Мой зверь.
Пара слов вместо предисловия: не писал долгие полтора года. По тем или иным причинам я не мог выдавить из себя ничего вразумительного. Слишком много для такого человека, как я. Этот период позади, и я несказанно рад этому.
Приятного чтения.
Очепятки детектед, но я не знаю, где. В общем, указывайте, если найдете.
1.
Люди обожают жестокость.
Они обязательно остановятся, чтобы поглазеть на труп.
Вид крови пробуждает в человеке то, что общество старательно прячет от него. Убойный коктейль из первобытной ярости и животного страха. Достаточно небольшой порции, чтобы смыть с лица налет человечности.
Они говорят, что любят бокс.
Черта с два.
Они не знают, что такое бокс.
Я выхожу с ринга.
Толпа ревет. Скандирует мое имя.
Публика довольна: я дал им то, что они хотели. Зрелище.
Пока я избивал того парня, джентельмены в дорогих пальто и шляпах вопили, точно обезумевшие обезьяны. И когда он, схлопотав хук, выхаркнул на них вместе с кровью резиновую капу, они буквально взвыли от восторга.
Ничего человеческого.
Они называет меня Зверем.
Зверь из Детройта.
Старый Дик Джоланто приподнимает канаты, помогая мне выбраться с ринга.
Вспышки фотоаппаратов бьют в глаза. За столом перед рингом перекрикиваются дикторы. Напирают журналисты.
- Мистер Зверь! - кричат они, - интервью!
Дик Джоланто бесцеремонно отталкивает ближайшего писаку.
С макаронником, которого я уложил в одиннадцатом раунде, до сих пор возятся, пытаются привести в чувство. Если бы у парня хватило мозгов, бой бы закончился еще в шестом раунде, когда я свалил его на пол. Встал на пятой секунде, идиот. Бой мог закончиться и в девятом, когда я дважды отправлял его в нокдаун. К одиннадцатому парень едва стоял на ногах. Без особого труда я загнал его в угол. После моего кросса он обязательно свалился бы, если бы не канаты, принявшие вес падающего тела. Я добавил три или четыре удара, хотя знал, что парень почти в отключке.
Просто потому что мне нравится это.
- Молодец, - хлопает меня по плечу Дик Джоланто, - хорошо поработал.
Он провожает меня до раздевалки и помогает снять перчатки. Массирует плечи и шею. Он мне как отец. Хотя нет, иначе. Мой отец был тем еще ублюдком, а Дик Джоланто… наставник? Ментор?
Когда я сажусь в такси, мне сообщают, что парня, которого я побил, увезли в больницу. Так и не пришел в сознание, бедняга. Таксист, пока везет меня в отель Рояль Плаза, допытывается у меня: правда ли пишут в газетах, будто старый Джоланто кормит Зверя сырым мясом?
- Правда, - говорю я.
Правда ли, что хозяйство у Зверя - как у коня, и женщин после него приходится зашивать?
- Правда, - говорю я.
Все правда. Все, что пишут в этих бесчисленных газетенках.
На последнем этаже Рояль Плаза меня ждет Она. Моя богиня.
Она встречает меня в одном лишь халатике - настолько тонком, что мне не составляет труда разглядеть каждый изгиб ее соблазнительного тела. Она маняще улыбается и жмется к моей груди.
- Мой воин, - ласково шепчет она.
Я обнимаю ее - осторожно, аккуратно. Мне все время кажется, что достаточно лишь слегка надавить рукой, чтобы оставить на ее мраморной коже синяк. Ее кожа - самое нежное из всего, что мне когда-либо доводилось касаться.
- Мой зверь, - ластится она.
От меня несет потом и кровью. Она всегда просит, чтобы я не принимал душ после боя. Ей нравится этот запах. Она говорит, что именно так должен пахнуть настоящий мужчина. Я вспоминаю об этом, пока она расстегивает пуговицы на моей рубашке.
- Мой убийца, - мурлычет, точно кошка.
Ее руки скользят по моей груди. Мои - по ее плечам, избавляя божественное тело моей малышки от совершенно лишнего в эту секунду халата.
Звонит телефон. Я слишком занят тем, что пытаюсь развязать ее поясок. Я еще не знаю, что звонит Дик Джоланто с последними новостями от уехавшего в больницу итальяшки. Врачи прямо сейчас делают ему операцию, пытаясь устранить последствия внутричерепного кровотечения. Дик Джоланто хочет предупредить меня, что на послезавтра у меня назначена встреча с представителями полиции Нью-Йорка, а на завтра с одним человеком, о котором он...
Я слишком занят.
Я слишком занят, чтобы думать о старом Джоланто, который изо всех сил пытается дозвониться до меня, и о нокаутированном неудачнике, которому предстоит провести долгих семь лет в инвалидном кресле, прежде чем тот - с четвертой попытки - сумеет свести счеты с жизнью.
- Мой убийца… - шепчет она.
2.
Я - Зверь.
Меня кормят сырым мясом и поят из собачьей миски.
Меня водят на поводке и иногда спускают на людей.
Я - урод.
Для того, чтобы убедиться в этом, мне достаточно посмотреть на себя зеркало.
Мой отец всегда так говорил:
- Эй, урод, сгоняй за пивом!
И это означает, что мне нужно торопиться, поскольку в противном случае отец побьет меня сильнее, чем обычно. Он всегда бил меня, когда возвращался домой в плохом настроении. И он всегда был в плохом настроении, если возвращался трезвым.
- За пивом, я сказал!
Пока мы жили с мамой, он сдерживал себя.
Я знаю, он любил ее.
Мне было всего девять, когда она ушла. В тот вечер отец сломал мне три ребра. Их расставание задело его гораздо сильнее, чем он пытался показать.
- Свалила трахаться с кем-то на стороне, шлюха, - пытался он объяснить мне, - тупая сука. Без нее нам будет только лучше.
Я был слишком мал, чтобы понимать происходящее умом. Но у меня успело проклюнуться чутье - мое звериное чутье. Нюх. Если тебе девять, и ты живешь дома с алкоголиком, который запросто может сломать тебе руку, ты невольно учишься чувствовать такие вещи.
Отцу я благодарен. Он стал моим первым тренером. Научил держать удар.
В девять лет я вырубался от метко брошенной бутылки. В двенадцать - от попадания отцовского кулака в челюсть. В пятнадцать - от прямого удара в висок. В семнадцать я впервые дал пьяному ублюдку сдачи, разбив ему лицо и сломав нос бейсбольной битой. За это позже мне пришлось здорово заплатить, но я никогда не жалел о содеянном.
В день, когда мне исполнилось восемнадцать, полицейские нашли пикап отца на хайвее. Пьяным он возвращался домой, не справился с управлением и въехал в фонарный столб. Головой протаранил лобовое стекло. Отец был мертв задолго до того, как приземлился в пяти-семи метрах от капота. Диагноз: смерть в результате двойного перелома шеи.
Вот такой подарок мне на день рождения.
Сукин сын отделался слишком легко. Мгновенная и безболезненная смерть - слишком мягкий конец для такого ублюдка, как мой папашка.
3.
В бесформенное лице Бруно Гальятти я вижу своего отца. Та же выступающая вперед нижняя челюсть, тот же приплюснутый нос, те же глубоко утопленные в черепе глазки.
У отца был примерно такой же взгляд.
