. Претендентов на ее руку и сердце было очень много, мало кто мог пройти равнодушно мимо такой красавицы. Увы, она оставалась верна памяти погибшего мужа и всем отвечала - "Нет". Или не хотела, чтобы отчим появился у ее Ленечки? Не знаю.
Страдающие по неприступной Лизе в пятидесятых частенько приходили к нам и уговаривали моих родителей посодействовать их счастью. Среди них попадались и очень хорошие люди; мой отец пытался содействовать. Увы, ничего не помогало.
Ладно, пора на стройку. Стройка эта была на Дальницкой, прямо напротив завода ''Кинап'', где работала тетя Лиза. Строилось СКБ Киноборудования.
Я обеспечивал раствором двух женщин-штукатуров, Галю и Оксану. Было им чуть за тридцать, но тяжёлая работа на морозе, ветру и жаре задубила их кожу, и выглядели они старше. Зато у них были такие формы, что, когда я пытался охватить взглядом все эти изгибы, у меня начиналось что-то типа морской болезни, меня качало от всех этих впадин и выпуклостей. Впрочем, работа не давала сильно погружаться в качку. Надо было тащить тачку с раствором от бетономешалки до подъемника.
Потом тачка поднималась на третий этаж, где работали мои напарницы, я же в то же самое время несся по лестницам без перил, чтобы появиться в нужном месте в нужное время, то есть тогда, когда подъёмник довезёт тачку.
Потом я подвозил ее к бадье, куда перегружал раствор совковой лопатой, затем мои дамы с неимоверной скоростью выляпывали все это на стены, и надо было всё начинать сначала.
Но мне это, как ни странно, нравилось. Сил хватало и даже прибавлялось ото дня ко дню.
А самое приятное было в обед. Дамы мои доставали четвертинку, луковицу, сало, хлеб, мне доставалось совсем немного - грамм 80, только чтобы чуть-чуть захорошеть, но горькая водка шла удивительно легко и казалась сладкой. Кроме того, после еды, они обе тискали меня почти по-матерински.
Но груди напарниц величиной с хороший херсонский арбуз, вызывали у меня совсем не сыновьи чувства.
С прыщиками тринадцатилетних лагерных Лолит - никакого сравнения.
И это было тоже прекрасно и очень мне нравилось.
Гале и Оксане, в свою очередь нравилось, что им раствор подносит не какой-нибудь Ваня со Слободки или Мыкола с Нерубайского, а жидёнок из интеллигентной семьи.
Весь природный антисемитизм простых украинских женщин в таком случае переплавлялся в умиление этим приятным, социально-ласкающим их фактом.
То есть, наш маленький украинско-еврейский фаланстер с невинно-сексуальными играми, тяжёлой работой и умеренным пьянством, был полностью гармоничен, как и полагалось ему быть по учению отцов утопического социализма.
В довершение всего, дамы мои ещё научили меня петь украинские песни и уже через несколько дней к концу обеда наша троица оглашала стены недостроенного здания весёлым:
Він наївся тай напився,
Ну да я, ну да я,
Шєй до мене притулився,
Ну да я, ну да я.
Или романтически всё позволяющим:
Гуляй моя доню, з вечора до рання,
Щоби ти споминала своє дівування,
Впрочем, мать не сразу становилась такой широко мыслящей.
Сначала дівчіна на мати жалуется:
Била мене мати березовим прутом,
Щоби я не стояла з молодим рекрутом.
А я собі стояла, аж півні запіли,
На двері воду лляла, щоби не рипіли.
На двері воду лляла, на пальцях ходила,
Щоб мати не почула, щоби не сварила.
Но к концу песни прогрессивные взгляды побеждали и мать смягчалась:
А матинко не спала, усе чисто чула
Та й мене не сварила - сама такою була.
Гуляй моя доню, з вечору до рання,
Щоби ти споминала своє дівування.