Взгляд вечно злого и голодного пса, которому хозяин ржавым тесаком отрубил хвост и посадил на цепь - охранять никому ненужный сарай. Мой отец был именно такой вот посаженной на цепь дворнягой. Взгляд Бруно Гальятти - тоже звериный, но звериный иначе. Так смотрит бульдог, ревностно оберегающий переулок с помеченными стенами.
Я заглядываю в его пасть и слышу лязганье смоченный слюной клыков.
Бульдог по именно Бруно Гальятти, один из капореджиме семейства Гамбино, пожирает феттучине с песто. Стул с трудом удерживает его вес. Я стою, сложив руки за спиной, прямо перед ним. Он так и не предложил мне сесть. Впрочем, надо отметить, в «Seminterrato» стоят и все остальные. Сейчас полдень, но в кафе совсем нелюдно: пятерка людей Бруно и старый сморщенный хрыщ, владеющий заведением.
Бруно Гальятти отвел ему роль официанта, и тот с бутылкой красного прячется за его бесформенной спиной. Следит за тем, чтобы бокал Бруно оставался полным.
- Чертовски хороший соус песто, - одобрительно рычит бульдог.
Его челюсти все время двигаются, пережевывая феттучине.
- Лучший в Нью-Йорке.
Маленькие бульдожьи глазки сверлят меня.
- И знаешь, в чем проблема? Старик не желает говорить мне рецепт, - исторгает глотка Бруно, - упертый хрен. Даже не знаю, что с ним делать, честное слово.
Стоящий за его спиной старик бледен, точно та самая скатерть, на которой стоит блюдо с феттучине. Здесь же - инжир с сыром и листьями салата, гренки с ветчиной в мясном бульоне и что-то еще, о чем я не имею ни малейшего понятия.
- Зато я знаю, что делать с тобой.
У троих парней, облокотившихся на барную стойку, под пиджаками «спрятаны» револьверы. Двое, что стоят у главного входа, поигрывают кастетами с шипами.
- Мой убийца, - слышу я ласковый шепот моей богини, - мой зверь.
Я начинаю думать, что отправленный в больницу итальяшка доставит мне гораздо больше хлопот, чем предполагаемые муки совести. Дик Джоланто, сумевший дозвониться до меня утром, предупредил меня относительно Бруно Гальятти.
Сказал, что Бруно - чертовски опасный сукин с сын с невероятно длинными руками, которыми он может достать меня и за пределами Нью-Йорка.
- Не вздумай выкинуть какой-нибудь фортель, - сообщил мне Дик Джоланто, - эти ребята не будут с тобой церемониться.
Бесформенные губы Бруно складываются в ухмылку. Подцепив влажную от густого мясного бульона гренку с кусочком бекона, он отправляет ее в рот. В широкой бульдожьей пасти я вижу остатки феттучине.
Мне хочется разбить ему лицо.
- Теперь ты мой, - говорит Бруно, - с потрохами. Мой Зверь.
Широкий рот лоснится от жира. Зубы желтые, массивные - настоящие клыки.
- Ты вырубил парня, который должен мне. Отправил беднягу прямиком в больницу. Сегодня на утро я получил известия, что мой боксер не может даже поссать самостоятельно.
Неутомимые челюсти Бруно продолжают работать.
- Я уважаю бокс. Я сам когда-то боксировал. Понимаю, на ринге может произойти всякое. Я прощаю тебе увечья моего человека. Но я не прощаю тебе его долг.
Долг… я вспоминаю о деньгах, которые мне и Дику Джоланто удалось заработать за последние два года, проведенные в Нью-Йорке. Последнее время я порядком поистратился, обеспечивая моей малышке достойную жизнь. Возможно, я смогу занять у кое-каких знакомых…
- У меня есть деньги, сеньор Гальятти, - говорю я.
- Деньги? - раздраженно фыркает Бруно, и кусочки феттучине, бекона и бог знает, чего еще, оказываются на белоснежной скатерти, - заговори еще раз со мной о деньгах, и я скормлю тебя свиньям.
Бруно опрокидывает в рот стакан с вином.
- Долг измеряется не деньгами. Парень, которого ты вырубил, был признателен мне и делал кое-какие одолжения. Ты понимаешь?
Разбить лицо. Прямо о стол, за которым сидит этот жирный пес. Я хочу отобрать у старика бутылку и проломить ею череп Бруно. Но я сдерживаюсь и киваю.
- Послезавтра ты выйдешь на ринг против того черномазого… как там его… твою же мать!..
- Томми Кинг, - подсказал кто-то из ребят Бруно.
- Ага, точно, против черножопого Томми Кинга, - хмыкнул толстый капо, - ты должен вырубить этого ублюдка в седьмом раунде. Мне нужен нокаут.
Из ввалившихся в череп глазниц Бруно на меня смотрят глаза отца.
Я киваю.
- А теперь проваливай отсюда. Я хочу закончить обед.
4.
На следующий день мы ужинаем в дорогом ресторане на третьей авеню. Я одет в специально сшитый по моей внушительной фигуре пиджак, а моя богиня - в изумительной красоты вечернее платье. Я купил его на прошлой неделе. А еще кольца, сережки и колье - золото и жемчугом.
Моя малышка достойна только самого лучшего.
Она счастлива, я вижу это в ее голубых глазах. Здесь, среди публики, состоящей из успешных бизнесменов, дорогих адвокатов и удачливых брокеров, она - словно принцесса. Красавица, с которой не может сравниться ни одна из этих накрашенных и надушенных дурочек. Я любуюсь ей и стараюсь не думать, насколько странно смотрится рядом с ней моя бритая голова, напоминающая огромную картофелину.
Ближе к концу вечера я выхожу в туалет.
Стараюсь не смотреть в зеркало.
Затем я возвращаюсь в зал и вижу молоденького хлыща, который пытается подкатить к моей богине. Я хватаю его и волочу на улицу. Прямо сквозь верещащую толпу. Первым ударом я разбиваю в кровь его губы, вторым ломаю нос, а третьим - челюсть. Парень падает в лужу у дороги. Он смешно корчится, выплевывая куски зубов.
Вмешивается полиция… мне приходится взять себя в руки, чтобы не броситься на них. Я звоню Дику Джоланто, и он приезжает. У моего тренера большие связи. Ему требуется три минуты на телефоне и пять сотен баксов, чтобы замять дело.
- Извини, - бросаю я, когда мы вместе с моей малышкой возвращаемся домой.
Мы едем в лимузине, который я арендовал еще вчера. Внутри пахнет кожей и дорогим алкоголем. Играет музыка. Я не в силах смотреть на мою богиню, поэтому просто пялюсь в окно.
- Я знаю, ты не позволила бы ему… - мне тяжело говорить, но я заставляю себя, - но я не мог сдержаться. Я не мог позволить ему даже прикоснуться к тебе… извини…
Она опускает свою маленькую ладонь на мою руку, и я вздрагиваю. На моих расплющенных костяшках - остатки лица того молодчика. Ее тонкие пальчики скользят между моими, размазывая кровь.
- Мой зверь, - ласково шепчет она, - мой убийца.
Она подтягивает мой кулак - огромный, точно пушечное ядро, - к себе. Она разжимает его и затем опускается к нему лицом. Моя рука по-прежнему в крови. Ее мягкие губы смыкаются на моем указательном пальце.
5.
На этот раз я выхожу на ринг против Боба «Бульдозера» Трейси. Моя малышка ждет меня в номере. Пока я выбиваю дух из огромного, точно скала, ирландца, она остается в номере и думает обо мне. В прессе пишут, что левый хук Бульдозера может сдвинуть с места танк. Я надеюсь, что она думает о том, как я вытру его довольной мордой ринг.
Обычно мы много разговариваем… или нет. Много говорит она, а я больше молчу и слушаю. Нечасто мне удается найти в себе что-то такое, что я решаюсь сказать вслух. Я до сих пор боюсь, что она - всего лишь прекрасный сон, который развеется утром.
- Ты красивый, - улыбается она.
Она смотрит на меня. Смотрит на мое лицо, на эту чудовищную массу из шрамов и рубцов, из раздробленных хрящей и неверно сросшихся костей, и говорит:
- Ты такой красивый.
Я верю ей. Мое звериное чутье верит ей.
В ее взгляде нет отвращения или страха.
Она прикасается к моему лицо так, как не прикасался к нему никто.
Она дает мне то, что не может мне дать ни один живой человек.
Я снимаю для нее самые дорогие номера в самых дорогих гостиницах Нью-Йорка. Я арендую для нее лимузины и спорт-кары. Я покупаю для нее одежду в лучших бутиках Манхэттена и заказываю драгоценности у лучших ювелиров.
Я хочу, чтобы она знала, что она - единственный человек на свете, без которого я не мыслю своей жизни.
Я благодарен Дику Джоланто, который вытащил меня из Детройта и сделал из меня настоящего человека. Старый Дик заменил для меня отца.
Но даже к Дику я не привязан так, как к моей богине.
- Ты сошел с ума, - что-то такое сказал старый Джоланто, когда узнал, сколько денег я трачу на мою богиню, - эта шлюха стоила по каталогу двести долларов за час. Ты же гробишь на нее не меньше пяти тысяч за вечер!
Он не прав.
Она не шлюха.
Она была ею - до нашей встречи. До того, как какой-то черномазый парень привез мой заказ: брюнетку и блондинку. Брюнетка, увидев меня, побледнела и сказала, что скорее ляжет под поезд, чем под меня. Блондинка же, сев на диван и заложив ногу за ногу, проворковала:
- А ты красивый!
С того вечера я заказывал только ее. А потом, осознав, что больше не могу прожить без нее и дня, забрал себе. Для этого, конечно, пришлось до полусмерти избить ее сутенера и выплатить несколько тысяч компенсации тем, кто стоял над ним. Именно тогда, увидев меня стоящим над окровавленным телом того, кто продавал ее, она впервые произнесла это волшебное «мой».
- Мой убийца.
Так ласково, как, наверное, только ангелы шепчут на ушко детям их мечты.
Моя малышка. Моя богиня. Мой ангел.
Я думаю о ней, когда в середине девятого раунда мощным хуком сбиваю Бульдозера с ног. Он падает на пол - картинно, эффектно - и под счет судьи пытается встать. Я знаю, что в Бульдозере еще предостаточно сил. Он крепкий парень, это ирландец, но все же он не встает.
- Вставай, - шепчет внутри меня чей-то голос.
Моя малышка хочет увидеть, как я искалечу этого гиганта.
- Вставай, - бормочу я сквозь пластиковую капу.
Но судья отсчитывает десятую секунду, а Боб «Бульдозер» Трейси остается лежать.
6.
- Ты должен лечь, - говорит Бруно Гальятти, - ты должен лечь в пятнадцатом раунде.
Я хочу задушить его.
Хочу схватить его за ворот, вытащить в ванную и утопить в рукомойнике.
Хочу выбросить его тушу в окно и смотреть, как она, кувыркаясь, летит с высоты пятнадцатого этажа отеля Рояль Плаза.
Но я сдерживаюсь. Поскольку двое его подручных стоят за спинкой кресла, в котором расположилась моя богиня. Сдерживаюсь.
За пять месяцев я провел восемь боев. В каждом я одержал победу нокаутом.
- Зверь из Детройта - новый претендент на чемпионский пояс! - кричат заголовки газет, - звездный бой с Сэмом Бриггсом! Зверь против Железного Сэма!
Очереди, что выстраиваются в букмекерские точки, длиннее, чем очереди за пособием в Великую Депрессию. Весь Нью-Йорк говорит о бое за титул чемпиона мира в тяжелом весе. О бое против Железного Сэма, удерживавшего титул последние три года.
Сэм Бриггс - по-настоящему хорош.
До этого мгновения я был даже рад, что сделал инвалидом того несчастного итальянца. Благодаря вмешательству Бруно Гальятти я получил тех соперников, без которых путь на самую вершину боксерского Олимпа был бы просто невозможным.
Через три дня.
Бой состоится через три дня.
Примерно неделю назад мне позвонил Дик Джоланто и сказал, что Бруно Гальятти хочет снова встретиться со мной. Я избегал этой встречи столько, сколько мог. До этого мы виделись с Бруно лишь для того, чтобы тот сказал, в каком именно раунде я должен уложить своего противника. Но в этот раз мое чутье подсказало, что Бруно собирается пересмотреть правила нашей игры.
Сегодня, вернувшись домой из спортзала, я увидел мою малышку в компании троих ребят в черных пальто. Я уже собирался вышвырнуть непрошенных гостей в коридор, когда из ванной послышался звук спускаемой воды, и в дверях появилась тучная фигура Бруно Гальятти.
- О, поглядите, кто вернулся в золотую клетку! - сплевывает он, поправляя штаны, - мой ручной зверь. Видимо, не до конца ручной, раз он думает, что может бегать от меня.
Бруно идет к бару и, присев на круглый табурет, принимается сосредоточенно рассматривать этикетки на бутылках. Он - мой гость, но по какой-то смутной причине я чувствую, что хозяин в этом номере именно Бруно Гальятти.
- А ты неплохо устроился, - cообщает он, - неплохо для детройтского отребья, не так ли?.. старый Дик Джоланто здорово тебе помог. Обидно будет расстаться с любимым тренером и менеджером, не так ли? Найти его труп в какой-нибудь канаве?
Янтарный виски льется в стакан Бруно. Жестом он отсылает одного из своих ребят обратно.
- Обидно будет потерять и эту шлюшку… - Бруно бросает взгляд на мою богиню, - молодая, красивая. Что ты посулил ей?.. уверен, не каждая готова давать такому уроду как ты.
Я хочу взять нож для колки льда и вырезать у жирного ублюдка глаза.
Хочу сломать о его голову бильярдный кий и загнать один из обломков прямо в его жирную шею.
Хочу затолкать в жирную глотку его собственный галстук и слушать, как он хрипит, задыхаясь.
- Девочка, что этот выродок пообещал тебе? - Бруно обращается к богине, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не броситься на него, - небо в сраных алмазах?
Он смеется. Он смеется надо мной, в моем собственном доме.
Я смотрю на него и думаю о тех всех тех способах, с помощью которых можно продлить агонию. Я думаю о том, что Бруно Гальятти просто не может отделаться также легко, как когда-то отделался мой папашка.
- Ты ляжешь в пятнадцатом раунде, - говорит Бруно, - Железный Сэм нокаутирует тебя в середине пятнадцатого раунда. Ровно через три дня. Ты понял?
Моя малышка сжимается в кресле. В ее глазах - страх. Страх и что-то еще. Что такое, что я пока не могу понять. Она смотрит на Бруно.
- Ты понял, я спрашиваю?! - срывается Бруно, заставляя ее вздрогнуть.
И я лишь киваю в ответ.
7.
К концу четырнадцатого раунда я устаю. Пот течет ручьем. Железный Сэм раскроил мне бровь еще три раунда назад, и Дику Джоланто все никак не удается остановить кровь. По правилам бой полагается закончить, но это слишком важный бой, чтобы обращать внимание на правила. Моя глазница распухла и теперь напоминает бейсбольный мяч, вросший в череп.
- Ты можешь его побить, - говорит Дик Джоланто, пока я прихожу в себя в перерыв между раундами, - продолжай работать по корпусу.
И я собираюсь продолжать.
Старая травма Сэма Бриггса дает о себе знать: плохо сросшиеся ребра, удар по которым заставляет Бриггса харкать кровью мне в лицо. Сидя на табурете в углу, я слизываю эту кровь языком.
Я могу побить Железного Сэма.
Я могу стать чемпионом.
- Выбей из него все дерьмо, мать тебя дери! - кричит старый Дик Джоланто, когда над забитым зрителями залом раздается гул гонга, - давай!
Начинается пятнадцатый раунд.
Самые долгие три минуты в моей жизни.
Сэм Бриггс обрушивается на меня, точно ураган. Удары следуют один за другим. В прессе писали, что Сэм Бриггс левым хуком может убить на месте быка. Чувствуя тяжесть его кулака, я верю им.
Я защищаюсь - ловко, как и учил меня старый Джоланто, - и контратакую. Дважды я попадаю в челюсть Бриггса и трижды я вгоняю кулак в корпус, снизу и слева, прямо в травмированные ребра. Лицо Железного Сэма искажается от боли, на его разбитых губах пузырится кровь, но он продолжает наступать.
Настоящий чемпион.
- Зверь! Зверь! - скандирует публика, - Зверь!
Они хотят, чтобы я побил его. Я чувствую это.
В моих венах не осталось ни единой капли крови, - только адреналин. Кипящий адреналин.
Я атакую, и Бриггс ныряет под мои руки. Апперкот в челюсть отбрасывает меня на канаты. Если бы не пластиковая капа, защищающая зубы, Зверь бы лишился изрядно части клыков.
- Клинч! - кричит из дальнего угла старый Джоланто, и я вхожу в клинч.
Пока рефери пытается разлепить нас я бью Железного Сэма по ребрам.
Раз, два.
Его глаза налиты кровью и болью, но он не останавливается ни на мгновение.
Мне удается прижать Бриггса к канатам. Он контратакует, удерживая меня на дистанции хлесткими джебами. Я пропускаю, срываю дистанцию и бью снова в корпус. Бью, вложив в перчатку все, что мне дала природа. Все до последнего.
А затем в моей голове взрывается атомная бомба.
Падая, я понимаю, что Железный Сэм переиграл меня.
Я открылся. Открылся снизу, развернув корпус, - достаточно для того, чтобы закаленный в бесчисленных боях Бриггс вогнал в мой подбородок еще один фирменный апперкот.
Апперкот от Сэма Бриггса.
- Один! Два! Три! - отсчитывает надо мной рефери, и я начинаю подниматься на колени.
Голова гудит. Перед глазами все плывет, но я встаю.
Пытаюсь встать.
Я могу побить его. Могу стать чемпионом.
Во мне еще достаточно сил…
…я ловлю глазами Дика Джоланто. Он прильнул к канатам и считает вместе с судьей.
- Четыре! Пять! Шесть!
Он знает, что я могу встать. Я встану на последний счет, на десятую секунду, чтобы получить дополнительную передышку. Встану и выбью Железного Сэма его чемпионский титул. Дик Джоланто знает, что я могу сделать это.
И затем меня обжигает знакомый бульдожий взгляд.
Бруно Гальятти смотрит на меня из первого ряда. Он стоит, вместе с затаившим дыхание залом. Еще мгновение назад несколько тысяч глоток орали и кричали, перекрывая друг друга. Сейчас же все стихло, и каждый, наверное, слышал, как рефери отсчитывает секунды.
Я легко читаю в глаза Бруно Гальятти то, что он сделает с моей богиней, если я встану.
- Семь! Восемь! Девять!
Я люблю тебя, моя малышка.
Я люблю тебя сильнее, чем человек способен любить.
Кровь застилает мой взор.
Я - твой зверь, твой убица… твой и только твой.
- Десять!
И я остаюсь лежать.
8.
Двери «Seminterrato» закрыты. Сейчас полдень, но ресторан закрыт.
На улице припаркованы два седана и лимузин. Одетый в костюм водитель просит у меня прикурить, когда я прохожу мимо.
- Не курю, извини.
Дверь закрыта изнутри и не поддается. Выбить щеколду для меня не составляет никакого труда. Мой путь загораживает один из людей Бруно, но я с легкостью отшвыриваю его в сторону.
Двое у барной стойки тянутся к лежащим прямо перед ними пистолетам. Выстрел из помпового ружья отрывает одному из них две трети черепа. Перед тем, как по мне открывают огонь, я успеваю передернуть затвор и разворотить второму живот.
На несколько минут небольшой ресторанчик «Seminterrato» превращается в настоящий ад.
Когда перестрелка стихает, и я, зажимая простреленное в двух местах левое плечо, поднимаясь из-за барной стойки, от милой семейной обстановки не остается и следа. Расстрелянные столы, опрокинутые стулья, истекающие кровью тела…
Бруно Гальятти, судорожно хватая грудью воздух, лежит на огромном блюде с феттучине. Его белоснежная рубашка пропиталась кровью и соусом песто. Тем самым замечательным песто, чей рецепт он так и никогда и не узнает.
- Ты труп… - харкает он, - теперь ты труп.
Я с силой наступаю на его руку, давлю на пальцы, и заставляю его застонать от боли.
- Ты будешь умирать долго, ублюдок, - выходит из его простреленных легких, - Гамбино позаботится об этом…
Я вставляю в его широкий лоснящийся от жира рот дуло ружья и нажимаю на курок.
Поворачиваю взгляд и смотрю на нее.
Моя богиня.
Удивительно, но учиненная мною бойня совсем не затронула ее. Она стоит в самом центре того, что когда-то было уютным ресторанчиком, посреди изуродованных трупов и мебели, все такая же красивая.
Идеальная прическа, идеальный макияж, идеальное платье.
Одно маленькое «но»: на ней чужое платье. Не то, которое я покупал в тех чертовых бутиках за баснословные суммы. Стоит мне присмотреться, как я понимаю, что не узнаю и драгоценности, украшающие ее руки, грудь, волосы… ее божественные волосы, с которыми она так мило играла тогда, когда впервые, сидя у меня в номере, сказала:
- А ты красивый…
С того дня прошла вечность.
- Мой зверь, - шепчет она все с той же улыбкой, - мой убийца.
Мое плечо болит, но эта боль - сущий пустяк с той болью, что разрывает на части мои внутренности.
Она улыбается все также.
Но я больше не верю ей.
Мое чутье, ни разу не подводившее меня, подсказывает: она лжет.
- Мой зверь…
Она ни разу не говорила, что любит меня.
Мой воин, мой убийца, мой зверь, - лишь это.
Мой, мой, мой…
Теперь у меня не осталось и этого.
Я больше не принадлежу ей.
- Мой зверь… - ее фальшивая улыбка дрожbn.
Ей страшно.
Она такая хрупкая. Достаточно одного неуклюжего прикосновения, чтобы оставить на идеально гладкой коже синяк. Достаточно сжать ее в объятьях чуть сильнее, чем обычно, чтобы услышать, как трещат ее кости.
Кровь… во всем виновата кровь.
Она пробуждает в нас то, что общество старательно прячет.
Мои кулаки сжимаются сами собой.
- Мой зверь…
Зверь, которого кормят сырым мясом и поят из железной миски.
Именно об этом я думаю в тот самый миг, когда наношу первый удар.
Приятного чтения.
Очепятки детектед, но я не знаю, где. В общем, указывайте, если найдете.
1.
Люди обожают жестокость.
Они обязательно остановятся, чтобы поглазеть на труп.
Вид крови пробуждает в человеке то, что общество старательно прячет от него. Убойный коктейль из первобытной ярости и животного страха. Достаточно небольшой порции, чтобы смыть с лица налет человечности.
Они говорят, что любят бокс.
Черта с два.
Они не знают, что такое бокс.
Я выхожу с ринга.
Толпа ревет. Скандирует мое имя.
Публика довольна: я дал им то, что они хотели. Зрелище.
Пока я избивал того парня, джентельмены в дорогих пальто и шляпах вопили, точно обезумевшие обезьяны. И когда он, схлопотав хук, выхаркнул на них вместе с кровью резиновую капу, они буквально взвыли от восторга.
Ничего человеческого.
Они называет меня Зверем.
Зверь из Детройта.
Старый Дик Джоланто приподнимает канаты, помогая мне выбраться с ринга.
Вспышки фотоаппаратов бьют в глаза. За столом перед рингом перекрикиваются дикторы. Напирают журналисты.
- Мистер Зверь! - кричат они, - интервью!
Дик Джоланто бесцеремонно отталкивает ближайшего писаку.
С макаронником, которого я уложил в одиннадцатом раунде, до сих пор возятся, пытаются привести в чувство. Если бы у парня хватило мозгов, бой бы закончился еще в шестом раунде, когда я свалил его на пол. Встал на пятой секунде, идиот. Бой мог закончиться и в девятом, когда я дважды отправлял его в нокдаун. К одиннадцатому парень едва стоял на ногах. Без особого труда я загнал его в угол. После моего кросса он обязательно свалился бы, если бы не канаты, принявшие вес падающего тела. Я добавил три или четыре удара, хотя знал, что парень почти в отключке.
Просто потому что мне нравится это.
- Молодец, - хлопает меня по плечу Дик Джоланто, - хорошо поработал.
Он провожает меня до раздевалки и помогает снять перчатки. Массирует плечи и шею. Он мне как отец. Хотя нет, иначе. Мой отец был тем еще ублюдком, а Дик Джоланто… наставник? Ментор?
Когда я сажусь в такси, мне сообщают, что парня, которого я побил, увезли в больницу. Так и не пришел в сознание, бедняга. Таксист, пока везет меня в отель Рояль Плаза, допытывается у меня: правда ли пишут в газетах, будто старый Джоланто кормит Зверя сырым мясом?
- Правда, - говорю я.
Правда ли, что хозяйство у Зверя - как у коня, и женщин после него приходится зашивать?
- Правда, - говорю я.
Все правда. Все, что пишут в этих бесчисленных газетенках.
На последнем этаже Рояль Плаза меня ждет Она. Моя богиня.
Она встречает меня в одном лишь халатике - настолько тонком, что мне не составляет труда разглядеть каждый изгиб ее соблазнительного тела. Она маняще улыбается и жмется к моей груди.
- Мой воин, - ласково шепчет она.
Я обнимаю ее - осторожно, аккуратно. Мне все время кажется, что достаточно лишь слегка надавить рукой, чтобы оставить на ее мраморной коже синяк. Ее кожа - самое нежное из всего, что мне когда-либо доводилось касаться.
- Мой зверь, - ластится она.
От меня несет потом и кровью. Она всегда просит, чтобы я не принимал душ после боя. Ей нравится этот запах. Она говорит, что именно так должен пахнуть настоящий мужчина. Я вспоминаю об этом, пока она расстегивает пуговицы на моей рубашке.
- Мой убийца, - мурлычет, точно кошка.
Ее руки скользят по моей груди. Мои - по ее плечам, избавляя божественное тело моей малышки от совершенно лишнего в эту секунду халата.
Звонит телефон. Я слишком занят тем, что пытаюсь развязать ее поясок. Я еще не знаю, что звонит Дик Джоланто с последними новостями от уехавшего в больницу итальяшки. Врачи прямо сейчас делают ему операцию, пытаясь устранить последствия внутричерепного кровотечения. Дик Джоланто хочет предупредить меня, что на послезавтра у меня назначена встреча с представителями полиции Нью-Йорка, а на завтра с одним человеком, о котором он...
Я слишком занят.
Я слишком занят, чтобы думать о старом Джоланто, который изо всех сил пытается дозвониться до меня, и о нокаутированном неудачнике, которому предстоит провести долгих семь лет в инвалидном кресле, прежде чем тот - с четвертой попытки - сумеет свести счеты с жизнью.
- Мой убийца… - шепчет она.
2.
Я - Зверь.
Меня кормят сырым мясом и поят из собачьей миски.
Меня водят на поводке и иногда спускают на людей.
Я - урод.
Для того, чтобы убедиться в этом, мне достаточно посмотреть на себя зеркало.
Мой отец всегда так говорил:
- Эй, урод, сгоняй за пивом!
И это означает, что мне нужно торопиться, поскольку в противном случае отец побьет меня сильнее, чем обычно. Он всегда бил меня, когда возвращался домой в плохом настроении. И он всегда был в плохом настроении, если возвращался трезвым.
- За пивом, я сказал!
Пока мы жили с мамой, он сдерживал себя.
Я знаю, он любил ее.
Мне было всего девять, когда она ушла. В тот вечер отец сломал мне три ребра. Их расставание задело его гораздо сильнее, чем он пытался показать.
- Свалила трахаться с кем-то на стороне, шлюха, - пытался он объяснить мне, - тупая сука. Без нее нам будет только лучше.
Я был слишком мал, чтобы понимать происходящее умом. Но у меня успело проклюнуться чутье - мое звериное чутье. Нюх. Если тебе девять, и ты живешь дома с алкоголиком, который запросто может сломать тебе руку, ты невольно учишься чувствовать такие вещи.
Отцу я благодарен. Он стал моим первым тренером. Научил держать удар.
В девять лет я вырубался от метко брошенной бутылки. В двенадцать - от попадания отцовского кулака в челюсть. В пятнадцать - от прямого удара в висок. В семнадцать я впервые дал пьяному ублюдку сдачи, разбив ему лицо и сломав нос бейсбольной битой. За это позже мне пришлось здорово заплатить, но я никогда не жалел о содеянном.
В день, когда мне исполнилось восемнадцать, полицейские нашли пикап отца на хайвее. Пьяным он возвращался домой, не справился с управлением и въехал в фонарный столб. Головой протаранил лобовое стекло. Отец был мертв задолго до того, как приземлился в пяти-семи метрах от капота. Диагноз: смерть в результате двойного перелома шеи.
Вот такой подарок мне на день рождения.
Сукин сын отделался слишком легко. Мгновенная и безболезненная смерть - слишком мягкий конец для такого ублюдка, как мой папашка.
3.
В бесформенное лице Бруно Гальятти я вижу своего отца. Та же выступающая вперед нижняя челюсть, тот же приплюснутый нос, те же глубоко утопленные в черепе глазки.
У отца был примерно такой же взгляд.
Взгляд вечно злого и голодного пса, которому хозяин ржавым тесаком отрубил хвост и посадил на цепь - охранять никому ненужный сарай. Мой отец был именно такой вот посаженной на цепь дворнягой. Взгляд Бруно Гальятти - тоже звериный, но звериный иначе. Так смотрит бульдог, ревностно оберегающий переулок с помеченными стенами.
Я заглядываю в его пасть и слышу лязганье смоченный слюной клыков.
Бульдог по именно Бруно Гальятти, один из капореджиме семейства Гамбино, пожирает феттучине с песто. Стул с трудом удерживает его вес. Я стою, сложив руки за спиной, прямо перед ним. Он так и не предложил мне сесть. Впрочем, надо отметить, в «Seminterrato» стоят и все остальные. Сейчас полдень, но в кафе совсем нелюдно: пятерка людей Бруно и старый сморщенный хрыщ, владеющий заведением.
Бруно Гальятти отвел ему роль официанта, и тот с бутылкой красного прячется за его бесформенной спиной. Следит за тем, чтобы бокал Бруно оставался полным.
- Чертовски хороший соус песто, - одобрительно рычит бульдог.
Его челюсти все время двигаются, пережевывая феттучине.
- Лучший в Нью-Йорке.
Маленькие бульдожьи глазки сверлят меня.
- И знаешь, в чем проблема? Старик не желает говорить мне рецепт, - исторгает глотка Бруно, - упертый хрен. Даже не знаю, что с ним делать, честное слово.
Стоящий за его спиной старик бледен, точно та самая скатерть, на которой стоит блюдо с феттучине. Здесь же - инжир с сыром и листьями салата, гренки с ветчиной в мясном бульоне и что-то еще, о чем я не имею ни малейшего понятия.
- Зато я знаю, что делать с тобой.
У троих парней, облокотившихся на барную стойку, под пиджаками «спрятаны» револьверы. Двое, что стоят у главного входа, поигрывают кастетами с шипами.
- Мой убийца, - слышу я ласковый шепот моей богини, - мой зверь.
Я начинаю думать, что отправленный в больницу итальяшка доставит мне гораздо больше хлопот, чем предполагаемые муки совести. Дик Джоланто, сумевший дозвониться до меня утром, предупредил меня относительно Бруно Гальятти.
Сказал, что Бруно - чертовски опасный сукин с сын с невероятно длинными руками, которыми он может достать меня и за пределами Нью-Йорка.
- Не вздумай выкинуть какой-нибудь фортель, - сообщил мне Дик Джоланто, - эти ребята не будут с тобой церемониться.
Бесформенные губы Бруно складываются в ухмылку. Подцепив влажную от густого мясного бульона гренку с кусочком бекона, он отправляет ее в рот. В широкой бульдожьей пасти я вижу остатки феттучине.
Мне хочется разбить ему лицо.
- Теперь ты мой, - говорит Бруно, - с потрохами. Мой Зверь.
Широкий рот лоснится от жира. Зубы желтые, массивные - настоящие клыки.
- Ты вырубил парня, который должен мне. Отправил беднягу прямиком в больницу. Сегодня на утро я получил известия, что мой боксер не может даже поссать самостоятельно.
Неутомимые челюсти Бруно продолжают работать.
- Я уважаю бокс. Я сам когда-то боксировал. Понимаю, на ринге может произойти всякое. Я прощаю тебе увечья моего человека. Но я не прощаю тебе его долг.
Долг… я вспоминаю о деньгах, которые мне и Дику Джоланто удалось заработать за последние два года, проведенные в Нью-Йорке. Последнее время я порядком поистратился, обеспечивая моей малышке достойную жизнь. Возможно, я смогу занять у кое-каких знакомых…
- У меня есть деньги, сеньор Гальятти, - говорю я.
- Деньги? - раздраженно фыркает Бруно, и кусочки феттучине, бекона и бог знает, чего еще, оказываются на белоснежной скатерти, - заговори еще раз со мной о деньгах, и я скормлю тебя свиньям.
Бруно опрокидывает в рот стакан с вином.
- Долг измеряется не деньгами. Парень, которого ты вырубил, был признателен мне и делал кое-какие одолжения. Ты понимаешь?
Разбить лицо. Прямо о стол, за которым сидит этот жирный пес. Я хочу отобрать у старика бутылку и проломить ею череп Бруно. Но я сдерживаюсь и киваю.
- Послезавтра ты выйдешь на ринг против того черномазого… как там его… твою же мать!..
- Томми Кинг, - подсказал кто-то из ребят Бруно.
- Ага, точно, против черножопого Томми Кинга, - хмыкнул толстый капо, - ты должен вырубить этого ублюдка в седьмом раунде. Мне нужен нокаут.
Из ввалившихся в череп глазниц Бруно на меня смотрят глаза отца.
Я киваю.
- А теперь проваливай отсюда. Я хочу закончить обед.
4.
На следующий день мы ужинаем в дорогом ресторане на третьей авеню. Я одет в специально сшитый по моей внушительной фигуре пиджак, а моя богиня - в изумительной красоты вечернее платье. Я купил его на прошлой неделе. А еще кольца, сережки и колье - золото и жемчугом.
Моя малышка достойна только самого лучшего.
Она счастлива, я вижу это в ее голубых глазах. Здесь, среди публики, состоящей из успешных бизнесменов, дорогих адвокатов и удачливых брокеров, она - словно принцесса. Красавица, с которой не может сравниться ни одна из этих накрашенных и надушенных дурочек. Я любуюсь ей и стараюсь не думать, насколько странно смотрится рядом с ней моя бритая голова, напоминающая огромную картофелину.
Ближе к концу вечера я выхожу в туалет.
Стараюсь не смотреть в зеркало.
Затем я возвращаюсь в зал и вижу молоденького хлыща, который пытается подкатить к моей богине. Я хватаю его и волочу на улицу. Прямо сквозь верещащую толпу. Первым ударом я разбиваю в кровь его губы, вторым ломаю нос, а третьим - челюсть. Парень падает в лужу у дороги. Он смешно корчится, выплевывая куски зубов.
Вмешивается полиция… мне приходится взять себя в руки, чтобы не броситься на них. Я звоню Дику Джоланто, и он приезжает. У моего тренера большие связи. Ему требуется три минуты на телефоне и пять сотен баксов, чтобы замять дело.
- Извини, - бросаю я, когда мы вместе с моей малышкой возвращаемся домой.
Мы едем в лимузине, который я арендовал еще вчера. Внутри пахнет кожей и дорогим алкоголем. Играет музыка. Я не в силах смотреть на мою богиню, поэтому просто пялюсь в окно.
- Я знаю, ты не позволила бы ему… - мне тяжело говорить, но я заставляю себя, - но я не мог сдержаться. Я не мог позволить ему даже прикоснуться к тебе… извини…
Она опускает свою маленькую ладонь на мою руку, и я вздрагиваю. На моих расплющенных костяшках - остатки лица того молодчика. Ее тонкие пальчики скользят между моими, размазывая кровь.
- Мой зверь, - ласково шепчет она, - мой убийца.
Она подтягивает мой кулак - огромный, точно пушечное ядро, - к себе. Она разжимает его и затем опускается к нему лицом. Моя рука по-прежнему в крови. Ее мягкие губы смыкаются на моем указательном пальце.
5.
На этот раз я выхожу на ринг против Боба «Бульдозера» Трейси. Моя малышка ждет меня в номере. Пока я выбиваю дух из огромного, точно скала, ирландца, она остается в номере и думает обо мне. В прессе пишут, что левый хук Бульдозера может сдвинуть с места танк. Я надеюсь, что она думает о том, как я вытру его довольной мордой ринг.
Обычно мы много разговариваем… или нет. Много говорит она, а я больше молчу и слушаю. Нечасто мне удается найти в себе что-то такое, что я решаюсь сказать вслух. Я до сих пор боюсь, что она - всего лишь прекрасный сон, который развеется утром.
- Ты красивый, - улыбается она.
Она смотрит на меня. Смотрит на мое лицо, на эту чудовищную массу из шрамов и рубцов, из раздробленных хрящей и неверно сросшихся костей, и говорит:
- Ты такой красивый.
Я верю ей. Мое звериное чутье верит ей.
В ее взгляде нет отвращения или страха.
Она прикасается к моему лицо так, как не прикасался к нему никто.
Она дает мне то, что не может мне дать ни один живой человек.
Я снимаю для нее самые дорогие номера в самых дорогих гостиницах Нью-Йорка. Я арендую для нее лимузины и спорт-кары. Я покупаю для нее одежду в лучших бутиках Манхэттена и заказываю драгоценности у лучших ювелиров.
Я хочу, чтобы она знала, что она - единственный человек на свете, без которого я не мыслю своей жизни.
Я благодарен Дику Джоланто, который вытащил меня из Детройта и сделал из меня настоящего человека. Старый Дик заменил для меня отца.
Но даже к Дику я не привязан так, как к моей богине.
- Ты сошел с ума, - что-то такое сказал старый Джоланто, когда узнал, сколько денег я трачу на мою богиню, - эта шлюха стоила по каталогу двести долларов за час. Ты же гробишь на нее не меньше пяти тысяч за вечер!
Он не прав.
Она не шлюха.
Она была ею - до нашей встречи. До того, как какой-то черномазый парень привез мой заказ: брюнетку и блондинку. Брюнетка, увидев меня, побледнела и сказала, что скорее ляжет под поезд, чем под меня. Блондинка же, сев на диван и заложив ногу за ногу, проворковала:
- А ты красивый!
С того вечера я заказывал только ее. А потом, осознав, что больше не могу прожить без нее и дня, забрал себе. Для этого, конечно, пришлось до полусмерти избить ее сутенера и выплатить несколько тысяч компенсации тем, кто стоял над ним. Именно тогда, увидев меня стоящим над окровавленным телом того, кто продавал ее, она впервые произнесла это волшебное «мой».
- Мой убийца.
Так ласково, как, наверное, только ангелы шепчут на ушко детям их мечты.
Моя малышка. Моя богиня. Мой ангел.
Я думаю о ней, когда в середине девятого раунда мощным хуком сбиваю Бульдозера с ног. Он падает на пол - картинно, эффектно - и под счет судьи пытается встать. Я знаю, что в Бульдозере еще предостаточно сил. Он крепкий парень, это ирландец, но все же он не встает.
- Вставай, - шепчет внутри меня чей-то голос.
Моя малышка хочет увидеть, как я искалечу этого гиганта.
- Вставай, - бормочу я сквозь пластиковую капу.
Но судья отсчитывает десятую секунду, а Боб «Бульдозер» Трейси остается лежать.
6.
- Ты должен лечь, - говорит Бруно Гальятти, - ты должен лечь в пятнадцатом раунде.
Я хочу задушить его.
Хочу схватить его за ворот, вытащить в ванную и утопить в рукомойнике.
Хочу выбросить его тушу в окно и смотреть, как она, кувыркаясь, летит с высоты пятнадцатого этажа отеля Рояль Плаза.
Но я сдерживаюсь. Поскольку двое его подручных стоят за спинкой кресла, в котором расположилась моя богиня. Сдерживаюсь.
За пять месяцев я провел восемь боев. В каждом я одержал победу нокаутом.
- Зверь из Детройта - новый претендент на чемпионский пояс! - кричат заголовки газет, - звездный бой с Сэмом Бриггсом! Зверь против Железного Сэма!
Очереди, что выстраиваются в букмекерские точки, длиннее, чем очереди за пособием в Великую Депрессию. Весь Нью-Йорк говорит о бое за титул чемпиона мира в тяжелом весе. О бое против Железного Сэма, удерживавшего титул последние три года.
Сэм Бриггс - по-настоящему хорош.
До этого мгновения я был даже рад, что сделал инвалидом того несчастного итальянца. Благодаря вмешательству Бруно Гальятти я получил тех соперников, без которых путь на самую вершину боксерского Олимпа был бы просто невозможным.
Через три дня.
Бой состоится через три дня.
Примерно неделю назад мне позвонил Дик Джоланто и сказал, что Бруно Гальятти хочет снова встретиться со мной. Я избегал этой встречи столько, сколько мог. До этого мы виделись с Бруно лишь для того, чтобы тот сказал, в каком именно раунде я должен уложить своего противника. Но в этот раз мое чутье подсказало, что Бруно собирается пересмотреть правила нашей игры.
Сегодня, вернувшись домой из спортзала, я увидел мою малышку в компании троих ребят в черных пальто. Я уже собирался вышвырнуть непрошенных гостей в коридор, когда из ванной послышался звук спускаемой воды, и в дверях появилась тучная фигура Бруно Гальятти.
- О, поглядите, кто вернулся в золотую клетку! - сплевывает он, поправляя штаны, - мой ручной зверь. Видимо, не до конца ручной, раз он думает, что может бегать от меня.
Бруно идет к бару и, присев на круглый табурет, принимается сосредоточенно рассматривать этикетки на бутылках. Он - мой гость, но по какой-то смутной причине я чувствую, что хозяин в этом номере именно Бруно Гальятти.
- А ты неплохо устроился, - cообщает он, - неплохо для детройтского отребья, не так ли?.. старый Дик Джоланто здорово тебе помог. Обидно будет расстаться с любимым тренером и менеджером, не так ли? Найти его труп в какой-нибудь канаве?
Янтарный виски льется в стакан Бруно. Жестом он отсылает одного из своих ребят обратно.
- Обидно будет потерять и эту шлюшку… - Бруно бросает взгляд на мою богиню, - молодая, красивая. Что ты посулил ей?.. уверен, не каждая готова давать такому уроду как ты.
Я хочу взять нож для колки льда и вырезать у жирного ублюдка глаза.
Хочу сломать о его голову бильярдный кий и загнать один из обломков прямо в его жирную шею.
Хочу затолкать в жирную глотку его собственный галстук и слушать, как он хрипит, задыхаясь.
- Девочка, что этот выродок пообещал тебе? - Бруно обращается к богине, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не броситься на него, - небо в сраных алмазах?
Он смеется. Он смеется надо мной, в моем собственном доме.
Я смотрю на него и думаю о тех всех тех способах, с помощью которых можно продлить агонию. Я думаю о том, что Бруно Гальятти просто не может отделаться также легко, как когда-то отделался мой папашка.
- Ты ляжешь в пятнадцатом раунде, - говорит Бруно, - Железный Сэм нокаутирует тебя в середине пятнадцатого раунда. Ровно через три дня. Ты понял?
Моя малышка сжимается в кресле. В ее глазах - страх. Страх и что-то еще. Что такое, что я пока не могу понять. Она смотрит на Бруно.
- Ты понял, я спрашиваю?! - срывается Бруно, заставляя ее вздрогнуть.
И я лишь киваю в ответ.
7.
К концу четырнадцатого раунда я устаю. Пот течет ручьем. Железный Сэм раскроил мне бровь еще три раунда назад, и Дику Джоланто все никак не удается остановить кровь. По правилам бой полагается закончить, но это слишком важный бой, чтобы обращать внимание на правила. Моя глазница распухла и теперь напоминает бейсбольный мяч, вросший в череп.
- Ты можешь его побить, - говорит Дик Джоланто, пока я прихожу в себя в перерыв между раундами, - продолжай работать по корпусу.
И я собираюсь продолжать.
Старая травма Сэма Бриггса дает о себе знать: плохо сросшиеся ребра, удар по которым заставляет Бриггса харкать кровью мне в лицо. Сидя на табурете в углу, я слизываю эту кровь языком.
Я могу побить Железного Сэма.
Я могу стать чемпионом.
- Выбей из него все дерьмо, мать тебя дери! - кричит старый Дик Джоланто, когда над забитым зрителями залом раздается гул гонга, - давай!
Начинается пятнадцатый раунд.
Самые долгие три минуты в моей жизни.
Сэм Бриггс обрушивается на меня, точно ураган. Удары следуют один за другим. В прессе писали, что Сэм Бриггс левым хуком может убить на месте быка. Чувствуя тяжесть его кулака, я верю им.
Я защищаюсь - ловко, как и учил меня старый Джоланто, - и контратакую. Дважды я попадаю в челюсть Бриггса и трижды я вгоняю кулак в корпус, снизу и слева, прямо в травмированные ребра. Лицо Железного Сэма искажается от боли, на его разбитых губах пузырится кровь, но он продолжает наступать.
Настоящий чемпион.
- Зверь! Зверь! - скандирует публика, - Зверь!
Они хотят, чтобы я побил его. Я чувствую это.
В моих венах не осталось ни единой капли крови, - только адреналин. Кипящий адреналин.
Я атакую, и Бриггс ныряет под мои руки. Апперкот в челюсть отбрасывает меня на канаты. Если бы не пластиковая капа, защищающая зубы, Зверь бы лишился изрядно части клыков.
- Клинч! - кричит из дальнего угла старый Джоланто, и я вхожу в клинч.
Пока рефери пытается разлепить нас я бью Железного Сэма по ребрам.
Раз, два.
Его глаза налиты кровью и болью, но он не останавливается ни на мгновение.
Мне удается прижать Бриггса к канатам. Он контратакует, удерживая меня на дистанции хлесткими джебами. Я пропускаю, срываю дистанцию и бью снова в корпус. Бью, вложив в перчатку все, что мне дала природа. Все до последнего.
А затем в моей голове взрывается атомная бомба.
Падая, я понимаю, что Железный Сэм переиграл меня.
Я открылся. Открылся снизу, развернув корпус, - достаточно для того, чтобы закаленный в бесчисленных боях Бриггс вогнал в мой подбородок еще один фирменный апперкот.
Апперкот от Сэма Бриггса.
- Один! Два! Три! - отсчитывает надо мной рефери, и я начинаю подниматься на колени.
Голова гудит. Перед глазами все плывет, но я встаю.
Пытаюсь встать.
Я могу побить его. Могу стать чемпионом.
Во мне еще достаточно сил…
…я ловлю глазами Дика Джоланто. Он прильнул к канатам и считает вместе с судьей.
- Четыре! Пять! Шесть!
Он знает, что я могу встать. Я встану на последний счет, на десятую секунду, чтобы получить дополнительную передышку. Встану и выбью Железного Сэма его чемпионский титул. Дик Джоланто знает, что я могу сделать это.
И затем меня обжигает знакомый бульдожий взгляд.
Бруно Гальятти смотрит на меня из первого ряда. Он стоит, вместе с затаившим дыхание залом. Еще мгновение назад несколько тысяч глоток орали и кричали, перекрывая друг друга. Сейчас же все стихло, и каждый, наверное, слышал, как рефери отсчитывает секунды.
Я легко читаю в глаза Бруно Гальятти то, что он сделает с моей богиней, если я встану.
- Семь! Восемь! Девять!
Я люблю тебя, моя малышка.
Я люблю тебя сильнее, чем человек способен любить.
Кровь застилает мой взор.
Я - твой зверь, твой убица… твой и только твой.
- Десять!
И я остаюсь лежать.
8.
Двери «Seminterrato» закрыты. Сейчас полдень, но ресторан закрыт.
На улице припаркованы два седана и лимузин. Одетый в костюм водитель просит у меня прикурить, когда я прохожу мимо.
- Не курю, извини.
Дверь закрыта изнутри и не поддается. Выбить щеколду для меня не составляет никакого труда. Мой путь загораживает один из людей Бруно, но я с легкостью отшвыриваю его в сторону.
Двое у барной стойки тянутся к лежащим прямо перед ними пистолетам. Выстрел из помпового ружья отрывает одному из них две трети черепа. Перед тем, как по мне открывают огонь, я успеваю передернуть затвор и разворотить второму живот.
На несколько минут небольшой ресторанчик «Seminterrato» превращается в настоящий ад.
Когда перестрелка стихает, и я, зажимая простреленное в двух местах левое плечо, поднимаясь из-за барной стойки, от милой семейной обстановки не остается и следа. Расстрелянные столы, опрокинутые стулья, истекающие кровью тела…
Бруно Гальятти, судорожно хватая грудью воздух, лежит на огромном блюде с феттучине. Его белоснежная рубашка пропиталась кровью и соусом песто. Тем самым замечательным песто, чей рецепт он так и никогда и не узнает.
- Ты труп… - харкает он, - теперь ты труп.
Я с силой наступаю на его руку, давлю на пальцы, и заставляю его застонать от боли.
- Ты будешь умирать долго, ублюдок, - выходит из его простреленных легких, - Гамбино позаботится об этом…
Я вставляю в его широкий лоснящийся от жира рот дуло ружья и нажимаю на курок.
Поворачиваю взгляд и смотрю на нее.
Моя богиня.
Удивительно, но учиненная мною бойня совсем не затронула ее. Она стоит в самом центре того, что когда-то было уютным ресторанчиком, посреди изуродованных трупов и мебели, все такая же красивая.
Идеальная прическа, идеальный макияж, идеальное платье.
Одно маленькое «но»: на ней чужое платье. Не то, которое я покупал в тех чертовых бутиках за баснословные суммы. Стоит мне присмотреться, как я понимаю, что не узнаю и драгоценности, украшающие ее руки, грудь, волосы… ее божественные волосы, с которыми она так мило играла тогда, когда впервые, сидя у меня в номере, сказала:
- А ты красивый…
С того дня прошла вечность.
- Мой зверь, - шепчет она все с той же улыбкой, - мой убийца.
Мое плечо болит, но эта боль - сущий пустяк с той болью, что разрывает на части мои внутренности.
Она улыбается все также.
Но я больше не верю ей.
Мое чутье, ни разу не подводившее меня, подсказывает: она лжет.
- Мой зверь…
Она ни разу не говорила, что любит меня.
Мой воин, мой убийца, мой зверь, - лишь это.
Мой, мой, мой…
Теперь у меня не осталось и этого.
Я больше не принадлежу ей.
- Мой зверь… - ее фальшивая улыбка дрожbn.
Ей страшно.
Она такая хрупкая. Достаточно одного неуклюжего прикосновения, чтобы оставить на идеально гладкой коже синяк. Достаточно сжать ее в объятьях чуть сильнее, чем обычно, чтобы услышать, как трещат ее кости.
Кровь… во всем виновата кровь.
Она пробуждает в нас то, что общество старательно прячет.
Мои кулаки сжимаются сами собой.
- Мой зверь…
Зверь, которого кормят сырым мясом и поят из железной миски.
Именно об этом я думаю в тот самый миг, когда наношу первый удар.